Именно средний класс, как выразился один из молодых французских политиков – недавних кандидатов в президенты, «потребляет, обеспечивает рост и создает богатство страны, ибо у бедных средств нет, а богатые денег не тратят». Казалось, вся история западного мира в XX веке подтверждает эту истину, сохраняя сравнительное равенство большинства граждан и стабильность государств. Но уже в конце прошлого столетия в США, Англии, ряде других стран и даже в Швеции численность среднего класса начала сокращаться, а неравенство доходов и положений внутри него стало проявляться все очевиднее. Что касается Франции, явным символом неладов прозвучали в ней лишь события весны 2006 года: бунт молодежи против так называемого контракта первого найма – законопроекта, предложенного властями для облегчения положения ищущих работу выпускников вузов. Но несмотря на исключительную – даже по сравнению с соседями – стабильность среднего сословия этой страны в течение последних 25 лет, французские социологи уже подавали сигналы бедствия.
КАК БЫЛО
Средний класс давно считается самым крепким звеном общества, созданным экономическим ростом, промышленной революцией и тейлоризмом и его индустриальным выражением – фордизмом. Последний позволил предложить стандартные продукты как можно более широкому кругу лиц, поднимая тем самым уровень жизни за счет увеличения производительности труда и видя, кстати, в потребителях клиентов собственного предприятия. Повышение уровня жизни, сопровождаемое расширением образования, позволило и промышленникам, и государству получить новую категорию рабочих, в которой они нуждались.
…Если поколения, родившиеся до 1920 года, еще не могли воспользоваться благами будущего «государства благоденствия», они логично проследовали в отведенные им историей «полочки» эксплуатируемого пролетариата и наследственной буржуазии. Что, вероятно, определило и остроту политических боев, приведших в 1936 году к победе Народного фронта. Тем же, кто появился на свет между 1925 и 1950 годом, довелось познать рост рабочих мест и отличные перспективы социальной мобильности. Добавим к этому почти полную занятость, рост продолжительности жизни, расширение социальных гарантий, наконец, прогрессивный налог на доходы… Все это позволило заметно поднять «социальный пол» и понизить «потолок», между которыми стабилизировался средний класс.
Таким образом, 50–80-е годы XX столетия оказались во Франции благоприятны для быстро обогащавшегося и социально растущего среднего класса – не случайно они вошли в историю как «30 славных лет». По данным статистики, до 1975 года ежегодный рост реальной зарплаты составлял в стране в среднем 3,5%, что фактически позволяло вдвое увеличить уровень жизни за 20 лет. Не тут ли кроется одно из объяснений исторического падения популярности французской компартии?
А вот последние 15 лет прошлого столетия и начало XXI века, напротив, стали для той же категории людей эпохой стагнации, если не регресса. «Исторический поворот» заключался не только в ограничении роста доходов в течение целого поколения, но и в ухудшении условий жизни новых поколений даже по сравнению с их родителями.
Чистая ежегодная зарплата лиц 30–35 лет позволяла в 1986 году купить в Париже 9 кв. м жилплощади, а ныне – только 4 кв. м. То же произошло и с арендой: за те средства, которые требовались для аренды в столице 1 кв. м площади, сегодня можно снять лишь половину – 50 кв. см. В условиях стабильной зарплаты и невысокой инфляции для крупной покупки требуется теперь работать в два раза дольше…
Дело, однако, не только в замедлении экономического роста, стагнации зарплаты (с 1975 года она не росла более 0,5% в год, что теоретически удваивало покупательную способность за… 140 лет!) и росте цен на жилье. Новая тенденция заключается в том, что государство сокращает свои расходы: в результате количество лиц промежуточных профессий за последние годы уменьшилось примерно вдвое, а частный сектор не смог или не захотел восполнить исчезнувшие в госсекторе рабочие места. Парадокс в том, что четверть века назад успешное окончание средней школы становилось путевкой в жизнь для людей, чьи дети сегодня не могут найти себе места уже с университетскими дипломами!
Количество потерявших работу или неспособных ее найти не увеличилось, но изменилось их качество: вместо пожилых ими оказались теперь молодые люди. Так обстоит дело и у родственников, и у соседей, и у друзей или знакомых по общей работе. Относительное благополучие старших отрицательно сказалось на молодых, и конфликт принял вид цивилизационного кризиса, к которому оказались не готовы власти.
Но может быть, это временные трудности, которые надо просто переждать? Историки и социологи утверждают, что политическое поведение теряющего перспективу среднего класса непредсказуемо. Так случилось в 30-х годах в Германии. Похожие политические скачки произошли за последние пять лет во Франции: максимальное голосование за ультраправого Ле Пена в 2002 году, сенсационный отказ от принятия Европейской конституции в 2005 году, наконец, выбор главой государства нестандартной, но решительной и многообещающей (в буквальном смысле слова) фигуры Николя Саркози.
КАК БУДЕТ
На новые для себя проблемы средний класс отреагировал самым простым и естественным образом – отказом в доверии… Евросоюзу. Достаточно сравнить данные о голосовании французов на двух референдумах по европейской теме – в 1992 и 2005 году, – чтобы увидеть, кто относит себя к пострадавшим от строительства общей Европы категориям. Промежуточные профессии (социальные работники, учителя, медсестры, техники и т.д.), так называемые белые и синие воротнички, – вот кто в первую очередь отворачивается от ЕС. Вместо 55% лиц, относящихся к промежуточным профессиям, в 2005 году за Европу голосуют лишь 46%, в категории «белых воротничков» вместо 47% в 1992-м – 37%, и среди «синих воротничков» вместо 43% – 30%. В то время как лица, стоящие на более высокой социальной ступени (интеллектуальные профессии и высокопоставленные служащие, с одной стороны, и работающие на себя торговцы, ремесленники, главы предприятий – с другой), напротив, усилили свою поддержку ЕС: 66 и 67% в 2005 году вместо соответственно 49 и 53% в 1992-м.
Эксперты считают это голосование показателем «индекса недоверия» к будущему, отражающим беспокойство определенных социальных категорий.
Но не менее любопытно в рассуждениях специалистов другое. Луи Шовель называет европейский случай исключением в мире как в плане сосредоточия богатых стран, так и в отношении сравнительно равных условий жизни населения региона.
В качестве подтверждения он сравнивает социальную структуру двух европейских стран – Швеции и Франции – со структурой двух американских – Бразилии и США. У европейцев структура напоминает по рисунку толстенькую шишку или воздушный шар. У нее толстая центральная часть, символизирующая средний класс, и небольшие выступы вверху и внизу, демонстрирующие элиту и «народ». В США и Бразилии, напротив, центральная часть не так толста, но верхняя и нижняя оконечности фигур более весомы, чем в европейских странах. Ее структура напоминает фартук или песочные часы, подтверждая раскол среднего класса на более и менее обеспеченных и увеличение элиты и «народа» за счет сокращения «серединки».
При этом Шовель обращает внимание на происходящую «нормализацию» Европы. Если раньше, когда «общий рынок» объединял лишь десяток государств, она представляла собой эксклюзивный клуб состоятельных стран, граждане которых наслаждались определенным материальным равенством, что заметно выделяло этот регион на планете, новая Европа из 27 членов выглядит уже не так богато, и не так уж материально равны ее жители.
НОВЫЕ ПРАВИЛА ИГРЫ
Никто не решится утверждать, что французские власти взялись сознательно бороться со своей опорой, – перемены принесли изменившиеся правила игры.
В сердце экономического развития оказались финансовые капиталы и максимизация прибыли инвесторов, пенсионных фондов и других источников средств, а не индустрия. Появление новых центров производства в третьем мире привело к переносу фабрик и заводов с Запада на Восток и на Юг, так называемой «делокализации», которая вызвала дезиндустриализацию Западной Европы. Объясняли при этом, что Китай, Индия и иные развивающиеся страны перевозили к себе предприятия, не требующие высококвалифицированных кадров.
Однако во Франции считают, что из-за этого процесса страна, в частности, потеряла значительную долю своей текстильной промышленности, перебазировавшейся в страны Африки и Азии. Верно, французы сконцентрировали усилия на специфическом текстиле, широко используемом в том числе в хирургии. Однако заработанные на переехавших фирмах средства Пекин, например, направил на научные исследования как раз в области текстиля. В итоге Поднебесная начала производить одежду из инновационных материалов, успешно конкурируя с немногими оставшимися французскими текстилями.
Пожалуй, в отношении среднего класса едва ли не самым важным стало обязательство достижения результата, которое ранее относилось только к служащим, а ныне касается на предприятии работников всех типов. Социологи считают это явление «концом тейлоризма», ибо эксплуатация труда подразумевает отныне субъективные обязательства всех членов коллектива, вне зависимости от вида их деятельности.
Именно ради этого предприятия все больше вознаграждают теперь своих акционеров и все меньше – своих трудящихся. Причина? Лидеры компаний больше боятся акционеров, чем служащих. Параллельно идет успешный процесс привлечения рабочих и служащих в… акционеры. Таким образом, менеджеры имеют дело с новой категорией – «служащих-капиталистов», получающих зарплату плюс дивиденды на свои акции. А как же с классическими требованиями улучшения условий и вознаграждения труда?
Эксперты разводят руками. Акционирование – эффективное оружие социального мира, ликвидирующее у трудящихся всякое желание бороться за свои права. Проведенный фирмой «ТНС-Софрес» (TNS-Sofres) опрос говорит о том, что 57% мелких акционеров предпочитают получать от своей компании дивиденды, нежели дать ей возможность вкладывать средства в развитие. Становится невыгодно бастовать ради сиюминутной выгоды, если при этом падает доход акций. Так средний класс продает свою душу дьяволу, отказываясь от собственного спасения.
В этом новом капитализме индивидуализм, отвергающий всякую коллективную солидарность, по сути, служит окончательной дезинтеграции рабочего класса как социальной группы, политически идентифицированной на особое политическое представительство. Превратившись или пытаясь превратиться в средний класс, бывшие рабочие становятся ведомы вектором индивидуальных устремлений к политической автономии. И оказываются легко управляемы. Общие интересы у среднего класса сохраняются, но различий насчитывается больше. И борьба средних классов становится во многом борьбой, которую они ведут между собой.
КОГДА НАЧИНАЮТСЯ НЕПРИЯТНОСТИ
Французский средний класс отличается от англосаксонского, немецкого и скандинавского прежде всего своей неистребимой тягой к определенному качеству жизни, не ограничивающемуся наличием и состоянием его собственности – жилья и постоянного источника дохода. Ибо он никак не меньше обеспокоен своим доступом к образованию и культуре. Средний француз, некий Жорж Мартен, всегда будет часами выбирать меню и спорить о напитках к предстоящему обеду, охотно совершит многочасовую поездку, чтобы заглянуть в малоизвестный музей или посмотреть на небывалый пейзаж, со страстью ввяжется в политический спор и будет расспрашивать о деталях жизни неизвестной ему страны. А главное, безо всякого сомнения выйдет на улицу, чтобы вместе с соседями, коллегами и незнакомцами защитить то, что он считает для себя важным. Он открытый человек мира и потому сумеет остаться самим собой, несмотря ни на что.
Исследователи делят средний класс Франции на три части. «Нижняя» – это 28% работающих по найму, которые зарабатывают от 1143 до 1524 евро в месяц. «Средняя» составляет 23,5%, получающих от 1524 до 2286 евро. И «верхняя» (8,3%) – ее доход колеблется от 2286 до 3429 евро.
Помимо среднего класса социологи выделяют во французском обществе элитную группу, которая по численности равна 3,1% и доходы которой превышают 3429 евро, и «народную группу» с доходом менее 1143 евро в месяц – она составляет 37,1% трудящихся.
Что касается бедных из числа среднего сословия, они уже «более заметны, чем раньше, имеют больше проблем и меньше шансов в будущем», считает профессор парижской Школы политических наук и генеральный секретарь Европейской ассоциации социологов Луи Шовель. Причина, по его мнению, в том, что «бедные пожилые люди вчерашнего дня уже ушли из жизни, а у новых бедных молодых людей впереди много будущего… в бедности».
Впрочем, до 25–30 лет их положение еще не так драматично, ибо им помогают семьи. Правда, в отличие от России в Западной Европе молодые люди, жаждущие самостоятельности, чаще всего уходят из дома, как только начинают зарабатывать, а то и раньше, еще учась в высшей школе. Поэтому новое заключается в том, что без работы или с временной работой юноши и девушки вынуждены чаще оставаться с родителями.
Неприятности начинаются в тот момент, когда молодые понимают, что становятся «все более старыми молодыми людьми» и «все более молодыми стариками». Их по-прежнему поддерживают семьи, но любой неверный шаг на работе может отныне стоить им карьеры.
Идеологически человек из среднего сословия, индивидуалист по природе, свысока относится к «классу народному», тем более что шансов на подъем у его возможных конкурентов снизу становится все меньше. Но сам «середняк» часто оказывается теперь в нелегкой ситуации. При этом он по-прежнему видит себя в ряду тех, кто успешно заменит элиту, которую он во имя равенства, тоже свойственного средним слоям, охотно критикует, но на чье место ему попасть все менее реально… Такие противоречия трудно переживаются.
