Мировая премьера оперы Владимира Кобекина “Гамлет (датский). (Российская) комедия” состоялась в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Главной особенностью оперы является не столько музыка, сколько либретто. Именно поэтому для автора так важно жанровое уточнение в заголовке: российская комедия.
Либретто Владимир Кобекин написал сам, используя не Шекспира, а забавный рерайт екатеринбургского драматурга Аркадия Застырца. Принцип этого рерайта весьма прост и незатейлив: снизить слишком уж причесанный “высокий штиль” шекспировской трагедии, заданный в канонических русских переводах Лозинского и Пастернака, до грубости и вульгаризмов, которые якобы содержатся в английском оригинале. Причем грубость и вульгаризмы не архаичные, а вполне современные, дабы сегодняшний слушатель, в особенности молодой, мог адекватно воспринимать реплики персонажей, не отличая их от участников телевизионных реалити-шоу. Король Клавдий (Дмитрий Кондратков) успокаивает Лаэрта словами: “Спокойно, паря!” Законченная шлюха и алкоголичка Офелия (Лариса Андреева) посылает Гамлета куда подальше, потому что “у него не стоит”, а Могильщик (Роман Улыбин) напевает песенку на стихи Юнны Мориц “Когда мы были молодыми”. Сам Гамлет (Чингис Аюшев) называет призрака отца не иначе как “батя”, а своему другу Розенкранцу заявляет без обиняков: “С рожденья ты сосешь — не насосешься…”
Режиссер Александр Титель и художник Эрнст Гейдебрехт четко поделили спектакль на две части: в первой дело происходит на помойке, где собрались полусумасшедшие бомжи. Вот, к примеру, одеяние Полония (Роман Улыбин): грязное зеленое пальто, красная майка, совковые треники и розовые женские балетки. Примерно в том же ключе одеты и другие персонажи. Во втором действии происходит волшебное превращение — все герои появляются в элегантных вечерних туалетах. Смысл этой перемены не вполне мотивирован. Однако ощущение, что действие происходит в сумасшедшем доме, очень устойчиво. Тем более что и актеры подсказывают: “Дания — дурдом. Тогда и весь мир — дурдом”. Кульминация второго акта — вовсе не сцена сумасшествия допившейся до психоза Офелии, а танец Умруна, человека без головы (Андрей Альшаков). Оркестр подпевает Умруну: “Чух-чух, ой-ой-ой…” Правда, страшновато. В финале на сцене появляются маленькие дети, одетые в костюмы персонажей из первого акта. Эта метафора тоже не вполне прочиталась. Разве что: безумцы плодят безумцев. Не слишком оптимистично…
Ну и о музыке. Кобекин, в активе которого есть вполне “постмюзикловая” опера “Маргарита”, в данном случае сделал вид, что ни мюзикла, ни рок-опер он знать не знает. И написал оперу сугубо академическую. А потому в ней есть почти все, что наработал ХХ век: фрагменты вполне тональные чередуются с модальными и атональными, есть модные кельтские ритмы, много перкуссии. Любимый прием постмодернизма (или это показатель бедности композиторской мысли?) — включение в музыкальную ткань узнаваемых микромотивов — из Чайковского, Бизе, Мусоргского, Бриттена, Шостаковича и кого угодно еще, что наделяет музыку интонационной значимостью и, конечно, спасает от характерной для посредственной музыки ХХ века бессмысленности. Вообще этот “Гамлет” легко вписывается в общий контекст хорошей музыки прошлого века. Но это же и настораживает: неужели современная академическая опера обречена на столь откровенный застой, который уже начинает превращаться в отстой?
