Одни говорят, что она — самая стильная на нашей эстраде. Другие злобно цедят, что это лишь глупый пафос. Одни уверяют, что более легкого человека встретить трудно. Другие рассказывают страшилки про ее вздорный характер и упертость. Внешне открытая к общению, она несколько месяцев переносила нашу встречу. Словом, Лайма Вайкуле — одна сплошная загадка.
Узнав о том, что певица терпеть не может вопросов типа “расскажите о себе” и после такого начала интервью может его тут же и закончить, я начал нашу беседу именно с этих слов: вот заодно и проверю крутость ее нрава и вздорность характера. Лайма в ответ на такой заход лишь громко смеется:
— А-а-а-а! Ха-ха-ха! Спасибо, у меня все хорошо!
— С вами довольно сложно пересечься: то вас в стране нет, то у вас нет времени на беседу. На месте не сидится?
— Вы правы, у меня постоянно дела.
— Отдыхаете когда-нибудь?
— Только после Нового года. Такой уж у меня график. Я привыкла отдыхать в январе дней десять.
— Не устали? Если не ошибаюсь, вы в таком жестком режиме находитесь лет с 12?
— С 12 лет я узнала, что такое работать с оркестром. А с 16 начались гастроли. Если вы имеете в виду усталость от профессии, то, нет, не устала. Но как и у любого человека, у меня есть взлеты и падения. Все зависит от внутренней энергетики.
— Ее достаточно?
— Ее как раз все время не хватает. (Смеется.)
До перестройки я была невыездной
— Сейчас вы выступаете с концертами по всему миру...
— В принципе да! Слава Богу!
— ...Но в далеком 86-м году вы были невыездной, почему?
— Да я всю свою жизнь до перестройки была невыездной. Любой человек в то время, который имел свое мнение, стержень, всегда был под колпаком. Да и мои друзья-эмигранты могли мне звонить всегда. А тогда одного подобного звонка было достаточно, чтобы тебя не выпустили за границу. Но, правда, когда потом я прямо спросила, что же такого натворила, мне ответили: плохо отзывалась о Чехословакии.
— Тем не менее на “Братиславской лире” вы прозвучали...
— Было дело. Министерство культуры отправило меня на этот конкурс. И я получила Гран-при. После этого все двери передо мной были открыты. Хотя в Братиславу я не стремилась. Больше того, я говорила, что не хочу туда ехать. Но мне просто сказали, что это не обсуждается: “Министерство культуры решило — значит, будет так!”
— Задумывались когда-нибудь о том, если бы этой победы не случилось, что тогда делали?
— Я и до “Братиславской лиры” выступала. К тому времени я уже собирала стадионы, работая во второй, главной, половине концерта. Передо мной работал какой-то ансамбль, сейчас уже не помню, правда, его названия. Так что, если бы не было “Братиславской лиры”, было бы что-то другое. А может, спустя годы я уехала бы на Запад и пела бы где-нибудь на Бродвее... Или на Брайтоне.
— В вашей карьере немаловажную роль сыграл Раймонд Паулс...
— Да, в карьере Илью Резника и Раймонда Паулса можно смело назвать моими крестными.
Как гласит история, однажды в филармонии Лайма репетировала какую-то песню про Ригу. Вдруг кто-то сзади похлопал ее по плечу, и она услышала голос Паулса: “Малыш, я тебя беру”. Сама Лайма говорила потом: “Ощущение того, как мне на плечо ложится достаточно тяжелая рука в полутемном зале филармонии, не оставляет меня до сих пор.
— Лайма, признайтесь, тяжелую руку Паулса на вашем плече вы ощущаете и поныне?
— Я только много позже поняла, почему я запомнила на всю жизнь это его постукивание по моему плечу со словами: “Малыш, я тебя беру!”. Однажды шла настройка клавиш перед концертом, в котором должен был участвовать Паулс. И звукорежиссер все просил настройщика сильнее ударить по клавишам, но у того не получалось как надо. Тогда к роялю подошел Раймонд Паулс, и — пых — прозвучал удар настоящего пианиста. И вот тогда я поняла, что меня коснулась рука пианиста с большой буквы. Наверное, поэтому я и запомнила.
Мечта с детства — быть хирургом
— Вы практически с самого раннего возраста занимаетесь музыкой, почему тогда в вашей жизни появилось медицинское училище?
— Я никогда не хотела петь на сцене. Никогда не было такой потребности.
Рассказывают, что даже в детстве, когда Лайму просили исполнить песенку на табуреточке, она это делала исключительно за денежку. А вот опыты по естествознанию делала по любви. Например, однажды набрала в банку с водой головастиков и стала греть их над огнем. Девочке казалось, что она устраивает им быстрое лето, в течение которого они должны превратиться в лягушек. Но вместо этого головастики просто сварились.
Я была уверена, что буду хирургом. Я знала, что это мое призвание. Правда, в мединститут в то время был очень большой конкурс, поэтому я боялась, что не поступлю. Только поэтому я пошла в медучилище и даже работала на “скорой помощи”. Правда, госэкзамены не сдала — уехала на гастроли. Пение все перечеркнуло. Сцена — как ураган. Я только теперь понимаю, что человек, раз вышедший на нее, уйти уже не может. Только если его “уйдут”. Хотя в моем случае все получилось случайно — судьба.
— Верите в судьбу?
— А как не верить, если я, к примеру, была в свое время одной из немногих, кому предложили американский контракт? Нас и было-то всего: “Парк Горького”, Гребенщиков и я. Разве это не судьба? А ведь тогда я ни о каких поездках за границу и не думала. Но мои песни понравились американцам, я поехала в США, там познакомилась с Майклом Сэмбелло и многими звездами. Из-за того, что на сцене танцевала, меня стали называть “русской Мадонной”. И это очень заинтересовало штатовское телевидение. Приехали журналисты из скандальной передачи “Текущие новости”, что-то типа нашего “Взгляда”, провели со мной целый день. И я им очень приглянулась, чего обычно в этой передаче не происходило. А сам выпуск начинался словами: “Нужна ли нам еще одна Мадонна?” После того эфира мои американские друзья сказали, что теперь я могла бы сделать успешный тур. Реклама была огромной. Таким образом меня узнали на американской звукозаписывающей фирме, которая и перекупила меня у моего продюсера. Так я получила американский контракт. Получается, что я яркий пример человека, которого судьба несет независимо от его желаний.
— Почему же судьба провела вас мимо роли Маты Хари в бродвейском мюзикле? Вы ведь именно этого хотели?
— Когда я увидела талмуд с шестью песнями и тремя часами драматической роли, то, разумно оценив мое знание языка, я приняла решение отказаться. А ведь я всегда смеялась, что буду последней, кто уедет из Америки. Но пришло понимание того, что есть люди, которые могут менять друзей, место жительства, а я, оказалось, нет. Мне всего оказалось в США достаточно. Я хотела домой.
— Только из-за этого?
— Да. И из-за страха подписания очередного контракта, страха большой нагрузки, страха незнания в надлежащей степени английского языка, все-таки драматическая роль. В общем, мне надоело.
На кладбище в Японии мне бы понравилось
— А вот о потере японского контракта, я слышал, вы очень сильно сожалели.
— Это единственное, из-за чего я переживала. Когда мы с группой приехали в Японию, я впервые вслух произнесла: “Я счастлива!”. Больше этого я не говорила нигде. В Японии у меня было такое особое и невероятное ощущение счастья. Мои друзья смеялись, что это оттого, что японцы заплатили мне много денег за работу. Но это неправда. Спустя несколько лет я опять поехала в эту страну, уже как турист, и опять поняла, что Япония — “мое” место. Мне там и на кладбище понравилось бы. Просто на кладбище там устраивают пикники. Может быть, я была в Японии в то время, когда цветет сакура. По кладбищу бегали дети, лежали на одеялах красивые люди. Как-то было прекрасно. Как-то светло.
— Если не секрет, как вы умудрились тогда, с вашей любовью к этой стране, потерять японский контракт?
— А это надо спросить у моего продюсера Андрея (и мужа по совместительству). Ха-ха-ха-ха! Он потерял контракт. Конечно, мы могли бы найти того японца. Но у него была сложная фамилия. И притом надо знать японцев. В контракте было приписано, что мое молчание японский продюсер воспринимает как отказ. Это Япония. Там ты не можешь сказать: “Пошел к черту!”, а потом пробовать дружить опять.
— В общем, не случилось.
— Да, не судьба. Зато я влюбилась в собак. Я их понимаю. Возможно, теперь я стала намного лучше, чем была раньше. А в Японии была бы слишком занята собой.
Мы в ответе за тех, кого приручили
— Откуда такая фанатичная любовь к собакам? Некоторые считают, что это порой доходит до абсурда: будочки в центре города, подкладочки на сиденье самолета...
— А почему до абсурда? Это со стороны охотников, которые с удовольствием замочили бы несчастненьких, кажется абсурдом. А я вот сейчас снова читаю Библию, и с самого начала там говорится, что в каждом животном, насекомом есть дух, а человек живет только для того, чтобы управлять, владеть всем этим, но ни в коем случае не убивать их и не мучить. Я всегда любила животных, но никогда раньше не относилась к ним с такой бешеной любовью. Это сейчас я стала их понимать.
— А некоторые говорят, что тем самым вы замаливаете грех. Одна ваша собачка пропала, говорят, нашли только ее шкурку у скорняка, другую, Кэнди, с вашего разрешения усыпили.
— Не в этом дело. Я как раз всегда говорю, что моя первая собака Кэнди влюбила меня во все живое. Это был ротвейлер. Кроме меня, дома ее никто не хотел, поэтому я с ней не расставалась. Мы больше года ездили вместе на гастроли. Она у меня летала на самолетах, вертолетах, ездила на поездах, в машинах. Как мать может познать своего ребенка, с которым не расстается никогда, так же происходит и с любым животным. Если вы с ним каждую секунду вместе, вы начинаете понимать друг друга. Мне не надо было орать Кэнди: “К ноге!” Нужно было просто поманить пальчиком, и она понимала, что нужно подойти. У нас было именно такое взаимопонимание.
Но мы в ответе за тех, кого приручили. А так как я мало понимала тогда в собаках, в выборе породы ошиблась. Часто люди говорят: “Ой, она ко мне побежала, это моя собачка!”. А дело не в этом. Если вы хотите спокойную собаку, тем более первую в жизни, выбирайте в стаде самую ленивую. А я выбрала ту, которая пошла по головам в мою сторону. Никогда не забуду, как она, будучи полуторамесячным щенком, билась лбом о сеточный загончик. Свободы ей было мало! Это была потрясающая собака, но при этом — полный псих. Первый раз она укусила по-настоящему, до крови, в этом возрасте. И продолжала кусаться всю свою жизнь. Почему-то она невзлюбила маму и постоянно ее кусала. Каждый раз я просила у мамы прощения. Каждый раз мама прощала, а я говорила Кэнди, что мне придется ее усыпить, если она будет продолжать кусаться. И собака понимала, жавшись к моим ногам.
В последний раз, когда она стащила маму со стула и принялась драть, я летела на гастроли. Она со мной к тому времени уже не ездила, стала злюкой настоящей, я за нее уже была не в силах отвечать: Кэнди могла накинуться на людей в поезде, в самолете. Так вот, меня по телефону спросили: если вся семья решит ее усыпить, буду ли я против? Мне пришлось переложить ответственность на плечи семьи, ответив, что они имеют право решить сами. Я была уверена, что в моей семье нет человека, который с легкостью усыпит собаку. Я надеялась, что они этого не сделают. Как только мы приземлились, я тут же дозвонилась до доктора, чтобы отменить операцию, но доктор с упреком в голосе ответил мне: “Поздно! Это уже случилось”. Наверное, это была одна из самых страшных минут в моей жизни! Катастрофа!
После этого я долгое время не любила всех своих домашних. И это ужасно. Я не хотела их видеть. Месяц не приезжала домой, чтобы не показать, не дай Бог, кому-нибудь из них, что я их виню. Виновата была только я. И через два месяца я купила собаку — американского бульдога Ферри. Как сейчас помню, никто из моих не смотрел на нее. Только сестра через плечо глянула. Но через несколько дней собака уже была любимицей. Потом появился Джинджер. Один пес не мог заменить Кэнди, поэтому купила сразу двух. А моя мама сказала, что никогда в жизни не думала, что сможет так любить собаку, как Джинджера. С Ферри и Джинджером я поняла, что собаки могут ревновать, что они могут быть верными друг другу. Я увидела в своей семье, как Джинджер предан Ферри. Он чемпион Латвии, но он никогда не хотел никакой другой девочки, кроме Ферри. Больше того, он не хотел ни одной “невесты”, которых нам приводили. У них абсолютно все те чувства, что и у человека. Просто они более наивные и более открытые. У нас в семье еще осталась их дочка. Как у Петрарки была возлюбленная Лаура, так и с нами осталось такое же дитя любви по имени Лаура. Теперь у меня три собаки.
— Но почему Лаура? Говорят, и вам нагадали, что в прошлой жизни вы были возлюбленной Петрарки. Это так?
— Смешно. Мои девчонки-танцовщицы вызывали духов, когда я еще пела в варьете “Юрас Перла”. У них это очень ловко получалось. В общем, серьезно занимались этой черной магией. Так вот, был вечер, когда они узнавали у духов, есть ли жизнь после смерти, кем мы были до того. Они и спросили: “А кем была Лайма?”. Духи ответили, что звали ее Лаура, и была она возлюбленной Петрарки. Я, конечно, посмеялась, но это осталось в памяти. И когда у Ферри и Джинджера родилась собачка-дочка, я назвала ее Лаурой. Говорят, что имя приносит удачу.
— Некоторые теперь сравнивают вас с известной защитницей животных Брижит Бардо. Как вам такое сравнение?
— Если бы меня спросили, какая женщина-знаменитость для меня самая уважаемая и ее мнение для меня имело бы какое-то значение, я бы ответила, что это Брижит Бардо. Потому что она очень красивая, а такие женщины, как правило, дуры, любят только себя. И если она смогла увидеть, кроме себя, еще кого-то, особенно если этот “кто-то” беззащитен, то это вызывает у меня уважение.
Питерский говорок
— Скажите, ваш специфический акцент — это элемент имиджа, который дался вам путем постоянных тренировок, или...
— ...Хм! А разве он есть? Мне кажется, что сейчас я говорю намного лучше. Просто в 19 лет я прочла первую книжку на русском языке, в девичестве я его вообще не знала. Теперь я всегда стараюсь говорить чисто по-русски. Но, вы правы, я сама услышала акцент, когда послушала запись “Пиккадилли”. До этого я не понимала, почему меня пародируют юмористы. Думала: “Что же это такое?” Но акцент все равно есть. С другой стороны, и у питерцев есть акцент. Такой прибалтийский, наверное, говорок (и со смехом добавляет) у нас с питерцами.
— Существуют законы шоу-бизнеса: появляться на тусовках, “светиться” в “желтой” прессе, быть на виду у папарацци. За вами такого яркого шлейфа не замечено...
— Я же хотела быть хирургом, а не заниматься шоу-бизнесом. (Улыбается.) Может быть, в этом дело? Я изначально, наверное, немножко другая. Внутри я все равно врач, я хирург. Это единственная мечта, которая у меня всегда была. И если бы сегодня можно было вернуть время назад, я бы, во-первых, выучила все языки, которые возможно изучить, и, во-вторых, стала врачом!
— А мне казалось, что такая переоценка ценностей, нежелание показушничать произошли после того, как вы победили тяжелую болезнь.
— Да, тогда у меня все поменялось. Абсолютно. Мой друг-врач, такой шаман, как я его называю, потому что много видит и может рассказать, говорит: “Человеческий организм — это компьютер. Если из компа вынимают какую-нибудь деталь, ты понимаешь, что программа меняется. Так и у тебя случилось. Просто сменилась программа”. И он мне, кстати, советует быть поспокойнее с животными. А я все принимаю близко к сердцу.
— Но вернемся к вашей нестандартности. Вот и с мужем, как говорят, вы неприлично долго для звезды жили в гражданском браке, а теперь еще взяли и повенчались в Лас-Вегасе. Зачем это вам?
— А мы пошутили. Я не могу всерьез принять церковь в казино. Может быть, я сумасшедшая, но у меня эти вещи не сходятся вместе. Потом я чувствовала себя ужасно после этой церемонии. Или потому что я шутила, или потому что я поверила в эту шутку. Не знаю, но это было чудовищно! Меня лишили такой свободы! Не знаю. Я ушла в номер и там рыдала!
— А зачем признались всем, что в вашей жизни были наркотики? Обычно в этом сознаются музыканты-мужчины.
— Потому что есть возраст, когда родители должны быть особенно бдительны. Дети хотят все попробовать. Если бы они учились на чужих ошибках, то все было бы хорошо. Вот и мне нужно было все попробовать в этой жизни самой. И я это с удовольствием делала. Это юность, протест, познание жизни.
— А как вам живется в образе сводницы российской эстрады?
— Например? Сводница — это куда? (Улыбается.)
— Своих танцовщиц вы периодически выдаете замуж за звезд: одну — за Дениса Клявера из “Чая вдвоем”, другую — за Трофима, еще одну — за Григория Лепса...
— А-а-а, в этом смысле. Были еще девочки, которые также вышли замуж, но за менее известных. Я очень рада. Особенно, когда у них рождаются дети. Ведь я всегда была противником того, чтобы они делали аборты. И сегодня я, наверное, стояла бы плечом к плечу вместе с теми, кто против абортов. Ничего не может быть ужаснее, чем когда убивают ребенка.
— Следите за судьбами своих экс-подопечных?
— Мне кажется, следить за их судьбами — это было бы уж слишком. Все идет вперед. У меня целый детский сад рядом. (Смеется.)
— А сами о детях не думаете?
— О детях? А я все время о них думаю.
