Главная проблема охраны памятников в странах постсоветского пространства, исключая Прибалтику, состоит в том, что в 1917 году были оборваны нити законного владения. 1991 год не вернул прежнюю собственность законным хозяевам. Единственный дореволюционный институт, который возвратил себе права собственности (хотя бы это называлось бессрочным пользованием), – церковь. Понятно, что храмы уже не отнимут. Судьба же гражданской архитектуры складывается более затейливо.
Советская власть создала квазисобственность на гражданскую архитектуру. Надо понимать, что мы распоряжаемся памятниками в силу большевистской реквизиции. При этом на революционные перемены 1917 года наложилась имущественная революция 90-х годов. Потомок владельца доходного дома обнаруживает, что дом не только реквизирован большевиками, но и приватизирован поквартирно современными жильцами.
Даже по прошествии 70–80 лет следовало искать пути реституции. Если боялись стрельбы по поводу возврата предприятий, можно было ограничиться списком памятников архитектуры.
В 90-е годы Союз потомков купечества и Дворянское собрание поощряли частные иски. Несколько людей пытались отсудить даже паи своих предприятий.
Например, Абрикосовы претендовали на часть акций Бабаевской фабрики. А некоторые пытались отсудить недвижимость. Ни один суд не решился на прецедент.
Тогда некоторые согласились на аренду фамильного достояния. В Москве это Муравьевы-Апостолы, Пороховщиковы и Перловы. Понятно, что редко какие потомки сохранили капиталы или нажили новые.
Как правило, потомки находят инвестора. Но они отвечают за памятник своей фамилией. И это правильно. Вот почему, на мой взгляд, в законодательстве следует обозначить преимущественное право потомков на приватизацию памятников старины.
Скорее всего, этого не случится. Следовательно, речь идет о создании новой собственности, новой цепочки имущественных отношений.
АРЕНДА И ПОЛЬЗОВАНИЕ
Кому принадлежали памятники в советские годы?
Десятки тысяч зданий не пустовали. Пустовали другие десятки тысяч: некоторые – в больших городах, и очень многие – в деревне. Сельские усадьбы по преимуществу пустовали. Все это формально принадлежало государству, и единственным способом занять здание было передать его в аренду или безвозмездное пользование какому-нибудь учреждению. Словом, большая часть памятников была занята вовсе не музеями, как это себе представляют несведущие люди, а различными учреждениями, через которые проводились государственные деньги на реставрацию и ремонт.
Эта форма (аренда) осталась главной и сейчас, когда пришел частный капитал. Во всяком случае, до 2002 года капитал мог пользоваться только одной юридической формой – арендой памятника. «Культурные» организации могли рассчитывать на безвозмездное пользование.
И эта практика оказалась вполне успешной. Частный бизнес вопреки мифам, создаваемым лоббистами риватизации, вовсе не чурался брать памятники.
НА «МУТНОМ» ПОЛЕ
В 2002 году вышел закон об объектах культурного наследия. Он пришел на смену советскому закону об охране памятников и предполагает возможность приватизации. Одновременно с выходом закона был наложен мораторий на приватизацию памятников федерального значения. А приватизация местных памятников была разрешена сразу.
Однако за прошедшие пять лет не видно какого-то большого движения, бума приватизации. В этом смысле меня не очень пугает снятие моратория на приватизацию федеральных памятников.
До нынешнего года, чтобы приватизировать памятник, нужно было опустить уровень его охраны на региональный, поскольку на региональные памятники не распространялся мораторий. Понятно, что это не могло быть односторонней акцией местных органов. Это можно было сделать только с согласия федеральных органов.
Например, они могли принять во внимание чрезвычайную аварийность того или иного памятника и одновременно – чью-то готовность приватизировать его. Тогда федералы могли перевести памятник национального класса в региональный разряд, чтобы поскорее его продать.
Но и в этих случаях бизнес чувствует неготовность товара к торгам. Товар юридически не чист, не хватает документов, которые требуются законом. Инвестор не готов играть на столь «мутном» поле. Те немногие, кто пустился в это дело, очень часто об этом жалеют. При этом уже есть примеры совершенно непозволительного отношения новых собственников к ценным объектам недвижимости.
Недостает целого комплекса подзаконных актов. Нет даже реестра памятников. В отличие от простого списка реестр – это пакет документов с описанием территории, предмета охраны, охранной зоны, режима доступности, режима реставрации и прочих обременений по каждому памятнику.
В пределах территории и охранной зоны памятника возможны определенные градостроительные режимы и невозможны другие. Например, в Москве запрещено капитальное строительство не только на территории, но и в охранной зоне, то есть на территории соседей.
Кстати, благодаря этой статье московского закона, неожиданно подписанного Юрием Лужковым, оказался значительно сбит инвестиционный бум в старой Москве.
В законе должно быть прописано преимущественное право государства на деприватизацию или выкуп объекта у недобросовестного собственника.
Приватизацию необходимо поставить в связь с перспективами музейной политики. Не только действующие, но и будущие музеи должны быть ограждены от продажи. Но спросите в управлении культуры Москвы или любого иного города: у них есть план музеефикации памятников?
КУЛЬТУРНЫЕ ФУНКЦИОНЕРЫ
Составление подзаконных актов и реестра возложено на федеральные органы охраны наследия. Именно для того, чтобы все это проделать, и был наложен мораторий на приватизацию объектов федерального значения. Сейчас срок моратория, согласно новому решению парламента, истекает. А между тем работа не сделана. Почему? Это вопрос к Швыдкому, к Соколову. Ответ, полагаю, получить невозможно.
Вариант ответа – отсутствие единого государственного органа охраны памятников на федеральном уровне. Эти функции разделены между Министерством культуры, Агентством по культуре и кинематографии и Россвязьохранкультурой. По названию последнего органа видно, что до охраны памятников никому нет дела. Свалили до кучи связь, регистрацию средств информации и охрану памятников. Точнее, только часть охраны памятников – инспекцию и экспертизу.
Методология охраны памятников и сочинение документов остались в Министерстве культуры, а финансирование федеральных объектов типа Пашкова дома – в Агентстве по культуре и кинематографии.
Только из желания все погубить можно таким образом построить дело.
КТО ПОКУПАТЕЛЬ, А КТО ПРОДАВЕЦ
Вернемся к трудностям приватизации. Как говорил один из авторов закона о наследии, лидер российского движения охраны памятников покойный Алексей Ильич Комеч: «Проблема не в том, кто покупатель, а в том, кто продавец». Государство невменяемо. То есть не только товар, но и продавец не готов к торгам.
Вот почему мораторий на приватизацию надо продлить.
Но по этой же причине, даже если мораторий не будет возобновлен, большинство бизнесменов в ожидании ясных правил не станут торопиться с приватизацией. Поэтому главной формой поддержания памятников еще долго будет аренда.
Ничего плохого в этом нет. В случае аренды, как и в случае приватизации, должны действовать сходные обременения.
В обоих случаях граждане должны иметь право доступа к памятникам: это право гарантировано нам Конституцией, но не прописано ни типовыми арендными договорами, ни охранными обязательствами.
Далее, в любом случае требуются государственное согласование реставрационных проектов, инспекция и экспертиза.
Если памятник, например, федерального значения, но местной принадлежности – значит, экспертиза и инспекция могут быть двойной. И это хорошо.
Кстати, когда шел спор Москвы и Центра о том, кому что принадлежит, Москва явно хотела «выплеснуть с водой и ребенка». Предполагалось, что если памятник федерального значения становится местной собственностью, то федеральная инспекция и экспертиза уже не участвуют в его судьбе. Так не бывает. Значение тем и отличается от принадлежности, что тот или иной памятник – ценность всей нации. А это означает, что памятник подлежит перекрестной инспекции и перекрестной экспертизе.
СУДЬБА УСАДЬБЫ
Большая часть российских памятников не стоят пустыми, а значит, нет необходимости срочно их продавать. Многие из них нуждаются в поддерживающем ремонте или реставрации. Это характерно для больших городов, где пустующих памятников не очень много. Скажем, в Москве сегодня 20–25 физически пустующих статусных памятников, юридически принадлежащих кому-либо на правах аренды или собственности.
Ситуация поворачивается с точностью до наоборот, едва мы заговариваем о сельской усадьбе. Она по преимуществу пустует. Эта ситуация – не что иное, как отложенное продолжение 1917 года. То, что не было сожжено крестьянами и снесено большевиками, – спасено больницами, санаториями, школами или военными частями. Они покидают усадьбы только по мере обветшания.
В 1990-е и 2000-е годы отселение приняло лавинообразный характер. Санатории заводов-банкротов, сокращенные воинские части, закрытые сельские школы, обнищавшие больницы выезжают валом. Опустевшие усадьбы – деревянные или каменные – горят, как в 1917 или 1905 годах.
Мы не исправили последствий революции. Наоборот, снова попали в эти вилы. Для сельской усадьбы, конечно, приватизация была бы радикальным средством помощи. И прежде всего ради нее нужно форсировать развитие приватизационного законодательства.
Нельзя позволить, чтобы на торги пошли памятники без предмета охраны, не обремененные ничем, с непрописанным режимом доступа. Иначе мы можем напороться на тех, кто готов поиграть в «мутной воде», после чего мы не увидим этих памятников никогда.
Много ли в стране осталось пустующих усадеб? Трудно сказать. Много ли претендентов на них? Неизвестно. Спрос себя не формулирует, предложение – тоже.
Никто не спешит. Новому русскому легче построить себе за те же деньги замок из кирпича на шести сотках, чем брать графские развалины с угодьями и сопутствующими обязательствами.
СТРУКТУРА ВЛАСТИ
Государство должно создать единый орган охраны памятников с министерскими полномочиями. Оно должно понять: памятники – это отрасль экономики, область хозяйственного управления, а не разговорчики про культурку. Нам отвечают: чуть что – новое ведомство. Но по-другому невозможно. В структуре ведомства должен быть силовой департамент – эколого-культурная полиция, должны быть экономический и юридический департаменты, инспекция и научная экспертиза. Этим в стране профессионально должны заниматься сотни и тысячи людей.
А специалисты есть. И они пойдут туда по первому призыву, потому что сердце кровью обливается. Чтобы их деятельность была эффективной, их нужно облечь властными полномочиями. Одинокий историк архитектуры, приезжающий в губернию, не слишком усиливает позиции местных чудаков.
В среде законодателей возобладала мысль: охрану памятников перенести на места. Я не против того, чтобы инспекторы находились на местах, но я против того, чтобы не было центра, которому они подчиняются. Региональные органы охраны памятников существуют лишь в десятке субъектов Федерации. Согласно прошлогодним поправкам к закону о наследии, федеральный центр, доверяя регионам охранные функции, в обмен получает право согласовывать назначение первого лица в местный департамент охраны.
Но в губерниях эти поправки восприняли как пожелание, а не как директиву. Губернаторы размышляют, брать полномочия у Россвязьохранкультуры или не брать. Словом, сейчас государственная система охраны памятников выглядит так: кто хочет – охраняет, кто не хочет – не охраняет. У кого-то охраной занят один человек при главном архитекторе, у кого-то – два человека при управлении культуры, у кого-то – отдельное ведомство, у кого-то – пустота.
Даже в Москве, где Москомнаследие состоит из нескольких сот человек, обнаруживается слабость государственной охраны. Возьмем не самую острую ситуацию. На Печатном дворе XVI–XVII веков времен Ивана Федорова, который делят Историко-архивный институт (РГГУ) и какие-то коммерсанты, заперт двор. Никто не может настоять на том, чтобы глухие створки заменить на решетчатые, чтобы хотя бы заглянуть туда можно было. А в уличном корпусе рядом со студенческим входом засел пивной ресторан «Кружка». Если государство не может справиться с такой мелочью, как оно проконтролирует новую собственность на тысячи памятников?
В Западной Европе собственников, наследников, покупателей целый век приучали к мысли, что статус памятника влечет ограничение священного права собственности, даже фамильной. В нашей ситуации, когда никакой старой собственности нет, можно создать эти ограничения раньше, чем саму собственность. Не учить уму-разуму старых традиционных собственников, а задавать им стартовые условия.
