Смотрите, кто пришел
— Глеб, какие вы — 30-летние: самопогруженные, самодостаточные мужи или равнодушные рационалисты?
— Уточню: мы лояльны и уступчивы до безобразия, но где-то внутри у каждого сидит совершенно непрошибаемая личная правда.
— Во сколько лет вы почувствовали себя мужчиной?
— Это чувство пришло на пятидневке, когда меня няня уложила на ночь с девочкой. Мужчине было года три. Странное и новое ощущение…
— А вообще, что такое быть мужчиной?
— Время от времени быть тем человеком, на ком демократия заканчивается.
— Часто меняли подружек до женитьбы?
— Был влюблен пять раз в жизни. Случайные романы не в счет.
— Вы ревнивы?
— Все пять раз грыз от ревности ножку стула. Следы зубов сохранились. Но обошлось без членовредительства.
— Сами жертвой ревности бывали?
— Пару оплеух получил. Но они были настолько беспомощны, что отвечать на них посовестился.
— За обиду станете мстить, давать сдачу?
— Мстить никогда не буду, но запомню. Если за дело, то какая сдача? А если из подлости, то лучший рецепт — встать на место обидчика, и сразу увидишь, какой он жалкий. И обиду как рукой снимет.
— Своих недоброжелателей знаете в лицо?
— Да. По именам и по партийным кликухам. Они, как правило, все партийные.
— В “Новой Юности” и в “Ностальгии” от вас часто зависит, кого напечатать. Даете ли кому-нибудь поблажку?
— В “Новой Юности” печатаем талантливых, не глядя на имена. В “Ностальгии” перемежаем маститых знаменитостей с талантливыми ребятами, о которых еще не кричат.
— К себе, любимому, бываете снисходительны?
— Себе не прощаю лень и халтуру.
Встречи с Нобелевским лауреатом
Когда турецкий писатель Орхан Памук получил Нобелевскую премию, наше телевидение показало сюжет о лауреате, побывавшем в Москве в 2003 году. Комментировал событие и сопровождал будущего лауреата по столице Глеб Шульпяков. Возник невольный вопрос, как же молодой журналист познакомился с великим турком?
Этой зимой вместо снега посыпались книги Глеба: “Желудь” (стихи), “Дядюшкин сон” (эссе), “Книга Синана” (роман). На обложке романа мелким бисером сияют похвальные слова Орхана Памука.
— Глеб, что привело вас в Турцию?
— Мой интерес к Турции возник после того, как я прочитал роман Памука “Черная книга”. Просто захватывающе описал он Стамбул. И я загорелся желанием там побывать. В тот год я мог позволить себе такое путешествие: молодежный “Триумф” наградил каждого премированного двумя с половиной тысячами долларов. Благотворительные деньги я благополучно потратил на это путешествие. Я в ту пору работал редактором “Экслибриса”. Но поездка в Стамбул была моей личной блажью. С трудом добыл телефон-факс Памука… В отеле с наглой надеждой написал ему текст о том, что прочитал его роман, в восторге от него и прошу дать мне интервью. Указал отель и номер телефона. Потом спустился с листом в холл и попросил помочь мне отправить факс Орхану Памуку. Шокированные служители посмотрели на меня насмешливо, как на чокнутого. Памук в Турции очень известен. Он звезда. А тут какой-то русский парень запросто посылает ему свое письмо! Тем не менее, мой факс они отправили.
И Памук позвонил! Часа через два я встречал его в холле. На лицах служителей отеля изумление переросло в подобострастие. И я стал для них vip-персоной, хотя мой вид не внушал им никакого уважения: джинсы, куртка, кеды. Еще утром в их глазах читалось: “Какой же ты гость, если не ходишь в начищенных ботинках!” Мы отправились ужинать, поговорили, записали беседу. Орхан — по-европейски общительный человек, очень открытый. Его английский прекрасен. Я тоже спокойно могу общаться на английском.
— Где вам удалось так его усвоить?
— Спасибо моим родителям. В 80—е годы не поскупились нанять мне репетитора. Он помуштровал меня, а дальше я пошел сам: читал книги, ездил по странам, общался.
От физики ушел в лирики
— Вы школу заканчивали в Москве?
— В подмосковном городке. Мои родители были научными сотрудниками Международного научного центра. Отец всеми силами прививал мне любовь к физике. Но почему-то я внутренне сопротивлялся. Потом отец умер, и мама одна не могла совладать со мной, и я самотеком подался на факультет журналистики МГУ.
— За вами уже виден шлейф популярности. Не появилось желание встать на ходули сноба?
— У меня несколько иная натура. Чувствую себя дискомфортно, когда проявляют излишнее внимание ко мне. В быту я вообще стараюсь быть не на виду. Чем меньше на меня обращают внимания, тем мне уютнее.
— Вам случалось защитить человека или отстаивать какую-то идею с риском лишиться каких-то благ?
— Я никогда не бросался на амбразуру. Но моя любопытствующая натура попадала в сложные ситуации. Наше время вообще толкает не на отважные поступки, а на НЕучастие. Соблазнительных возможностей слишком много. Но в низкопробных предложениях предпочтительнее не участвовать, даже если они чрезвычайно соблазнительны.
Допрыгался!
— В жизни полно непредсказуемых поворотов. С вами случались эпизоды шокирующие?
— Только и рассчитываю на неожиданность. Ими и кормлюсь. В 2004 году я находился в Таиланде. 24 декабря там случился цунами. Я находился недалеко от эпицентра и нисколько не пострадал, но был свидетелем довольно страшных вещей.
— Рассказывали, что вас, не подающего ни слуху ни духу, тогда зачислили в списки пропавших.
— Так и случилось. Я пережил жуткий момент: ты живой и невредимый, а в Интернете, в крупных информационных сайтах, обнаруживаешь собственную фотографию в почти траурной рамке рядом с сообщением: “Пропавшие без вести россияне нашлись, только один не подает сигнала”. Потом сайт завел тебя на какие-то сетевые форумы, где о тебе говорят в прошедшем времени и друзья, и незнакомые люди. Все оценивают твою жизнь по-разному. Кто-то призывает молиться о спасении, кто-то презрительно бросает: “Допрыгался, так ему и надо!”
— Что вы испытали при этом?
— Сначала вся эта нелепица обескуражила, а затем воодушевила.
— Вы очень скупо отдаете своим стихам внутреннюю энергию. Не хотите полно проявить свои психологические запасы?
— Это склад моего характера. Не хочу его как-то форсировать в эмоциональном плане. В русской поэзии достаточно было надрыва, разрывания рубах и прочего. Почему я должен вступать в ту же колею? Это мой язык, и он сдержан.
— Глеб, вы любите присочинить, нафантазировать про себя самого даже в очерковых эссе!
— Да, люблю почувствовать и применить к себе ситуацию, которая со мной не случалась. В обыденной жизни всегда присутствует некий идеальный замысел, но масса помех мешает ему развернуться.
Эротические глюки
— В романе вы явно нафантазировали эротическую сцену в отеле с турчанкой Бурджу. В это грехопадение я не поверила. Молодой русский в исламской стране мог бы элементарно схлопотать секир-башку!
— Да нет. Турция — вполне европейская страна. И во-вторых, это все-таки не я, а герой романа.
— Даже в книжке-эссе вы говорите о собственном эротическом любопытстве, ищите встречу с проститутками-кореянками. У вашего рассказчика ваше имя, произнесенное с акцентом: “Галип”, то есть “Глеб”. Здесь не отговоришься, что не про вас все это.
— (Завелся). Если я приезжаю в город, то хочу познакомиться не только с памятниками, но и с его мифами. В Ташкенте одним из таких мифов были корейские проститутки. Вероятно, их никто никогда не видел. А миф о них довольно устойчив — он о невероятных усладах, которые они могут доставить. Очеркисту все это интересно, хотя тут возникает другой барьер: до какого момента я пойду в этом эксперименте. Это мое личное дело. Литература остается литературой, но я не хочу ввязываться в совсем уж паскудные истории. Зато немножко можно попробовать впутаться в реальные истоки мифа. Без этого не получится развенчанный миф.
Поэт женился
— Глеб, а по натуре вы влюбчивый?
— Влюбляюсь по нескольку раз на дню. Но на 3—5 минут. Эта влюбленность абсолютно ничего не значит в моей биографии. Влюбленность — это какой-то эмоциональный допинг. И всё. В принципе — это живое любопытство.
— Наверное, еще не утоленное. Не потому ли вы не женились до 35-ти? Искали прекрасную женщину, достойную большого чувства?
— Скорее, это издержки производства. Писатель — существо эгоистичное. Он все время выкладывается то на бумаге, то за компьютером — идет на поводу у своих сочинений. В бытовой жизни — это вампир, который может лишь потреблять, высасывать энергию из дорогих ему людей. Свою собственную энергию он вогнал в компьютерный текст. Жить с таким человеком довольно сложно. Я не особенно стремлюсь превращать кого-то в жертву.
— У вас есть собственная философия семейной жизни?
— Я только ее вырабатываю. Для семейной жизни очень подходят два абсолютно свободных человека — вполне сложившиеся, состоявшиеся. Никто из них не станет обретать свою свободу за счет другого. Только изначально, изнутри освободившиеся от иллюзий, романтизма и эгоцентризма люди способны создать хорошую семью и жить без придирок, претензий и прочей чепухи. Я по крайней мере постараюсь освободиться от холостяцких привычек, которые могут помешать нам.
— Простите меня, Глеб. Но от этой правильной философии тянет холодом. Вы думаете, что ваша обаятельная жена Катя это внутреннее освобождение и самодостаточность ставит выше любви, выше нежности?
— Мы были знакомы десять лет. Издалека. На расстоянии. А потом оказались рядом, и я понял, что влюблен в нее все эти годы. Масса эмоций, конечно. Но такие вещи я могу рассказать только в книге.
— Заметила, вы прекрасно себя чувствуете в кратовском доме Кати. Во дворе гигантские сосны. Их подвижные кроны вас умиротворяют?
— Я рос в окружении сосен в подмосковном городке, но у нашей семьи никогда не было дачи. Завтракать или пировать с друзьями на веранде мне не приходилось. Надеюсь, в Катином доме мне будет хорошо и созерцать, и кошеварить, и писать.
Коньяк для дегустаций
— Там есть мангал и прочие приспособления для кулинарных затей. Вы сумеете угостить своих гостей экзотической едой?
— После Ташкента пристрастился готовить плов на открытом огне. Соорудил на участке очаг из кирпичей, привез свой ташкентский казан и приготовил для жены и тещи. Они убедились: восточный плов — не миф. Тут все непредсказуемо. Ты общаешься с огнем, регулируешь его интенсивность. На глазок кидаешь приправу, прежде всего — зиру. Плов получается таким, с каким настроением ты его готовишь. Он отразит в себе твои эмоции, твое состояние, как и твое стихотворение. Поскольку я сейчас чувствую себя счастливым, мой плов, приготовленный под соснами, удался.
— Ну что ж, Глеб! Пловом вы меня уже соблазнили. Поговорим о коньяке. С увлечением прочитала ваш очерк об искусстве возделывания винограда и о тайнах коньяка. Что привело вас в этот пьянящий город Коньяк?
— От меня требовалось сочное, вкусное эссе. И я сначала бросился изучать литературу. А потом совершил путешествие в этот город. Побывал в коньячных подвалах “Готье”, “Хайн”, “Фрапэн” и “Полиньяк” и на фабрике, где делают бочки. Это настоящий карнавал и предбанник адской кухни!
— Вы, певец коньяка, домой в Москву привезли бутылочку?
— Привез восемь бутылок коньяку. Уж не знаю, как только дотащил. Самую невероятную бутылку мне подарили в одном из коньячных домов. Узнав про год моего рождения — 71-й, мастер-купажист, составляющий коньяки, спустился вниз, нашел бочку 71-го года, а в ней — дорогие, великолепные коньячные спирты из Гранд Шампани. Нацедил он мне целую бутыль и сказал: “Наливай в каждый твой день рожденья по чуть-чуть. В этом коньяке живет твой год”.
— Уже осушили эту священную бутыль?
— Полбутылки еще осталось. До особого случая.
