Роберт Рождественский — романтик чистой воды, любивший жизнь и ее суматоху. 13 лет душа его парит над землей.
Он любил трех женщин. Конечно же, свою жену Аллу Борисовну Кирееву. Был счастлив, что она всегда рядом: “Ты — второе мое крыло, может — самое главное”. А еще любил радостно дочерей Катю и Ксению. 20 июня Рождественскому исполнилось бы 75 лет. О великом поэте “МК” вспоминает с женой и дочерью.
“Все начинается с любви”
Аллу Борисовну знаю давно, накануне юбилея мы встретились, и мне почему-то захотелось узнать, было ли у Роберта прозвище.
— Кажется, прозвища не было. Правда, Борис Васильев назвал его Командором в своей восхитительной заметке о поездке в Китай, тогда Роберт был руководителем группы. Вознесенский в воспоминаниях о нем вообще прибег к гиперболе: “Из нас троих — Женя, я и Роберт — он был как Илья Муромец: высокий, широкоплечий”.
— И влюбленный! Он посвятил вас в давние свои романы, перед тем как предложил руку и сердце?
— Он не делал тайны, что был женат. Не знаю, была ли там любовь, но та институтская связь завершилась бракосочетанием. Вероятно, сразу у них не сложилось. А натура Роберта потребовала от него честного поступка: как порядочный человек он женился. Но это не принесло радости ни ему, ни ей. Все закончилось, по-моему, сразу после печати на свидетельстве о браке.
— Вас Роберт где подловил?
— В Литинституте. Мы были еще зелеными студентами, учились на одном курсе. Сначала приглядывались друг к другу. Да и ко всем. В наше время на лестницах, в коридорах, во всех закоулках читали стихи, возбужденно обменивались мнениями. То тут, то там раздавалось: “Старик, ты гений!” А “гений” всего-то выдал одну приличную строку. В этом поэтическом пожаре мы с Робертом учились любви.
— У вас с ним огромные глаза. Отыскали друг друга по глазам?
— Есть фотография, где мы с ним просто один в один.
— Роберт посвящал вам много стихов. Если вас разбудить и попросить прочесть, что вы с ходу вспомните?
— Боюсь, ночью память не проснется. Люблю вот это:
Мы совпали, как птицы с небом,
Как земля — с долгожданным снегом
совпадает в начале зимы.
Так с тобою совпали мы.
— В оценке стихов Роберта вы с ним совпадали? Не кричали: “Ты гений!”?
— Новые стихи он читал мне первой. Я не хитрила, не лукавила, говорила честно, если стихотворение было не очень удачным. Он верил мне. А уж если оно мне понравилось — ведь я профессиональный литературный критик, — он собирал близких и читал.
— Когда-то слышала от друзей Роберта, что у него прекрасная теща.
— Он очень любил мою маму. У них сложились просто романтические отношения. Мама сердечно приняла Роберта. И он говорил шутя: “Если бы я не женился на Алке, я бы точно женился на Лидке”. Наша Лидия Яковлевна была действительно очаровательной женщиной, человеком легким, тактичным, теплым.
— Как все влюбленные, вы, наверное, мучили себя ревностью? Сужу по стихам: “Я устаю от ревности, я сам себе смешон. Я ревностью, как крепостью, снова окружен… Глаза твои колются. В словах твоих злость. Когда же это кончится?! Надоело. Брось”. Скажите, много было таких ранящих сцен?
— (Вздыхает.) Наверное, немного. Но ведь ревность — чувство непредсказуемое, его невозможно регламентировать. Уговорить себя не удается. Он для меня — самый любимый, самый лучший. И кажется: все его хотят отнять. В такой совершенно безумной ситуации я прожила всю жизнь. И только ближе к концу, когда он начал болеть, я поняла, что вот это все ему не нужно.
— Но он разрешал вам: “Ладно уж… Ревнуй…”
— Но это стихи. А в быту вспышки ревности разрушали и его, и меня. Понимала: если даже случится какой-то набег в другую сторону, то все равно неизбежно возвращение бумеранга. И несмотря на трезвую логику, я продолжала ревновать.
— Тут уж ничего не сделаешь. Ревность — дитя любви.
— Да иногда и без любви ревнуют. Но об этом неинтересно.
— Как это? Нынче культура чувств оказалась невостребованной…
— Насчет культуры — не будем о грустном… Она уже ушла в подполье.
— Скажите, Алла, а чем укрощались ваши грозовые вспышки?
— Явных вспышек никогда не было. Мое состояние внешне почти не проявлялось. Наша семья молчаливая. Дочерей наших в шутку называли глухонемыми. Только сейчас Катя по своей работе ближе подошла к телефону. А Ксения совершенно не желает телефонного общения — избрала своей нишей Интернет.
Не фамилия красит человека
— Разбирает любопытство, откуда у Роберта такая фамилия? Он родился на Алтае, в селе Косиха, где “за селом синело поле, и пахло ливнем переспелым…” Он действительно весь естественный, такой рождественский…
— Наташа, вчера я еще раз открыла письма Роберта его маме. Просто на разрыв аорты! Она сообщила ему, что его отец погиб в бою… И у него теперь будет новый отец.
— Читатели знают, что родители Роберта ушли на фронт: отец — военный, мама — врач. С кем же оставался мальчик?
— С бабушкой. Но она очень быстро умерла. И лет с 9 он остался один. Мама его, Вера Павловна, приехала с фронта за ним. Ему пошили военную форму, сапоги подобрали. Но все-таки бывалые люди посоветовали не везти сына на фронт — очень опасно. И мама оставила сына в детдоме. И вот, представьте, письмо от нее, что теперь у Робы будет новый папа и новая фамилия — Рождественский. Ответное письмо Робы заставило меня плакать. Удивленный, напуганный мальчик спрашивает, кто он, этот чужой дядя…
— Скажите что-нибудь о его родном отце.
— Ксаверий Станислав Петкевич был из ссыльных поляков. Он был военным, хорош собой невероятно. А уж Вера Павловна была хороша-прехороша. Ее фотография — одно лицо с Ксенией. Только бабушка брюнетка, а она блондинка. Мои девочки кажутся мне блондинками… У родителей Роберта была совершенно безумная любовь.
— И вот дитя любви стал полусиротой. О детдомовской поре он вам рассказывал?
— Он и там был лидером.
— А почему он заикался?
— В 4 года попал по недосмотру под машину. Вытащили потрясенного. После жуткого испуга он стал заикаться.
— А кем был его отчим?
— Иван Иванович Рождественский на фронте был политработником и влюбился в военного врача, в овдовевшую Веру Павловну. И стал любящим отцом Роберту. Мальчик называл его папой, но я думаю, ему все-таки не хватало тепла. Новая семья после войны кочевала по городам. Мальчик, конечно же, нуждался в устойчивом быте. Попав в нашу семью, Роберт отогрелся душой. Нам тоже с ним очень повезло. Признаюсь, я таких людей, как Роберт, раньше не встречала. Никогда не врал, говорил то, что он об этом думает. Если ему человек не нравился, он переставал с ним общаться.
“Просыпался и пел романсы”
— Где-то я прочла, будто Роберт учился музыке?
— В детский дом однажды зашел военный дирижер и пригласил желающих пойти в музыкальную школу. Роберт захотел. Вначале играл на геликоне, потом на трубе до посинения.
— Трубные звуки, маршевые ритмы делали его стихи боевыми, они словно созывали отважных. Почему-то кажется, что он любил петь.
— Просыпался и пел что хотел, даже романсы. У него всегда было хорошее настроение. В музыкальном училище Роба проучился два года. Помню выражение лица маленькой Кати, когда он достал с антресоли аккордеон и заиграл. Девочке стало просто дурно. Он подошел к фортепиано, сыграл что-то нежное, и она заулыбалась… Девочки отца обожали.
— Как жила ваша молодая семья?
— Мы обитали во дворе Союза писателей на Воровского в подвальной коммуналке, в 6-метровке. Стоял диванчик — на нем мы спали. И письменный стол. Больше ничего. Катя спала с нами.
— Не боялись раздавить ребенка?
— А что делать? Один раз напугались ужасно. Она просто неудобно развернулась, а Роба решил, что она умерла…
— Со стороны казалось, что поздний Рождественский предпочитает состояние умиротворения, гармонии с миром, тишину.
— Да, внешне это был совершенно спокойный, непоколебимый человек. Но там, внутри, были и гром, и ветер. Да и житейские бури его доставали. Иным не нравилось, что он секретарь Союза писателей, что он во власти. Даже наши друзья говорили: “Ну чего ты туда полез?” А он полез потому, что хотел помогать людям: выбивал писателям квартиры, заграничные поездки. Он единственный проголосовал против всяких санкций, которые обрушили голосующие писатели на участников “МетрОполя”. Рождественский отстоял дом Марины Цветаевой.
— Да это была общая великая радость, когда открылся музей!
— Мы таскали туда какие-то знаковые вещи, чтобы в доме поселился живой дух. Роберт издал первую книгу Высоцкого. Разве смог бы он этого добиться, если бы не был секретарем Союза писателей?
Одиночество при всех
— Ни популярность, ни благие дела не могут уберечь человека от одиночества. “Все мы приближаемся к поре безмерной одинокости души”, — читаем у Бродского. Вы замечали, как подбирается эта “одинокость” к Роберту?
— Даже в самое лучшее время человек — каждый! — очень одинок. И даже ребенок, когда его не понимают.
— Спросим Катю, была ли она одинока при счастливых родителях. Скажите, был ли отец строг с вами? Играл ли он с детьми?
Катя: Нет, строгим не был, но и не играл никогда. Вообще-то родителей у меня не было. Я, несчастная девочка, бегала одна. Сейчас могу сказать: это нормально. Я тоже проводила все время на работе, и мои дети росли и растут как трава.
— Когда вы ощутили духовное родство с отцом?
— Это чувство было всегда, даже в отсутствие родителей. Сколько помню, вечно я сидела на заборе, ожидая, когда же они появятся из какой-нибудь поездки. Самый первый “Москвич” — папа с мамой называли его “ласточкой” — был моим помощником: с его крыши я забиралась на забор, чтобы дальше видеть, не идут ли они к дому. Они ездили, а я ждала. Наконец радость — они дома с замечательными подарками. В чужую страну папа всегда попадал в тот момент, когда там что-то случалось. Был в Америке — убили Кеннеди. И все-таки про подарки он не забыл. Привез какие-то длинные карандаши и фломастеры.
— Отец уговаривал вас пойти, скажем, в Литинститут?
— Никогда. У него не было избирательного желания для дочерей. Я сама решила поступить в МГИМО. И поступила.
— Какие языки знаете?
— Английский, французский и испанский. Работала переводчиком.
— У вас трое сыновей…
— Младший родился через 5 лет после смерти Роберта.
— Ваша сестра Ксения столь же независимая?
— Она литературный критик и кинокритик. Бывает на всех кинофестивалях, в том числе и на Каннском. Много пишет, учит языки. И замечательно рисует.
— Алла, была ли у Роберта какая-то нелитературная страсть?
— Он с любовью собирал изобразительный материал о старой Москве: гравюры, офорты, живопись. Через 5 лет после его смерти мы выставили его коллекцию вместе с мебелью из нашего дома. Роберт переплетал книги, у него был даже станочек.
— Есть ли какой-то издательский проект в честь юбилея поэта?
— “Эксмо” переиздаст книгу “Роберт Рождественский. Удостоверение личности”, составленную Ксенией. В ней и он сам, и воспоминания близких и друзей: писателей, поэтов, композиторов, критиков. Книга была издана к его 70-летию тиражом в 1000 экземпляров. Разошлась мгновенно.
Я получила эту книгу в подарок от Аллы. Ее открывает письмо Ксении отцу — трогательное, запоздалое объяснение в любви: “Мы не виделись уже 8 лет. Твои письма желтеют, а твои свитера, которые я ношу, уже не пахнут тобой… Уходя, ты сказал: “Счастливо вам, девочки”. Я не знаю, как можно быть счастливой без тебя”.
“Обновление” России подорвало здоровье Рождественского. Тяжелая операция во Франции не спасла. Он чувствовал давящее наступление темноты: ночью всего слышнее шаги неминуемой смерти. В стихах чаще стали появляться мотивы безысходности: Ожидаю ночи, как расстрела.
Я приговорен, глаза пусты.
Надеваю тихо и смиренно
Душную повязку темноты.
…Роберт Иванович похоронен в Переделкине. В поселке писателей есть улица имени Роберта Рождественского. Вспомним в день рождения поэта песню Арно Бабаджаняна со стихами Рождественского:
Будут яблони осень встречать,
и посыпятся звезды в траву.
И пока на земле будут песни звучать,
в каждой песне я вновь оживу.
Уход длится одно мгновение. А возвращение поэтов зависит от нас.
