…Большой зал консерватории, вечер Сонат для скрипки и фортепиано в исполнении Вадима Репина и Николая Луганского. Обоим примерно по 36 (1971-72 гг. рождения), а уже запросто на одном своем имени, безо всякого оркестра, держат полный зал, реальная (не для красного словца) давка при входе; в пресс-релизе про них уже пишут «знаменитые музыканты-ровесники»… Новые герои нового времени на старой музыке: в программе — «Крейцерова» Бетховена, сонаты Франка (ля мажор, 1886) и Дебюсси (соль минор).
Дуэтом играют не первый год, но, как отмечается, в БЗК выступали в подобном качестве впервые.
Не буду пересказывать расхожие байки — Вадим и Николай знакомы с начала 90-х, время от времени сталкивались на гастролях, потом еще и в шахматы сразились — почти породнились, вот и возникла идея — а почему б не дуэт?
Разумеется, все три сонаты частенько мелькают на афишах у самых разных исполнителей. Уж «Крейцерову» или ля-мажорную Франка за сезон можно послушать два-три-четыре раза, — классический репертуар (для скрипача, по крайней мере), и вчерашнего Репина можно мысленно сравнивать с яркими прочтениями таких музыкантов как Гидон Кремер или Максим Венгеров (первое, что приходит на ум). Но чем интересен «звездный дуэт» чисто психологически?
Зачастую перечисленные сонаты нам преподносят в «скрипко-центричном варианте» — некий знаменитый маэстро-скрипач со своим менее заметным партнером-пианистом. Вчера же было ощущение обратного — буйный, революционный Луганский и скромный, поэтичный Репин. Хотелось бы написать — «они очаровательно дополняют друг друга», — да, дополняют, это правда. Но как раз тем, что играют совершенно разные произведения, каждый видит композитора в своей температуре; они будто не вместе. И этот странный психологический театр двух немых актеров, изъясняющихся непонятными жестами, притягивает, порою, больше, чем конструкция самого произведения.
Вот, допустим, Дебюсси, про которого Поль Дюка писал так: «Мысль Дебюсси сама рождает форму, и никак нельзя осуждать автора за выбор именно той формы, которая наиболее естественно соответсвует его личным ощущениям». Ключевое слово здесь — ощущения, чувствования, в чем-то сиюминутные, невесомые, запечатленные нюансом, мазком… И если Репин творит свою Дебюсси-форму через созерцательность, широкое внутреннее видение, то Луганский вчера предстал как логик — ясный и четкий, не творящий, а, скорее, грозно сражающийся с многоплановой пианистической фактурой Дебюсси-новатора.
Примерно то же — и с близким по языку Франком, который — так получилось — слился с Дебюсси в одну гигантскую сонату. Затейливые в плане остроумных построений французы будто всё время ставили Луганскому шах, а он, ничуть не смущаясь, с криком «Ах так?!», выруливал ситуацию в свою пользу. В его клавишах французы закипали; но остужал их — как вечный зов — тонкий смычок Вадима Репина, возвращающий нас в богатый образный мир композиторов, на смычке Репина кончалась музыка — начиналось таинство.
…Отец Франка был из старинного рода придворных фламандских художников, — живописать было у Франка в крови; говорят, регулярно вставал в половине пятого утра, приступал к сочинению. Это сейчас для музыканта отоспаться — святое, концертная жизнь ушла в сумерки, а тогда… Бетховен свою «Крейцерову» тоже в половине пятого дописывал, а в восемь уже играли премьеру (утренний концерт — обычная практика). Так что можно предположить, что в сонате Франка 1886 года, лирика которой навеяна красотою природы, как раз взята тема пробуждающейся земли, рассвета, омоложения (Франк умер через 4 года в возрасте 68 лет). Все эти штрихи хочется видеть в поэтике Репина; за Луганским же оставляешь миссию виртуоза, подчиняющего былые композиторские новации своему стилю…
