…Если взять “картинку” его сольного выступления и “отрезать” всю правую часть с роялем, то зритель и не сразу поймет, что этот человек, вообще говоря, на чем-то играет. Представительный джентльмен в черном шелковом пиджаке сидит себе без всякой “выправки”, эдак вольно, едва не сказать скрючившись, и — дальше по Конан Дойлу — словно бы неспешно листает утренний “Таймс”, тут же омлет, бекон, овсянка… Тотальный покой и никакого напряжения — до лампочки ему все это актерство. Если и есть переживание — то только за свою дочку Ивлин, которой недавно исполнилось 16. Теперь они играют вдвоем. Вот и повод назначить свиданку у памятника Чайковскому…
После короткой фотосессии Борис показал на ближайшую кафешку. Полчаса до репетиции с рудинской “Вивой”, дочка пока не подошла — можно по кофейку.
— Я обожаю интервью, как говорит одна моя знакомая, это бесплатный сеанс психотерапии… Другие большие деньги платят, а тут — пожалуйста, все к тебе само идет.
— Вы курите? Тогда возьмем столик для курящих. Вот этот.
Девушка откуда ни возьмись:
— Это место зарезервировано!
— Мадам, знаете ли вы, кто перед вами стоит? Этот мощный мужчина. Не отвечайте! Вы не можете этого знать… — и далее в том же духе, пока табличку брони (почему-то на английском) не убирают прочь. Борис:
— Вы когда-нибудь слышали о чае 20-летней давности? Вино — может быть. Но чай?! Уж сколько я прожил в Англии, на что страна чайных традиций, но даже там не приходилось слышать о таком… Видно, российское ноу-хау…
— А что, здесь его подают?
— Да, пил вчера. Но сегодня все-таки закажу обычный капуччино.
Та же официантка — ко мне:
— А вы что будете?
— Мне бы обычный чаек, подешевле…
Борис:
— У них все чаи с 260 начинаются. Я вам, пожалуй, все-таки закажу этот “Пу Эр” 20-летней выдержки. Это интересно. Вот о чем надо говорить. Я вас угощаю.
— Мама дорогая, 560 рублей. Доисторическая травка с брежневских времен равна гонорару за это интервью…
— Да, вспомни “Бодрость”!
— И вообще в свете последних событий принимать чай из рук Бориса Березовского… Вас не напрягает “фамильное родство”?
— Меня? Абсолютно не напрягает. Есть совпадения гораздо хуже. Например, быть композитором с фамилией Чайковский — Борис Чайковский, Александр Чайковский. Или быть писателем с фамилией Толстой. Да, это должно быть очень и очень неприятно. А так как мы с Березовским работаем в разных областях, то меня это нисколько не волнует. Будь он музыкантом, да еще при этом безумно богатым, тогда может быть…
Но это случается очень редко. Почти никогда.
— А когда-нибудь лично встречались?
— С Березовским? Никогда.
— Нет, просто интересно, что, живя в Лондоне…
— Я уже переехал. Четыре года живу в Бельгии.
— Просто странно, что Березовский, будучи человеком любознательным и любящим музыку, ни разу с вами не встретился…
— Я думаю, он больше любит джаз. Не уверен, что он увлекается классической музыкой. По крайней мере на мои концерты он не приходил. Как-то раз один мой приятель тоже спросил у него: “Не знаете ли вы своего тезку?”. На что тот рассказал забавную историю. Однажды приходит Березовский в джазовый клуб. А там останавливают шоу и ставят Первый концерт Чайковского. Он очень удивился: чего ради в джаз-клубе ни с того ни с сего играют классические концерты? И вдруг на сцену выходит человек и говорит: “Мы очень рады здесь увидеть Бориса Березовского! И сейчас он может послушать запись концерта Чайковского в собственном исполнении”. Вот так его перепутали со мной…
* * *
— Кстати, о Чайковском. Как же получилось, что в 1990 году вы взяли Гран-при на IX конкурсе Чайковского в Москве, но при этом чудесным образом не окончили консерваторию — у вас же нет диплома…
— Вся эта ситуация — маленький анекдот и не более того. Просто экзамены совпали с гастролями в Японии. И, естественно, надо было выбирать. А мне гораздо интереснее было съездить в Японию, заработать денег, чем получать диплом, который, как я понял после победы на конкурсе Чайковского, мне был уже не нужен. Это же очевидно: лучше иметь диплом конкурса, чем диплом Московской консерватории. И я недолго думал на эту тему.
— Нет, ваше решение понятно. А педагоги не могли пойти вам навстречу?
— Консерватория — это тоже бюрократическая машина. Пришлось бы что-то менять, переносить экзамены. А им не хотелось это делать ради меня. Я их четко понимаю: им было все равно, и мне было все равно. Ну да, так вот забавно получилось: я — пианист с мировым именем, у которого нет диплома Московской консерватории.
— Но неужели вы не ходили к декану…
— Ходил. В то время деканом был Доренский. Я к нему обратился с вопросом, можно ли перенести экзамен. Он ответил, что нет.
— А как же ваш непосредственный руководитель Элисо Вирсаладзе? Она тоже не посодействовала?
— Ей, как и мне, было абсолютно все равно. Вирсаладзе заботилась обо мне очень много, но будет у меня диплом или нет — это ее меньше всего волновало. Она старалась всегда избегать всей этой бюрократии, поэтому я даже не знаю, она вообще в курсе того, что я не закончил консерваторию, или нет. 90-й год — это стык времен, и что раньше было важно, потом важным быть перестало. И я это очень вовремя почувствовал, и никакие дипломы меня не волновали…
— А вообще-то вам много дала консерватория?
— Личные занятия — да. Вирсаладзе очень редко занималась в консерватории — это в те исключительные дни, когда ей надо было сидеть на экзаменах, а так — только дома. И по два раза в неделю. Она в то время йогой занималась (и, по-моему, до сих пор занимается), поэтому уроки начинались очень рано — в 8 утра. Кошмар. Как на работу ходил. Нет, Элисо Вирсаладзе мне многое дала, во всем меня поддерживала…
* * *
— Вашей дочери 21 апреля исполнилось 16 лет… Эвелина?
— Ивлин.
— Она русская?
— В принципе англичанка, там выросла. Но потрясающе говорит по-русски… Вот мы сегодня играем первый раз в Москве вместе. А до этого, ровно год назад, играли двойной концерт Моцарта на огромном фестивале в Токио; для нее это было очень страшно, потому что зал на 3000 человек плюс прямая трансляция, я за нее очень переживал, но она потрясающе исполнила…
— Пишут про вас: “А вот он теперь проталкивает свою дочь”…
— Есть вещи объективные. Она очень серьезна, невероятно музыкальна, талантлива. И, по идее, должна стать хорошей пианисткой.
— Пианистам трудно пробиться, а уж пианисткам и подавно… Как у нее жизнь сложится? Не готовите ли вы ей, извините за грубость, подлянку?
— Нет, я-то убежден, что женщина не может играть на том же уровне, что и мужчина.
— Лучше не может?
— Нет, абсолютно. Это невозможно. Знаете, как в теннисе: первая женская ракетка равняется 800-й или 900-й мужской. В музыке разрыв поменьше, потому что на поверхность выходит и обаяние, и артистичность, но этот разрыв остается и никогда не будет преодолен. Но сейчас уже на Уимблдоне женщина получает ровно столько же денег, сколько и мужчина. То есть по деньгам это не отражается никак.
— Нет, ну есть же знаменитая пианистка Марта Аргерих…
— Да, я не знаю второй столь же безумно популярной пианистки, это соединение удивительной внешности и прекрасной игры… Но на уровне Рахманинова или Гленна Гульда ни одна женщина, конечно, не сыграет. Исключается.
— А про Рихтера почему не говорите?
— Это все очень индивидуально. Я очень люблю Софроницкого, Вайнберга, гораздо больше, чем Рихтера. Хотя Рихтер — потрясающе интересная личность, феноменально образованный, знал литературу, сам рисовал, но пианизм у него был… нет, конечно, гораздо выше среднего, но не самый лучший. Иногда, на мой взгляд, его подводила музыкальность. Он начинал слишком увлекаться идеями вместо просто какой-то естественной музыкальности…
— Кстати, сколько у вас в репертуаре фортепианных концертов?
— Где-то за 30…
— Легко ли вы их учите?
— Мой рекорд — это 2-й концерт Чайковского за три дня. Я его выучил, сыграл с оркестром наизусть, это было очень плохое исполнение, но тем не менее доиграл… да ладно, всякое бывает.
— Пианиста Луганского знаете?
— Конечно. Я с ним очень часто встречаюсь на фестивалях. И очень его люблю.
— Так вот, задавал ему этот вопрос: “Как музыканту пробиться?”. А он отвечает: “Да мы никуда не пробиваемся”…
— Это не совсем правда. Вы же понимаете, что так или иначе нам все равно кто-то помогает. Это или звукозаписывающие компании, которые тебя выбирают и начинают вкладывать деньги в рекламу, а в моем случае — одна женщина во Франции, которая ко мне очень хорошо относилась. У нее большие связи там, и она мне помогала. А так, чтобы без помощи, такого практически не бывает. Я в это не верю. Кто-то обязательно тянет. За большим именем всегда стоят какие-то силы, которые хотят, чтобы человек стал известным.
— Так как же с дочерью?
— Ей еще два года в школе. А потом, я не знаю, куда она пойдет. Конечно, поступит в какую-то консерваторию…
— Но не в Москве?
— Может, и в Москве. Может, и к Вирсаладзе.
— Вы можете позвонить Вирсаладзе и…?
— Да, и попросить взять свою дочь. Посмотрим.
* * *
— Вот вы имеете жену, детей, а сам мотаетесь вокруг света. Как это можно совмещать? Да любая женщина взбунтуется!
— Мы очень часто ездим вместе — когда это возможно, когда это интересно, тем более нашему ребенку пока 3 года, поэтому в школу его тащить не надо… А вообще-то через пять лет я должен заработать кучу денег и перестану играть сольные концерты. Просто буду жить нормальной жизнью. Мне как раз будет уже 44—45…
— А как же творчество?
— Буду продолжать записываться… А концертная деятельность — это для молодых людей, пока есть силы так мотаться — это замечательно, а потом в какой-то момент надо прекращать это все. Нет, я не брошу пианизм, но буду играть гораздо меньше концертов. И не будет необходимости делать это ради того, чтобы заработать деньги.
— И чем же еще станете заниматься?
— Что я хочу? Открыть гостиницу в Хорватии. Я обожаю Хорватию, это одно из самых красивых мест в Европе, там, на берегу Адриатического моря… У меня сын назван в честь этого моря — Адриан (ему 3 года сейчас). Моя мечта — купить отель и проводить очень много времени там. Лодка чтоб была… А то нет там другого способа передвижения — тысячи островов. Но надо торопиться, а то, к сожалению, в том районе очень растут цены. Еще 2—3 года — и все… Думаю даже взять кредит в банке. По моим расчетам, так, но никогда не знаешь, как сложится…
— И все-таки вот так, сознательно уходить?.. Я могу понять Плетнева, который сыграл в ноябре последний концерт как пианист, но теперь он всецело занят со своим оркестром как дирижер…
— Я огромный почитатель Плетнева, он гениальный пианист, но… у него довольно маленький репертуар. Он может выучить все что угодно — любой концерт за пять дней, для него это не проблема. Но он переиграл уже своего любимого Чайковского, Шопена — и другая музыка его не интересует. А я обожаю играть Бартока, хочу выучить Мессиана, выучить Лигети, еще многих… Ему это неинтересно. Он один из самых гениальных пианистов, но он очень консервативен. Я гораздо более открыт, у меня в этом смысле больше работы.
— Вас часто называют “бунтарем фортепиано”.
— Я не согласен с этой формулировкой. В музыке ничего нового не придумаешь. Есть хорошая игра и плохая. Вот и все. Естественно, каждое исполнение индивидуально. Но, по моему опыту, одно от другого отличается не столько “интерпретацией”, сколько качеством. Просто качеством. Можно, конечно, сыграть так, что никто эту музыку не узнает, но зачем?
* * *
— Легко учились музыке или из-под палки?
— Довольно легко. Заниматься начал с 5 лет. Проблем не было. К тому же везло на педагогов. Когда я вошел в такой возраст, когда задумываются, а кем быть, — это уже был поезд, который не остановить. Я занимался только музыкой.
— Приспосабливаться приходится?
— Всегда нужно приспосабливаться. Среди музыкантов не бывает свободных людей. Даже Моцарт преподавал, Равель, Метнер… надо было деньги зарабатывать, хотя я не думаю, что это преподавание так уж им нравилось.
— Почему вы вообще уехали из России?
— Мне было интересно пожить на Западе. Я совершенно не жалею об этом, очень многое узнал. В том числе и музыки новой…
— А консервативная среда здесь не пропускала новые веяния?
— Ну естественно — 70 лет советской власти, ничего другого и не могло быть… На Западе более разнообразная музыкальная жизнь.
— Продолжение музыкальной карьеры в плане композиторства или дирижерства не рассматриваете?
— Композиторство абсолютно никак не рассматриваю, у меня нет к этому никакого таланта. Ноль. Если я что-то сочиняю — это всегда в чьем-то стиле… Это очень тяжело. Дирижерство меня привлекает, но сейчас у меня очень много пианистических проектов. У меня был опыт, когда я играл все концерты Бетховена без дирижера, то есть сам был на сцене с оркестром, садился лицом к оркестру за рояль… Так гораздо лучше контакт с оркестром. Люблю теннис. Книжки читать в самолете. В качестве развлечения. В аэропорту покупаешь… А на отдых как раз еду в Хорватию.
— Телевизор смотрите?
— Новости — да. Новости сейчас приятнее смотреть в России, потому что сейчас их переключили на позитив — “у нас все хорошо”, а на Западе все новости — “все плохо”.
— А мы ругаем телевидение за то, что оно продалось Путину…
— Они, конечно, продались Путину, это другой вопрос, но смотреть приятнее российские новости, чем BBC или, не дай бог, CNN. Это вообще ужас. Взрывы, теракты…
— Самый лучший вариант — вообще не смотреть. Вот я выхожу на балкон на 8-м этаже, а внизу бомжи, которые умирают, вопят по ночам от холода, пьют водку, гадят, — их нельзя не замечать… А вы это видите? Видите эту другую жизнь?
— Это один из самых сложнейших вопросов. Но… у меня есть моя жизнь. И она меня больше всего занимает. А кто живет другой жизнью… меня это не волнует. И тот, кто живет на улице. Ну да, живет на улице…
— Просто это может давить на психику…
— На меня это не давит.
