Фредерик Бегбедер
Идеаль
Свежайшее истечение психоделически-гламурных марафетов записного парижского скандалиста Фредерика Бегбедера. Реинкарнирован самый популярный герой писателя, прожженный боец рекламного фронта, циник Октав Паранго из романа “99 франков”.
Медикаментозно зависимого сноба и неврастеника на сей раз заносит резидентом косметико-хирургического глобализма в далекую гигантскую Россию. Страну березовых рощ, писаных красавиц и кухонных бесед о божественном под сонное бормотание бродящего кваса. Но, разумеется, такого лубочного царства на месте выполнения задания ни Паранго, ни его внутренний двойник, сам Бегбедер, не обнаруживают. Всполохи креативно-оценочных фейерверков, бурлящие в мозгах галантерейного визионера, фиксируют всё те же общеевропейские мерзость и запустение тусовочно-клубного прозябания. Что, впрочем, является фирменным блюдом Бегбедера. Продуцировать вызывающие омерзение откровения с явной целью залубочить исповедь современной европейской цивилизации. Этакое вызываем огонь на себя.
А тут Паранго и вовсе весь роман откровенно исповедуется некоему “иерохиромандриту” самого большого московского храма, с которым когда-то пьянствовал в Париже. Излагая при этом некие вольные вариации в осовремененном духе на ветхозаветную историю про старцев, взалкавших юную Сусанну, и прочие эротические конвульсии откровенно уже на знающего куда себя девать человечества.
Татьяна Москвина
Она что-то знала
Писательница, кинокритик, актриса и борец за самобытный Петербург с новым интеллигентным социологическо-богословским детективом космического размаха. Попервоначалу роман больше интеллигентный. На некоторой околокультурной вечеринке некая преподавательница истории с неспокойным характером узнает о неожиданной смерти малоизвестной поэтессы. История эта чем-то цепляет историчку, и она резво погружается в разнообразные собеседования с самыми различными персонажами, вращаясь вокруг темы смерти той поэтессы, официально признанной самоубийством.
Постепенно к криминальному контексту намертво прикипает культурологический довесок в виде неутомимых медитаций над понятием “тетка” и местом соответствующего явления в нашей жизни. А уж дальше течение событий и вовсе выносит нас за пределы чисто человеческого измерения куда-то в область исследований женских аспектов божественного.
Итак, отрываемся от приземленно-чувственного мира, где женщины излучают “доброжелательную прохладу, которую так ценят любители мороженого”, а мужчины при этом “вкусно смеются”. И воспаряем в неслыханные дали старых добрых русских “последних разговоров”. Где “звезда с звездою говорит”. А мы тихонечко наслаждаемся повестью с вяленькой остросюжетностью, но мощнейшими универсалистскими контрфорсами, впечатывающими это произведение словесности в граниты мироздания.
Евгений Гришковец
Следы на мне
Еще девять историй крайне модного писателя и драматурга, а по сути просто заводного говоруна. Девять историй в общем-то ни о чем. Трижды три камланий с вызываниями великих и могучих духов обыденной повседневности. Ритуальные пляски самой жизни как она есть. Ворох не поддающихся каталогизации сведений о том, как автор учился, как служил, что случилось с соседом и чем занимались в молодежном фотокружке.
Нет-нет, ничего экстраординарного. В молодежном фотокружке занимались фотографией. Просто у кого-то это получалось, а у кого-то не очень. А тем не менее сюжет. Так, в той же самой фотографии есть такое понятие “критический момент”. Некая точка события, вобравшая в себя, как космическая черная дыра, всю энергию того, что предшествовало ему, и того, что сейчас воспоследует. Какой-нибудь напыжившийся стайер. Вот-вот рванет. Или прыгун хлоп — и скаканет на рекорд. И маются бедные фотографы, ловят изнуренно эти самые моменты.
Но некоторым диссидентам фотографии представляется, что весь этот критический пафос изрядно нефотогеничен. И они преспокойненько снимают себе “некритические моменты”. Прыжок, положим, не удался, падает на маты спортсмен вместе со сбитой им планкой, а на лице уже полное умиротворение жизнью.
Так вот и неудавшийся фотограф Гришковец. Поэт некритических моментов. Вычерпывает полной ложкой сгущенное молоко обыденности.
