Батя, вообще, помнил наизусть невероятное количество поэзии. По-моему, чуть ли не всю русскую поэзию (самое значительное) XX века. Строки такие: "Мой товарищ в смертельной агонии, не зови ты на помощь людей, дай-ка лучше согрею ладони я над дымящейся кровью твоей".
И далее: "Ты не плачь, не рыдай, как маленький, ты не ранен, ты только убит, на прощанье сниму с тебя валенки, мне еще воевать предстоит".
Тогда, на фоне официоза (а услышал я это году в 77-78) стихи показались чудовищными, погребающими под собой красивую, но официальную историю войны. Много позже я нашел их в "Жизни и судьбе" Гроссмана. А все равно без батиных интонаций я их не вспоминаю. Умел папа читать стихи, что и говорить. Да и писал их неплохо, на мой взгляд. В этих народных (а чьих еще?) воплях (как по-другому сказать?) – та жуткая правда, свалившаяся на мой народ. И народ ответил. Уж как смог, извините.
