Было это в 91-м году. Шел я сильно пьяный по дачному поселку, где мы с женой тогда жили. Шел, шел и увидел этого пса. Федьке тогда и года не было. Ну, думаю, заблудился бедолага. Надо, наверное, его приютить. До этого у меня была только одна собака, вернее, собак-спаниель Джонни. Мы с ним вместе выросли. С Джусей (так его в семье называли уменьшительно-ласкательно) история отдельная. Я, молодой и жестокий упырек, его, бывало, обижал, был такой грех, который мне в свое время припомнят. Если честно, я впоследствии и Федора несколько раз ударил, о чем, само собой, тоже сожалею, и горько сожалею. Так вот, иду и вижу молодого овчара. Привел домой, вот, говорю жене. Будет теперь жить у нас. Недоразумение довольно быстро рассеялось. Пришел настоящий хозяин Федора, бывший прапорщик в ГСВГ армянин Гога и забрал Федю. С Гогой мы потом подружились. Тем более что он открыл придорожную шашлычную с подачей спиртного. Как мимо пройти? В общем, шашлычную мы совместными усилиями пропили. Гоге за это я пообещал написать про него роман. До сих пор пишу. А Гога пару лет помыкался в нашем поселке, вконец разорился и решил съехать. Забирать вольнолюбивого Федора в город было антигуманно. Поэтому однажды он появился у меня на пороге с такими словами.
— Слушай, Дима-джан! Пускай Федя-джан поживет у тебя немного. Я ему буду рыбу привозить покушать.
И Федя-джан стал жить у нас. Гога слово сдержал. Раз в две—три недели он приезжал и привозил огромный мешок осетровых голов. Дело в том, что кто—то из его родственников держал коптильню. Головы царь—рыбы оставались невостребованными — и их отдавали нам. Тут такая хитрость. За здоровенной рыбьей башкой оставался еще и относительно приличный кусок осетрины. Ольга (моя бывшая жена) этот шматок отсекала, и мы, собрав таких ошметов поболее, жарили шашлыки. С тех пор на жареную осетрину и на одноименную уху смотреть не могу. Я тогда довольно долго был безработным, и дома элементарно жрать нечего было. Федин эксклюзивный паек сильно выручал.
Но это по большей части я не про Федю рассказываю. Теперь о нем поподробней. Федю собакой язык не поворачивается назвать. А человеком — слишком много чести для сапиенсов. Были бы люди хоть на 10 процентов на него похожими! Другого и не надо. При всем при том обладал он независимым характером. Это мягко причем сказано. Утром, после завтрака, уходил по делам. Держать его взаперти смысла не имело. Федя просто этого бы не понял. Уходил, и мы даже не парились, как обычно делают хозяева. Уж Федя дорогу к дому найдет. А на прогулках мне не надо было им командовать в общепринятом значении этого слова. Обычно как. Идет хозяин и надрывается: “Фу! Ко мне! Апорт!” Зачем? Я хлопал в случае надобности в ладоши, просто чтобы привлечь его внимание, и говорил: “Налево!" или: “Направо!” Все. Федя оглядывался на меня своим грустным глазом, как бы переспрашивая: “Уверен?” Я в этом случае еще рукой показывал направление. Ни разу он не побежал в другую сторону. Ни разу. Это при всем при том, что ни Гога, ни я с Федей не занимались специально. То есть собачьей школы он не заканчивал. Просто был таким с рождения. И не подумайте, что он был тихоней и не обладал индивидуальностью. При своих габаритах (он был не чистокровный немец — наполовину европеец) — 75 сантиметров в холке, сколько весил, не знаю, но до смерти сохранял спортивную форму — Федор спуску, в случае нужды, посторонним не давал. Обычный вопрос ко мне на улице: “А он не злой?” Обычный мой ответ: “Да нет, он добрый. Когда не злой”. Без дела никого не укусил. Но уж если кусал… Жили, как я уже сказал, на даче, время было лихое. Ну и лихие люди мимо нашего дома как-то мимо проходить старались. Особенно когда вместе с нами жила еще и овчарка Лада и другой овчар—азиат Руслан. Вот это была команда! Но я отвлекся. Была у Феди еще и вредная привычка. Он зачем-то пустые бутылки собирал. Бежит по улице пес и тащит в зубах тару. Зачем? Я посуду как-то не собирал, Гога тоже, однако же до смерти Федор с бутылками таскался. Ну, натура такая. Немаловажно и то, что Федя принимал живейшее участие в воспитании нашего сына Оси. Сын многому, думаю, у Феди научился. Во всяком случае, я в это верю. Плохому у Феди научиться было нельзя. Вот так.
Любил он на постель, правда, забраться. Но только когда нас дома не было. А так образец, я бы сказал, собачий эталон. Но были и огрехи. Помню, приехали к нам гости. Ну шашлыков пожарить. Стол — здоровенный пень, притащенный из леса. На нем еда, шашлык, опять же бутерброды. Кто-то из гостей неделикатно говорит, что, мол, надо бы закусь убрать, когда в дом пойдем. Иначе Федор все поест. Тут Ольга безапелляционно заявляет: “Федор никогда и ничего не таскает! (и это была абсолютная правда). При этих словах Федя поднялся на ноги, подошел к столу и одним махом заглотил бутер. И виновато посмотрел на Ольгу, дескать, сама спровоцировала. Что тут сказать? Я сейчас пишу, а глаза у меня повлажнели. Не будет никогда больше такого пса. Ни у кого. И у меня не будет. Вот так. Помню, уехала жена на месяц к своим родителям. Я остался с Федей. Пару раз чуть до смерти не упился. Лежу, помираю и думаю о том, что надо бы дверь на улицу оставить открытой. Ему-то за что помирать? Чуть попозже валялся я в отключке. Приехали друзья в гости. Пытались меня разбудить да бросили это дело. Пошли за водкой. В шутку спросили: “Федя! Где водка?” И он их нормально привел в магазин. Жена обычно ему варила шестилитровую кастрюлю каши. Федя добросовестно съедал утром положенную половину кастрюли и уходил по своим делам. Днем приходил на работу (охранять — про свой долг он не забывал никогда), вечером добивал кастрюлю. Случайно выяснилось, что после завтрака он приходил на рынок, где торговали мясом его знакомые армяне, и они его, бедолагу, жалели, кормили до отвала еще раз. Да, в сообразительности Феде отказать было нельзя. Ему ни в чем было нельзя, собственно, отказать. Ни в уме, ни в храбрости (в плодовитости, кстати, тоже, сейчас там масса его потомков бегает). Потом я развелся. Запил, само собой. Федор остался у жены. Я приезжал, гладил Федю. Все просил отдать его мне. Не отдала. Однажды я его украл. Просто увел по пьянке. Потом обнаружил себя вместе с Федей на Арбате, где мне рассказали такую историю. Я приперся в хлам готовый, положил на парапет поводок и велел его Феде охранять. И уснул. Приехали менты, только хотели меня забрать, да Федя не позволил. Не зарычал, не залаял, просто посмотрел на них выразительно. И уехали “псы”.
Потом отвез я его обратно. Федина жизнь прошла в том дачном поселке, жестоко было бы его лишать привычного мира. Однажды позвонила мне бывшая жена и сказала, что Федя умер. Умирал он трудно, целую ночь. Инфаркт вроде бы. Незадолго до этого я приезжал. И увидел Федины глаза. Он смотрел на меня так же, как когда-то смотрел Джуся. Джонни я расцеловал в нос и Федора, слава богу, тоже. Если я чего хорошего в жизни и сделал, то этот поступок из того разряда. Булгаков назвал свой роман неправильно. Ну, ошибся. Если и есть на свете настоящая любовь, настоящее чувство, то живут они как раз в собачьем сердце. Больше негде. И после смерти хочу я Федю увидеть. Мне, собственно, на том свете больше никого не надо. Только бы в один отсек с Федей попасть. А это сложно.
