Слава старого Арбата
Вячеслав Шалевич: “Я выступал против Ульянова”
Он — арбатский человек. Родился и вырос на Арбате, где бегал со шпаной и наблюдал великих артистов. Учился на Арбате и здесь же больше 40 лет работает в одном театре. Здесь же возглавил молодую труппу театра имени своего учителя Рубена Симонова. И более постоянного человека, чем Вячеслав Шалевич, не найти.
—Вячеслав Анатольевич, ваша первая роль в кино — Швабрин в “Капитанской дочке” — отрицательная. Это плохая примета — начинать с негодяев?
— Насчет отрицательных я вам так скажу. Тому, кто в то время играл положительных героев, было нелегко: они на экране были ходульные (ни выпить, ни с женщинами), и говорили они не по-настоящему. А с негодяями все проще — им было все позволено. Уже потом, когда сыграл много негодяев, стал над этим задумываться. Но тогда первое утверждение на серьезную роль — это же был праздник. И играть с такими артистами, как Лукьянов, Стриженов, — такая честь!
Но вообще-то мой первый приход в кино случился раньше — я работал дублером у Олега Стриженова на картинах “Овод” и “Мексиканец”.
— Простите, но что-то я не вижу сходства между утонченно-нервным Стриженовым и брутальным, мрачноватым Шалевичем.
— И тем не менее… Меня ставили под свет вместо него, проверяли освещение, а потом говорили: “Пошел вон!” Только потом Стриженов входил в кадр под поставленный на мне свет. Уже тогда у него был западный подход к профессии.
— Первый урок, полученный на съемочной площадке от мэтров?
— От Стриженова урок. Олег любил во время съемки незаметно так перед фонарем повести рукой.
— А зачем?
— А чтобы тень бросить на лицо партнера ради интереса — мол, как я отреагирую.
— Шутка звезды или “дедовщина”?
— Скорее шутка. Мы ведь дружим по сей день. Он меня учил, как “лечить” киногруппу. Однажды за ним вовремя машина не пришла. Стриженов говорит: “Не ждем, идем в кафе”. И мы сидим там долго, а в это время группа нервничает. Приезжаем на съемки часа через три. “Где вы были?” — кричат ассистенты. А Стриженов так спокойно: “В моем возрасте, господа, когда я играю 18-летнего (он Гринева играл), ехать на троллейбусе по городу очень опасно”. Все, с тех пор машина больше не опаздывала.
А на озвучании “Капитанской дочки” что было? Я без опыта, два часа маюсь у микрофона, но не попадаю в артикуляцию. И уже слышу за спиной шепот режиссера: “Его надо менять”. И тут же Стриженов берет меня за руку: “Слава! Спокойно! Смотри на экран и сыграй все это еще раз”.
— Удивительные вещи вы рассказываете про ревнивую актерскую профессию. Звезда — и такое проявление мужской дружбы? Трудно поверить.
— Вот поверьте. Просто взял за руку и научил.
* * *
— Верите ли вы в судьбу?
— Я верю в судьбу и в то, что есть какие-то невероятные совпадения. Однажды, когда я поступил в театр Вахтангова, режиссер Львов-Анохин пришел главным в театр Станиславского, и там у него случился конфликт с Урбанским. В результате Львов-Анохин пригласил меня на роль. К этому времени в Вахтанговском я сидел без работы и понял, что надо уходить. Но как сказать, глядя в глаза Рубену Симонову: “Извините, я ухожу”? Я растерянно ходил по коридорам, и мне попалась замечательная артистка Лариса Пашкова. “Что мне делать, Лариса? Уходить — не уходить?” “Вообще-то, Слава, тебе, наверное, надо уйти. Но ты сделай так: пойди с парадного входа в театр как зритель, а не со служебного — посмотри: твоя или не твоя квартира”. Только потом я понял, какой это был простой и мудрый совет. Я купил билет за 2 рубля 50 копеек. Пришел. Все в гардеробе снимали калоши, я протиснулся между зрителями, взошел на лестницу и понял, что квартира эта не моя. И вот вам судьба: после этого случая я стал получать роли.
— Значит, все-таки была попытка измены?
— Была. Ведь в Станиславском мне обещали и роли, и статус. Но с тех пор я не рвался уйти из Вахтанговского.
Вот вы о судьбе. А ведь я родился во дворе театра Вахтангова, где жили и Гриценко, и Лукьянов, и Ульянов. Мальчишкой я за ними подсматривал. Однажды Гриценко пришел к моей маме и сказал: “С вас, мадам, 2 рубля 30 копеек — столько стоит моя форточка, разбитая вашим сыном”. Но когда я после окончания училища поступил в театр, Николай Олимпиевич только и сказал, встретив меня в коридоре: “А-а, и ты здесь?” Но мы с ним дружили.
— Расскажите о нем. На мой взгляд, Гриценко — большой артист.
— А на мой взгляд, он — гений, Богом данный артист. Между нами говоря, он ведь мало что читал. У него в комнате стоял шкаф с собранием сочинений, но книжки он собирал по цвету. “Смотри, какая у меня библиотека, — говорил он, — но какого-то цвета не хватает”. Я говорю: “Наверное, Марка Твена — у него обложка бурого цвета, очень подойдет и к Толстому, и к Лермонтову”.
А когда ему, я помню, позвонили из театра и сказали: “Прочтите Пушкина, “Дон Гуана”, то он через два дня возмущался Симонову: “Я все проискал — нет у Пушкина никакого “Дон Гуана”. Есть “Дон Жуан”. И при этом он мог показать Симонову сходу пять образов, а тот только выбирал. И это были великие образы!
— Это хорошо или плохо, когда жизнь прошла в одном театре? Каторга или сладость?
— Я считаю, что это счастье. Хотя бы потому, что я застал великих артистов. Скажем, иногда Рубен Николаевич Симонов назначал меня играть в очередь с Юрием Яковлевым. Я исправно ходил на репетиции, но никогда не репетировал и никогда не играл. В конце концов я спросил Рубена Николаевича: “А зачем вы это сделали, раз я даже ни разу не вышел на сцену?” Он ответил: “Ты бы, конечно, никогда не играл. Но очень полезно походить на репетиции”.
Симонов был блестящий партнер, непредсказуемый. Помню, играли пьесу “Потерянный сын”. Я боялся играть с ним, не держал паузу, все время торопился сказать текст. Но однажды, наверное, от страха такую паузу закатил, что Симонов от удивления даже забыл слова и понес что-то из второго акта. В антракте меня пригласили к нему в гримуборную. Я на дрожащих ногах вошел, думаю — сейчас даст. А он: “Слава, дорогой, вы сегодня так играли, что я даже забыл слова”. Себя поругал, а не меня, выскочку. А вот когда меня выгоняли из театра…
* * *