“1983-й… 1–15 июня — Бродский живет на острове Искья в доме Фаусто Мальковати вместе с Аннелизой Аллева. См. стихотворение “Ночь, одержимая белизной”. Эту подробность приводит Лев Лосев, автор книги “Иосиф Бродский”, изданной “МГ” в серии “Жизнь замечательных людей”.
Признаюсь, уже несколько недель не расстаюсь с этим замечательным сочинением: отличное повествование, подробнейшая хроника, научный комментарий…
Молодой Бродский увлекался джазом. Джазовой инструментовкой начинает молодой Бродский стихи о местах детства: “Я — сын предместья, сын предместья, сын предместья”. Импровизация для голоса, ударных заканчивается обращением к нежному инструменту: “О кларнет зари, вознеси над предместьем треугольники жизни”. Что называется, накликал!
Мог ли джазовый импровизатор собственной судьбы торчать в скучной школе 10 лет? Всем на удивление, своенравный Оська оборвал учебу в 8-м классе, чтоб искать, пробовать, ошибаться. Ткнулся в мореходку — не взяли, наверное, не потому, что еврей, как думал Бродский, а потому, что не обладал железным здоровьем. Тогда подумал: не стать ли врачом? Пошел за стажем на работу в морг.
Лев Лосев, сам поэт и переводчик, участник ленинградских поэтических турниров, хорошо постиг непреклонный и непредсказуемый характер Бродского. Партидеологи и суд навесили на него ярлык — “тунеядец”. А он 14 профессий перепробовал! Работал помощником геолога в геологических партиях. Вы носили тяжеленный рюкзак с образцами минералов по бездорожью и на опасной переправе? А рыжий Оська таскал.
Он сам делал себя! Его университеты — вечное самосовершенствование. Самоучкой овладел английским. Со словарем читал тексты на итальянском и французском. Выучил польский, чтобы читать в журнале “Пшекруй” Камю и Кафку. Прежде чем стать стихотворцем, Бродский формировал свой стиль, используя опыт понравившихся поэтов. В стихах Бориса Слуцкого, отточившего свой поэтический глаз в военной разведке, он заметил свободу дыхания и материальную весомость высказывания. “Вот как надо писать!” — советовал Бродский молодым авторам. Интересна еще одна профессиональная подробность: Слуцкий однажды оставил предлог на конце строки и зарифмовал: “немного от — господ”. Бродский такую рифмовку сделал фирменным приемом.
Бродский признавал великую роль Ахматовой в своем развитии: “Может быть, это самообман, — но я думаю, что во многом именно ей я обязан лучшими своими качествами”. Именно Ахматова разглядела в любимой девушке Бродского Марине—Марианне Басмановой личность значительную, а для поэта судьбоносную: “Тоненькая… Умная. И как несет свою красоту!.. И никакой косметики… Она холодная вода!” — воскликнула Анна Андреевна после знакомства с молодой художницей. Небо посылает поэтам единственную женщину и внушает: “Люби!” И они сходят с ума, страдая, обретают счастье в творчестве: “Я был попросту слеп / Ты, возникая, прячась, /даровала мне зрячесть”.
Лучшие — незабываемые! — стихи Бродского посвящены М.Б. В тяжелые для поэта дни любимая позволила себе изменить с его близким другом. Лосев очень бережно коснулся почти трагедийной драмы. Дмитрий Бобышев — “лучший друг” в книжке “Я здесь”, пересказывая давнюю историю, выступил явно в роли моськи, тявкающей на слона. Он помчался за Мариной, приехавшей к Иосифу в Норенскую. Там грозовые разряды сжигали поэта и его любимую. Бобышев струсил, увидев в избе отточенный топор, а сам прятал в кармане железяку “на всякий случай”.
Всю жизнь Марина оставалась единственным лирическим адресатом и героиней многих стихотворений. От безмятежных “Песен счастливой зимы” Бродский после разрыва с любимой перешел к трагичному осмыслению вечного прощания и неотвязных воспоминаний, чтоб вновь и вновь пересматривать все в себе и в ней — далекой, недоступной.
На чужбине, познав славу, Бродский так и не смог избавиться от одиночества. Зрелый Бродский воспринимает свое пребывание в мире как некую “Божественную комедию”, находя в своей душе и разуме те же терзания, смятения и неизбывную любовь, которыми жил Данте. “К сожалению, я не написал “Божественной комедии”…” И “Новые стансы к Августе” — это его собственная “Божественная комедия”. Он вечный пленник одной женщины. Она не меняется — тот же голос, взгляд… Это она, его Беатриче, ведет поэта по аду, где страдают не раскаявшиеся в своей страсти грешники.
Любимый, часто цитируемый финал стихотворения “Похороны Бобо”, всего точнее дает представление о самочувствии зрелого поэта:
Идет четверг. Я верю в пустоту.
В ней, как в Аду, но более херово.
И новый Дант склоняется к листу
и на пустое место ставит слово.
Лосев считает, что все творчество Бродского “насквозь эротично”, конечно, если правильно трактовать слово “эротика”. Эрот в древней мифологии — бог любви. Эротика связана с любовью, но не с сексом. “Безлюбый секс в стихах Бродского не эротичен”, — пишет Лосев и цитирует: “Дева тешит до известного предела — /Дальше локтя не дойдешь или колена”.
Это давало повод для критических наскоков, в частности Лимонова, которого Лосев подробно цитирует: “Бродский не знает, как вести себя в момент интимности — пытаясь быть свободным и мужественным, — он вдруг грязно ругается…” Лимонову явно не близка манера письма Бродского, и тем не менее именно он предугадал, что Бродский получит Нобелевскую премию, и всегда признавался, что завидовал его обеспеченности.
Лосев пишет и о финансовых делах поэта: “Даже Нобелевскую премию он ухитрился получить в тот год, когда ее денежная стоимость была рекордно низка… — 340 тысяч долларов, и с этой суммы он должен был заплатить в США большой налог…” Поэт должен был где-то зарабатывать, чтобы жить достойно.
…На Сан-Микеле, вблизи венецианской лагуны, покоится Иосиф под мраморным надгробием с высказыванием Проперция Letum non omnia finit — “Со смертью не все кончается”. Сам поэт еще в 89-м году высказал ту же мысль: “Став ничем, человек — вопреки песне хора — во всем остается”.
