Национализм и постиндустриальное общество
Но переход к постиндустриальному обществу, необходимый, неизбежный, неотвратимый, столкнулся с серьезными проблемами. Оказались существенными различия трех главных групп переходящих к постиндустриализму стран: развитых стран бывшего капитализма, бывших стран государственно-бюрократического социализма и стран развивающихся, бывших колоний и полуколоний. И, наконец, потенциальный лидер нового строя — США, оказался или недостаточно готов к лидерству, или вообще понял его как командование миром.
Поиск выходов из возникших противоречий привел — в качестве одного из результатов — к возрождению национализма.
Национализм переполнен опасностями. Николай Бердяев среди форм тирании общества над человеком первым называл национализм (тиранию нации) и уж затем этатизм (тиранию государства) и тиранию рынка. Национализм, возвеличивая свою нацию, часто ведет к снижению ее интеллектуального потенциала. Национализм как минимум скатывается к идеализации своей нации и неизбежному ее отставанию. А по максимуму национализм, когда он доходит до унижения других наций, объявляет их неполноценными, ведет к конфликтам и войнам.
И если, несмотря на все эти очевидные опасности, национализм в XXI веке возродился, то для этого были серьезные основания.
Казалось бы, национализм противоречит базисным характеристикам постиндустриализма: свобода рынка, свобода миграции работников, либерализм, популистская демократия, интернационализация и глобализация.
Но у национализма оказались серьезные резервы именно в свете проблем постиндустриального мира. Оказались важными и «работающими» такие черты национализма, как упор на пусть ограниченные пределами своей нации, но все же общие интересы и начала, а не только на индивидуализм. Именно национализм, с его вниманием к вечным ценностям национальной культуры, стал главным борцом с примитивными стандартами массовой потребительской культуры. Такие проблемы, как экология, социальная защита граждан, забота о долгосрочных проектах, обуздание алчности и коррупции бюрократов и олигархов и многие другие, оказались более доступными «национальному подходу», чем самому демократическому либеральному индивидуализму. Национализм оказался более способен и к противостоянию ограниченному, тупому, однополярному глобализму.
Человек постиндустриализма, освобожденный от диктата государства и монополий, от идеологических догм и шор, пытается — вполне логично — опираться на себя, на свою семью. Но он ощущает недостаточность этих опор. И пытается искать новых союзников. Естественно, что его внимание обращается в первую очередь на такой «якорь», как люди общего с ним языка, общей культуры, общих традиций, общей исторической судьбы.
Очень важно, что нередко национализм облегчает движение развивающихся стран к постиндустриализму. Например, именно подчеркивание идеалов скромной мусульманской жизни с ее ограничениями позволяет существенно увеличить фонд накопления для экономического роста.
Напрашивается важный вывод о том, что, как это ни печально звучит для иных либералов и демократов, искренних сторонников реформ, вся первая половина, а то и весь XXI век — до выравнивания уровня жизни «третьего мира» — будет периодом, когда национализм останется одним из главных факторов развития человеческой цивилизации.
Именно национализм сыграл определяющую роль в распаде СССР, Югославии и Чехословакии. В конфликтах в Грузии, на Украине, на Северном Кавказе. В развитии событий в арабском мире или в Африке. Поэтому анализ современного национализма исключительно актуален.
Национализм под флагом «социализм с китайской спецификой» стал одним из факторов потрясающего мир экономического рывка Китая. Поэтому так интересна та дискуссия, которая идет в Китае вокруг проблем национального. В частности, заслуживает внимания книга Бен Чу «Мифы о Китае». Книга издана небольшим тиражом, и я в своих заметках хотел бы привлечь внимание к ряду ее важных аспектов.
Китайский национализм
История китайского государства неразрывно связана с национализмом.
Первая черта китайского национализма — его державность. Не идеология, не язык, а именно государственность — хребет китайского национализма. Вторая его фундаментальная черта — великодержавность. Третьей фундаментальной чертой китайского национализма является опора на культуру. Великую и многовековую.
Эти черты предопределяют еще одну характеристику китайского национализма — чувство превосходства, уверенности в том, что все китайское — лучшее.
Важная характеристика китайского национализма — ориентировка на долгосрочные решения. Бертран Рассел писал: «Китай мыслит в пределах не десятилетий, а веков...». Долгосрочный тип мышления предопределяет такие характеристики китайского национализма, как уважение к традициям.
Сильной стороной китайского национализма является расовое единство большинства населения, его этническая и биологическая общность. Конечно, в Китае есть сотни народов и народностей, но на 1200 миллионов китайцев приходится всего 100 миллионов некитайцев — меньше 10%.
И еще одно — уверенность в неисчерпаемости человеческих ресурсов страны. Говоря о нынешней численности населения, надо иметь в виду, что Китай исключительно жестко ограничивает рождаемость: семья по закону имеет право на одного ребенка. В 1979 году был принят и закон об обязательном ультразвуковом обследовании беременных женщин с целью выявить и предотвратить появление детей с отклонениями. За 35 лет китайская нация стала исключительно здорова. Достаточно вспомнить, как успешна китайская молодежь везде: от спорта до хакерских атак на американские сайты.
Важной чертой китайского национализма является религиозная терпимость. Помимо китайцев-буддистов и китайцев-конфуцианцев в Китае живут 100 миллионов христиан и 20 миллионов мусульман. Интересно, что вождь грандиозного восстания тайпинов в XIX веке Хун и лидер национального возрождения в конце XIX — начале XX века Сунь Ятсен были христианами.
Важной чертой китайского национализма является многовековая элита, формирующаяся и обновляющаяся не по критериям сословий, собственности или военных успехов, а на основе так называемой системы конкурсных экзаменов — гао као.
Систему экзаменов связывают с живущим в V веке до нашей эры Конфуцием, но полномасштабно она утвердилась в Китае с VII века нашей эры. Несмотря на то что она никогда не была честной, она давала шансы и на вступление в ряды правящего класса, и на продвижение по иерархической лестнице достаточно способным и тем более одаренным людям.
Характерной чертой китайской элиты веками являлась особая роль бюрократии. В мощных государственных системах именно бюрократия становится главной силой. Тем более бюрократия, отбирающая на конкурсной основе в свои ряды лучших людей нации и обеспечивающая им продвижение по иерархической лестнице.
Характерно, что в китайской бюрократии веками особую роль играли не только способные и образованные люди, но и евнухи. Это были кастрированные мужчины, не имевшие ни жены, ни семьи, ни детей и, соответственно, не обремененные заботой о потомстве, ориентированные только на успех государства. Евнухом был, например, мусульманин Чжен Чэ, адмирал, возглавивший в 1421 году легендарную экспедицию «в западные океаны» и открывший для Китая Индию, Аравию, Африку и, возможно, даже Америку.
Важной чертой китайского национализма является многомиллионная, разбросанная по всему миру китайская диаспора, устойчиво сохраняющая свою китайскую идентичность. Очень важной его чертой является не просто исключительное трудолюбие, но и привычка к повседневному труду, воспитанная круглогодичным китайским земледелием.
Некоторые черты китайской культуры оказались очень существенными для эпохи научно-технической революции. Многовековая культура риса характерна заботой о каждом отдельном растении. Культура сложных иероглифов ориентирует на исключительное внимание к каждой детали, каждой завитушке. Все это оказалось существенным для работы с транзисторами и в мире нанотехнологий. Культ традиций, дисциплины и иерархии оказался созвучным гигантским административным системам современного мира, будь то аппарат государства, партий, бизнеса или даже самой науки.
Китайский национализм имеет не только сильные, но и слабые стороны.
Прежде всего, отмечают отсутствие, несмотря на расовое единство, китайской нации как одного народа. Китайцы говорят на разных языках и часто не понимают устной речи друг друга. Единство нации создано великим изобретением — единой письменностью. Но даже в 2007 году только 50% китайцев владели общим языком (66% в городах и 45% в селах).
Слабостью китайского национализма является и его жесткая связь с многовековыми традициями и обычаями. Со второй половины XIX века национализм Китая стал все больше ассоциироваться с отставанием страны и стал своего рода символом этого отставания. Поэтому борьба за преодоление отставания обычно начиналась с борьбы с национальными традициями. Для многих лучших людей Китая преодоление отставания представлялось преодолением национальных традиций и ограничений.
Слабостью китайского национализма стал фундаментальный конфликт между двумя главенствующими идеологиями Китая: конфуцианством и буддизмом. Конфуцианство, например, на первое место ставит семью, почитание родителей и предков. А буддизм тяготеет к освобождению человека от семейных уз. Буддизм ориентирует человека на созерцание, внутреннее самосовершенствование, а конфуцианство — на активную деятельность. По Конфуцию, созерцание, не подкрепленное приобретением знаний, бесполезно.
В свете сказанного становится ясно, что китайский национализм — исходная, фундаментальная характеристика этой великой страны.
Реформы и национализм
В ХХ веке главной проблемой Китая стало спасение, сохранение Китая. Анализ приводил к выводу, что для этого необходимо сохранение Китая в качестве великой мировой державы.
Именно это и стало генеральной целью, сверхзадачей Мао Цзэдуна. Мао сохранил и государственный подход китайского национализма, и его великодержавную ориентацию. Но Мао считал, что для решения этих генеральных национальных задач необходимо отказаться от традиционного китайского национализма. Он писал: «Орудийные залпы Октябрьской революции донесли до нас марксизм-ленинизм. Идти по пути русских — таков был вывод». Китаю нужен «большой скачок» — скачок в современную цивилизацию. Мао, по его признанию, ненавидел Конфуция с восьмилетнего возраста и считал, что борьба между старой и новой культурой должна вестись не на жизнь, а на смерть.
Мао организовал погромную «культурную революцию» против «четырех старых»: старых идей, старой культуры, старых обычаев и старых привычек. «Культурная революция» осуществила гигантскую чистку и в умах, и в рядах элиты китайского народа от вековых наследственных болезней прошлого: приверженности к традициям, к ритуалам, почитания иерархии постов и т.д. Она создала поле для модернизации. Но созидательной силой реформ она не стала. Путь следования западным моделям (а марксизм-ленинизм был одной из них) завел Мао в тупик.
Учитывая итоги правления Мао, великий Дэн Сяопин и сплотившееся вокруг него большинство китайской коммунистической бюрократии сделали вывод, что надо не бороться с китайским национализмом, а научиться использовать его для модернизации. Так появился знаменитый китайский подход — «социализм с китайской спецификой». Социализм остался на словах, главной стала национальная специфика. На место вакуума, образовавшегося на месте отвергнутой идеологии маоизма, устремился именно национализм.
Происходивший на всей планете переход к постиндустриальному строю Китай осуществляет с опорой на трех китов: на державу как главную силу, на кадры коммунистической бюрократии, на выдвижение на первое место не политических, а экономических реформ.
Успехи Китая оказались грандиозными. Особенно на фоне проблем, возникших вследствие курса на монетаризм, свободу рынка, популистскую демократию и в странах Запада, и в странах бывшего социализма в Европе.
Можно говорить о «китайской специфике» как о новом этапе развития китайского национализма. Попробую, опираясь на уже упоминавшуюся книгу Бен Чу «Мифы о Китае», изложить некоторые моменты дискуссии в Китае о новом национализме.
Прежде всего, отмечают исключительную агрессивность как черту современного китайского национализма.
В 2012 году в 85 крупных городах Китая буйные толпы сметали все японское: от фабрик и магазинов до автомобилей. Взрыв насилия был вызван и территориальным спором с Японией о принадлежности нескольких небольших необитаемых островов-скал Дяоюйдао. Новые антияпонские демонстрации вызвал японский школьный учебник, в котором приуменьшались преступления Японии в Китае в период тридцатых–сороковых годов.
Другая черта современного китайского национализма — его молодость. Это черты прежде всего молодого поколения «фэнь цин» («сердитая молодежь»), которое появилось на свет уже после 1990 года. Она отличается чрезвычайной чувствительностью к малейшим обидам в отношении Китая.
На современный китайский национализм несомненно влияет взаимозависимость Китая и США. Китай экспортирует в США массу товаров. Китай помогает Вашингтону в финансировании дефицита.
Китайские националисты считают, что судьба Китая в будущем все больше зависит не только от него, но и от неподвластных ему факторов. И если изменение климата на планете не взять под контроль, то потепление приведет к затоплению важных территорий Китая, на которых трудятся сотни миллионов китайских крестьян.
Новый китайский национализм отличается исключительным динамизмом. Бен Чу пишет: «Отношение к работе, образ жизни, секс, пищевые привычки — все эволюционирует чрезвычайно быстро. Прошлое желание иметь только сыновей исчезает по мере того, как родители начинают понимать, что в современном мире женщины могут зарабатывать не меньше мужчин».
Я за последние двадцать пять лет не раз бывал в Китае и поражался быстроте модернизации. В высокогорных селениях Тибета чуть ли не в каждом дворе — солнечные батареи. Чуть ли не каждый горожанин пользуется персональным телефоном (который в Китае освобожден от всяких технических «накруток» и поэтому доступен всем по цене). А в самых дальних селах пустыни Такла-Макан дети одеты по современной моде США.
И — не менее примечательно — все более усиливаются призывы не только к экономическим, но и к политическим реформам. В книге Бен Чу приведены слова одного из блогеров, Ли Чэнпэна, который призывает к новому патриотизму, который дополнил бы экономические реформы политическими: «Патриотизм означает сокращение строительства новых роскошных офисов для бюрократов и возведение полезных построек, нужных крестьянам. Патриотизм означает поглощение меньшего количества байцзю (китайская водка) за государственный счет... Патриотизм означает возможность говорить правду».
А историк Юань Вэйши в приложении к государственной ежедневной газете «Китайская молодежь» писал: «Не подлежит сомнению, что мы должны любить Родину. Однако существует два вида любви к Отечеству. Один из них — возбуждение национального угара. В том, как отбираются и преподносятся исторические материалы, прослеживается тенденция обращаться к тем из них, которые говорят в пользу Китая, неважно, являются ли они правдой или выдумкой». Два великих бедствия Китая ХХ века — «большой скачок» и «культурная революция» — «преподносятся в школьных учебниках в приглаженном виде, поскольку являются продуктом деятельности компартии».
В конце своей книги Бен Чу пишет: «Модернизация подразумевает национализм. Национализм подразумевает демократию. Расовое единство подразумевает национализм. Национальная разобщенность подразумевает страдания и произвол в управлении государством. Если мы хотим понять Китай, нам необходимо понять роль этих ассоциаций в сознании современных китайцев».
Судя по дискуссии, можно сделать вывод, что в китайской интеллектуальной элите хорошо сознают не только преимущества и возможности, но и все опасности национализма. И в том, что в Китае использование резервов национализма сочетается с критикой его опасностей, — залог будущих успехов Китая.
Из китайской дискуссии о необходимости использовать все позитивное в национализме и бороться с его отрицательными сторонами можно сделать общий вывод: в эпоху постиндустриализма оказались несостоятельными не только «чистая» экономика (частное, государственное), но и «чистые» идеологии — либеральные, социалистические, национальные, религиозные и т.д. Великий принцип дополнительности Н.Бора, ставший одной из основ современной физической картины мира и распространенный А.Д.Сахаровым в его концепции конвергенции и на постиндустриальное общество, необходимо использовать и при подходе ко всем проблемам этого общества, в том числе и к национальной.
По ком звонит колокол?
В размерах территорий и населения, в судьбах, в менталитете России и Китая много общего.
Как и Китай, Россия возникла и веками выживала благодаря своей державности и особенно великодержавности.
Как и Китай, в XIX веке Россия обнаружила, что отстает — и все больше — от ведущих стран Европы и США.
Россия, как и Китай, стала искать в опыте Запада ту модель, которая бы помогла ей и выжить, и процветать.
Россия, как и Китай, нашла на Западе марксистский социализм и — не считая ни людских жертв, ни жертв природы — попыталась использовать социалистическую матрицу для решения своей главной национальной задачи.
Россия быстро убедилась, что матрицы недостаточно, необходимо ввести в эту модель так много нового, что правильнее назвать ее ленинизмом. Так возникла модель советского государственно-бюрократического социализма.
Китай даже раньше, чем СССР, убедился в том, что бюрократический социализм не обеспечивает прогресс Китая. Со временем это стало ясно и России. А вот Запад, сменив капитализм на постиндустриальный строй, успешно развивался. Стало ясно, что надо и государственный социализм заменить постиндустриализмом. Но дальше пути Китая и России разошлись.
Китайская коммунистическая бюрократия, закаленная десятилетиями гражданской войны, пропитанная великими традициями конфуцианского прагматизма («неважно, какого цвета кошка, важно, как она ловит мышей»), очищенная от консерваторов в бане «культурной революции», сплачиваясь вокруг Дэн Сяопина, решила искать собственный вариант перехода к постиндустриализму под знаменем «социализма с китайской спецификой». Успехи этого курса ошеломительны.
А вот советская бюрократия оказалась не готова преодолеть разногласия национальных, отраслевых, региональных группировок. Она не нашла ничего лучше, как пойти на два серьезных удара по хребту России — ее великодержавности. Во-первых, уменьшив вдвое размеры страны. И, во-вторых, приняв за образец для подражания западнические рецепты устройства постиндустриализма. Российская элита отправилась на поклон к Западу, как когда-то ездили за ярлыками в Золотую Орду русские князья.
После 1991 года правящие в России силы избрали худший для страны путь в постиндустриальное общество с использованием либеральной монетаристской модели в экономике, шоковой модели переходного периода, модели примитивной популистской демократии в государственном строительстве, с принятием модели глобализма США в устройстве мирового порядка.
Гайдаровская политика разрушила старую экономику, но не создала новой и превратила страну в торговку своими природными богатствами и кадрами, а следовательно, своим будущим. Либералы-гайдаровцы заставили народные массы заплатить за свою неспособность стать новым правящим классом России. Прежде всего было уничтожено то, что могло стать опасной для бюрократии и олигархов базой самостоятельности граждан и основой появления среднего класса — сбережения граждан. А миллионы стариков были обречены на роль попрошаек у власти. Хорошо помню слова одного пенсионера: «Думал, собрал на достойную старость, а правительство Егора Тимуровича сделало так, что моих сбережений вряд ли хватит на гвозди для гроба». Затем олигархическая приватизация окончательно устранила опасность появления средних и малых собственников.
Но зато почти десятилетие этого курса позволило значительной части советской бюрократии выжить, трансформируясь частично в новую бюрократию, частично в олигархию.
Народ мог бы стерпеть бедствия. Но компрадорская политика гайдаровцев поставила под угрозу саму суть России — ее великодержавность. Напомню три символических факта.
Долгие годы регулярная армия государства российских бюрократов и олигархов не могла справиться даже с партизанами Чечни.
Долгие годы экономических реформ завершились сокрушительным финансовым крахом 1998 года.
Вся гигантская машина дипломатии и разведки не смогла вовремя предупредить главу правительства о предстоящем нападении на Югославию, и ему остался поворот самолета в духе клоунского спектакля в посредственном театре.
У Б.Н.Ельцина хватило ума и мужества, чтобы самому уйти в отставку, отвергнуть все кандидатуры преемников-гайдаровцев и передать руль государства наиболее великодержавной группировке в своем окружении.
Но гайдаровская команда прочно засела в креслах правительства, в аппарате президента, в аппаратах министерств и ведомств. На долгие годы утвердилась ситуация сидения России одновременно на двух стульях — державном и компрадорском.
Опыт сидения на двух стульях у России есть. В конце XVI – начале XVII века — на боярском и дворянском. После начала реформ 1861 года — на феодальном и буржуазном. В 1921 году — на нэповском и государственно-социалистическом. А после начала реформ Брежнева и Косыгина в 1965 году — на стульях механизма экономического и механизма партийно-бюрократического. Все эти «сидения» заканчивались крахами. Не подлежит сомнению, что и нынешнее сидение на двух стульях — гайдаровском и державном — тоже закончится тупиком.
Этот тупик написан на лицах наших министров, изображающих руководство, а на самом деле с трепетом ожидающих передач по телевизору о цене нефти и о курсе рубля. Участие их в реальных процессах экономики сводится к действиям Кисы Воробьянинова в «Двенадцати стульях», который по совету Бендера надувал щеки и шевелил усами.
Ну а там, где они действуют, все идет вполне по-гайдаровски. Экономически бесперспективно, но всегда с обеспеченной выгодой для себя и перекладыванием издержек на народ.
Более чем символичны еженедельные конфискации лицензий у частных банков. Их разрешили российские власти. ЦБ их годами чуть ли не ежемесячно «пас», утверждал сотни форм и постоянно, чуть ли не ежеквартально, устраивал проверки-кормления. Граждане понесли свои деньги в частные банки под гарантии власти. И вдруг выясняется, что такие-то частные банки — банкроты. Но никто из работников ЦБ не идет под суд за неспособность вовремя обнаружить и предотвратить беду. Хозяева и весь персонал частных банков тоже под суд не идут. За все платят рядовые вкладчики, которым их государство — в лице ЦБ — было обязано посоветовать вовремя изъять свои вклады или национализировать обанкротившихся частников. Но такое для гайдаровцев из Кремля и Белого дома немыслимо. Гораздо увлекательнее греть руки на банкротствах частников.
Я уже не напоминаю о том, что для истинных рыночников единственным критерием эффективности бизнеса является победа или поражение в открытой конкурентной борьбе на рынке, а не волевые решения каких-то бюрократов из ЦБ.
Банкротство — нормальное явление рынка. Со времен школы мы помним, что Евгений Онегин отдал наследство отца кредиторам, а Петр Ростов, напротив, все долги им выплатил. Всегда и везде имуществом банкротов распоряжались кредиторы. А вот наши лже-рыночники из гайдаровской команды отняли право арбитра у рынка и передали его чиновникам — как истинные наследники советского командования.
Естественно, что размышления о поиске более эффективных путей преобразования России приводят и к такому арсеналу, как национальные черты, национальные традиции и национальные особенности России. Ко всему, что игнорировалось Россией после 1991 года: опыту дореволюционной России, опыту Советского Союза. И, несмотря на неизбежные и порой сверхопасные тенденции национализма, упор на национальный путь России в постиндустриальное общество и обоснован, и необходим. Естественно, при продолжении упора на общечеловеческие ценности, при продолжении борьбы с квасным патриотизмом, с примитивным кичливым национализмом, с великодержавным шовинизмом.
Недавно наша страна торжественно отметила 70-летие Победы 1945 года. Но при этом как-то не акцентировалось, что победа в войне была одержана прежде всего благодаря не только интернационализму СССР. В тяжелейший этап войны с гитлеровской Германией осенью 1941 года Сталин поднял знамя Отечественной войны, заговорил о «великой русской нации», о «наших великих предках» и пошел на превращение войны двух государственно-бюрократических социализмов — советского интернационального и гитлеровского национал-социализма — в национально-освободительную войну русского и братских с ним народов, что стало решающим фактором нашей победы.
А вот распад СССР в первую очередь как раз связан не столько с общими проблемами периода перехода от бюрократического социализма к постиндустриализму, сколько с неспособностью советской бюрократии справиться с национальными проблемами советского общества в переходный период.
В поисках выхода из сидения на двух стульях Россия, как и Китай, должна будет обратиться и к такому великому резерву ее тысячелетней истории, как национализм.
***
В эпиграфе к своей книге «По ком звонит колокол?» Хемингуэй приводит слова: «Не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по тебе». Колокол Китая под ударами языка китайских реформ гремит великими успехами. И моему российскому читателю я хочу сказать: этот колокол звонит и для тебя.
