На Чехов-фесте одни театральные светила сменяют других. После Мэтью Боурна, Филиппа Жанти в Первопрестольную прибыл Важди Муовад. Канадец ливанского происхождения молод, но, судя по всему, у него грандиозное будущее. Его драмы имеют масштаб древнегреческих трагедий, которые он ставит сам, за что и получает одну международную премию за другой. С нового сезона он возглавит труппу франкоязычной драмы в Оттаве. А в Москве в театре Александра Калягина Важди поставил страшную современную драму “Пожары”, которая претендует на номинацию “лучший спектакль сезона”. Приехав в Москву, Муовад дал первое интервью “МК”.
— Спектакль “Пожары” из разряда непридуманных триллеров, но звучит как метафора апокалипсиса. В этой пьесе есть какая-нибудь для вас личная история?
— Единственное, что может быть личное, — это смерть матери. Что касается всего остального, это исторические реальные события. Однажды я узнал о существовании одной тюрьмы на юге Ливана. Там в основном сидели жены и дочери боевиков, и этих женщин пытали на глазах друг друга, чтобы выбить из них местоположение мужей и отцов. Эту историю мне рассказала фотограф, которая снимала в этой тюрьме. Благодаря ей я встретился с теми, кого истязали в камерах. Одна из них рассказала мне, что, пела, чтобы не слышать криков от пыток за стеной. Она получила прозвище “поющая женщина”. Вот такие истории привели меня к написанию этой пьесы.
— А история матери, родившей собственного насильника и палача, существовала?
— Нет, это я придумал. Потому что я отталкивался от фразы, которую повторяли женщины, которых пытали: “Как же ты можешь так поступать — я тебе в матери гожусь”. Тут математическая дедукция вывела меня на то, что любой человек, который пытает другого (мужчину или женщину), он пытает свою собственную плоть.
— Ваши пьесы актуальны. Вы считаете, что трагедия лучше отражает мир, чем комедия? Ведь комедия — спасительный круг.
— Я думаю, что очень важно в жизни приучаться малыми дозами к трагическим ощущениям. Потому что в какой-то момент каждому из нас придется прожить трагический момент собственной смерти. А искусство — это как раз лучший способ пережить и подготовиться к такому ощущению.
— Это опасно.
— Нет, не опасно. Это наше воображение, и оно нашу жизнь никак не затрагивает. Я не могу сказать, что трагедия — это лучший способ отразить мир. Комедия также замечательна — все средства хороши, когда они хорошо исполнены. Но трагический способ передачи, даже если он пугает, необходим.
Я пишу так же, как и живу. Дам пример. Когда мне было 12 лет, я встретился с врачом, который должен был сообщить тяжелую весть, но хотел это сделать как можно мягче. “Вы должны набраться мужества, потому что ваша мать очень больна и скоро умрет”. При этом у него так отвратительно пахло изо рта, что я пытался дышать, не вдыхая воздуха, когда он говорил. Я думаю, что если бы на нас смотреть со стороны, то это выглядело смешно и комично. И вот такие встречи трагичного и комичного в моих пьесах постоянны. Смех для меня очень важен, и он как-то сам проникает в мое письмо. Но еще ни разу я не писал пьес чисто комических.
— Может, вам написать черную комедию?
— Я не хочу специально быть смешным.
— Какие в таком случае вам больше нравятся трагедии — античные или Шекспира?
— Софокл — моя настольная книга, а не Эсхил и не Еврипид. Потому что у Софокла вопрос о Боге замечательным образом задается. Эсхил говорит: “Боги безжалостны, нет выбора, им нужно подчиняться”. Еврипид говорит: “Я не знаю, существует ли Бог, но если существует, ему на нас наплевать”. А у Софокла нет страха Эсхила и цинизма Еврипида. Он как раз озабочен горем человеческого существования: “Боги, наверное, существуют, но мы не находим взаимопонимания”.
— Существуют ли для вас какие-то табу в театре?
— Нет. Может быть, только здоровье актеров. Мне не хотелось бы, чтобы их здоровье подвергалось опасности. Но что касается спектаклей — наоборот.
— Обнаженное тело или половой акт?
— Настоящий — нет. Хотя в “Пожарах” половой акт (разумеется, его имитация) был важен. Четыре женщины в этом спектакле рожали, и я сказал, что не могу показывать роды без процесса зачатия. И у актеров, когда они это поняли, проблем не возникло. Все точно сделали.
— А если в зале окажутся дети?
— Я предупреждал театры, в которых работал, что детей до 16 лет нельзя пускать в зал. И всегда проверял это. Мне ужасно страшно в кино, когда я смотрю фильмы ужасов. А в театре таких ощущений не возникает — никогда не было страшно. И я тогда спросил себя: как сделать так, чтобы ощутить страх? Когда, например, я ставил пьесу Сары Кейн, то я добился страха музыкой и звуками.
— Каждый год театр хоронят. Во всяком случае, в России. Вы разделяете мнение, что театр умер?
— Театр будет всегда существовать до тех пор, пока есть публика. Удивление у нее возникает или от концепции, или от аффекта. Но источник один — удивление. Вот канадец Робер Лепаж постоянно удивлен.
P.S. Великий и неужасный Лепаж уже прибыл в Москву и с 3 июля начинает показ своих спектаклей. Один лучше другого. Один длиннее другого. Так, “Трилогия драконов” рассчитана на 6 часов.
