Во времена раннего Ельцина российское общество в политическом плане было расколото приблизительно пополам. Сегодня нашу жизнь тоже отравляет острый и болезненный общественный раскол. Но это раскол между подавляющим «патриотическим» большинством и подавляющим «прозападным» меньшинством. Однако, несмотря на такое количество важных различий, вот в чем я уверен на 100%: нынешний экономический кризис тоже обязательно будет иметь очень важные долгосрочные политические последствия.
По-другому быть просто не может. Бытие определяет сознание. Жизнь с «внезапно прохудившимся кошельком» не может не привести к постепенным изменениям правил политической игры в стране. Но вот какими они будут, эти изменения? Станет ли наша политическая жизнь более демократичной, свободной и расслабленной или, наоборот, более зажатой, регламентированной и мрачной? Сработает ли экономический кризис на укрепление пребывающего сейчас в России в очень слабом состоянии гражданского общества или, напротив, на его разрушение?
Несчастье лорда Грея
«Гражданское общество — благо, а государство — неизбежное зло. Чем совершеннее гражданское общество, тем меньше оно нуждается в регулировании со стороны государства» — так живший в XVIII веке знаменитый англо-американский просветитель Томас Пэйн и один из самых важных «духовных отцов» США объяснял своим современникам, что такое гражданское общество, зачем оно нужно и «с чем его едят».
Я узнал о существовании Томаса Пэйна, будучи старшеклассником. И с тех самых пор отношусь к нему с большим почтением. Однако моим политическим кумиром является все же не этот заслуженный деятель из прошлого, а человек, которого я имел честь и счастье знать лично — многолетний «духовный лидер» современных российских государственников Евгений Максимович Примаков.
Поэтому тезис о том, что «государство — это неизбежное зло», для меня категорически неприемлем. Я предпочитаю принципиально иное объяснение нужности и важности гражданского общества. Дал мне это объяснение председатель Совета по правам человека при Президенте РФ Михаил Федотов: «Когда в 1990 году я единственный раз в жизни баллотировался в депутаты, вся моя политическая программа состояла всего из двух слов: свобода и порядок. Свобода в отсутствие порядка — это анархия и бардак. Порядок в отсутствие свободы — это кладбище».
Не могу себе представить более четкой формулировки. «Анархия и бардак» — это, например, современная Украина — страна, в которой можно запросто объявить себя «гражданским активистом» и безнаказанно совершать после этого преступления. «Кладбище» — это государства-диктатуры, жители которых без прямого указания начальства могут разве что сходить в туалет.
Однако, к сожалению, блеск логических формулировок далеко не всегда трансформируется в народную популярность. 26 лет тому назад вооруженный лозунгом «закон и порядок» Михаил Федотов не смог «покорить» избирателей и стать депутатом. Сегодня, как мне кажется, что-то подобное происходит с ценностями гражданского общества, которые он защищает.
Словосочетание «гражданское общество» не вызывает у населения такой острой аллергии, как, например, слова «демократ» и «либерал». И это хорошо. Плохо то, что словосочетание вызывает апатию и равнодушие. «Гражданское общество» в глазах среднестатистического гражданина России — это нечто абстрактно-скучно-занудное. Это надоевшая фраза из телевизора, которая имеет нулевое отношение к реальной жизни.
Но ведь гражданское общество — это вовсе не выдумка выживших из ума теоретиков или хитроумных комбинаторов, привыкших срубать гранты на имитацию бурной, но мало кому понятной деятельности. Гражданское общество имеет вполне прикладное значение — и в целом для государства, и для судеб простых людей.
Типичная ситуация для нашей страны: простой человек сталкивается в провинции с вопиющим беззаконием со стороны местной власти. К кому ему обращаться? К коллегам того, кто творит беззаконие? С очень большой долей вероятности они действуют в одной связке. К самому большому начальству в Москву? Иногда это срабатывает, но только иногда. Федеральное начальство просто утопает в океане самых разнообразных жалоб, просьб и челобитных. Скорее всего, послание «маленького человека» будет спущено вниз — к тем самым чиновникам, которые его и обидели.
Спасения нет? Спасение есть, или по меньшей мере оно есть в теории. Спасение — в структурах гражданского общества: в прессе, которая не боится окрика со стороны местного «царька». В правозащитных организациях, которые могут вывести на чистую воду занимающихся юридическим крючкотворством чиновников. В благотворительных организациях, которые могут помочь людям, оказавшимся в сложной жизненной ситуации.
Отдельные подобные структуры в России уже есть. Кто из нас не знает, например, спасший жизнь стольким детям фонд «Подари жизнь» Чулпан Хаматовой? А кто не слышал про «доктора Лизу» — Елизавету Глинку, которая занимается помощью смертельно больным людям? Но, к сожалению, у оптимистичной в целом фразы «отдельные подобные структуры в России уже есть» наличествует еще и второй смысл. Подобных организаций в стране не просто мало — их катастрофически мало.
Структуры гражданского общества в России только народились — народились и тут же столкнулись с очень серьезными испытаниями. «Наше гражданское общество переживает сейчас кризисную ситуацию. А спровоцирована эта ситуация в очень значительной степени законом об иностранных агентах и той внешнеполитической обстановкой, которая сложилась за последние два года. Такое положение дел нетерпимо. Его надо менять», — сказал мне глава СПЧ при президенте Михаил Федотов.
Полностью согласен с этими словами. Согласен, и в то же время считаю: они описывают внешнюю канву событий. Благодаря чему гражданское общество сумело «потеснить» государство в странах Запада? Не благодаря тому, что государство решило любезно отойти в сторону. Так в политике не бывает. Если ты будешь здесь излишне любезным, ты очень быстро окажешься либо на обочине политического процесса, либо и вовсе на «помойке». Государство в странах Запада уступило гражданскому обществу часть «своей территории», потому что у него не было иного выбора.
За счет чего, например, пресса в Великобритании вышла в первой половине XIX века из-под контроля правительства и политических партий и превратилась в полноценную «четвертую власть»? До описываемого момента политики держали на крючке газеты с помощью прямых субсидий, размещения рекламы и льгот на почтовую доставку — о боже, как все это знакомо! Но тут развитие технологий дало возможность издателям и редакторам СМИ получать большие доходы уже без «помощи» со стороны политиков.
Как меланхолично заметил занимавший в те годы пост премьер-министра лорд Грей, у правительства еще осталась возможность брать под свою опеку газеты с крошечными тиражами. Но как только эти тиражи — а значит, и доходы — повышались, увеличивалось и желание газетных боссов самим определять свою политическую линию. Обретение британской прессой экономической независимости привело к тому, что она обрела еще и независимость политическую.
А теперь вернемся в современную Россию. Грустный факт состоит в том, что пока у нас нет экономической почвы для появления независимых структур гражданского общества — ни в сфере СМИ, ни в сфере некоммерческих организаций. Вот, например, что я услышал от Елены Немировской, основателя Московской школы политических исследований (МШПИ) — структуры, чьи семинары очень много сделали для появления в нашей стране нового грамотного, динамичного и современного политического класса.
«Несмотря на приложенные большие усилия, за двадцать лет нашей деятельности мы так и не смогли найти для себя в России источники независимых финансовых пожертвований. Постсоветские богатые люди в своей массе не понимают смысла существования гражданских инициатив, не доверяют им, а сейчас вдобавок еще и стали их бояться».
И не думайте, что дело в том, что Елена Немировская плохо искала, или в том, что «постсоветские богатые люди» — это бесчувственные и жадные животные. Богатые люди на Западе тоже не сразу осознали смысл существования гражданских инициатив. Чтобы такое осознание пришло, этап первоначального накопления капитала должен безвозвратно уйти в прошлое. Рыночная экономика должна устояться. Должны появиться богатые люди во втором или даже в третьем поколении.
Но где тогда российские некоммерческие организации должны брать деньги на свою деятельность? Источников остается только два. Государственный бюджет, на котором и так слишком много всего висит. И западные пожертвования. Именно сочетание всех этих обстоятельств и создало коллизию, которая погрузила едва родившиеся структуры российского гражданского общества в их нынешнее кризисное состояние.
Синдром «запломбированного вагона»
В 2003 году Президент РФ Владимир Путин отправил в Московскую школу политических исследований теплое поздравление по случаю ее десятилетнего юбилея. А в 2014 году, сразу после принятия в нашей стране нового закона о некоммерческих организациях, эта же самая школа первой из НКО получила статус «иностранного агента». Узнав об этой шокирующей новости, я решил, что речь идет о головотяпстве чрезмерно ретивых исполнителей. Сегодня я так больше не думаю.
Сегодня я считаю, что произошедшее с МШПИ — это всего лишь частный случай общей болезни роста российского государства. А вот в чем суть этой болезни: неспособность сбалансировать и совместить интересы различных государственных и общественных структур, чья деятельность одинаково необходима для страны.
Как рассказала мне Елена Немировская, до 70% финансирования Московской школы политических исследований шло из иностранных источников. Но означает ли это обстоятельство, что МШПИ была враждебной России организацией? Я был на семинарах школы. Я много лет знаю ее основателей — Елену Немировскую и ее супруга, замечательного философа Юрия Сенокосова. Я готов поклясться чем угодно: эти люди — самые настоящие патриоты России, патриоты в лучшем смысле этого слова, патриоты с большой буквы.
Чем же тогда объяснить поведение российских государственных структур, чьи действия привели к фактическому закрытию школы (считая ярлык «иностранного агента» позорным и несправедливым, основатели МШПИ прекратили ее деятельность)? Елена Немировская рассказала мне эпизод, который, с моей точки зрения, очень многое объясняет: «Среди чиновников, проверявших деятельность нашей школы, была в том числе женщина-прокурор — симпатичная молодая особа лет 37. Ничего компрометирующего найти ей не удалось. И тогда она задала мне вопрос: «Объясните мне, пожалуйста: если вы такие хорошие, то почему вы не государственные?»
Вот она, реальная причина тех несчастий, которые обрушились на МШПИ и иные подобные организации. Эта причина — в застарелых предрассудках, в непонимании того, что такое современное государство, в бездумном и механическом выполнении спущенных сверху политических установок. Но это лишь одна сторона медали. А вот ее другая сторона: застарелые предрассудки свойственны не только нашим государственным чиновникам.
Носителей американского массового сознания можно обвинять в каких угодно грехах: в невежестве, в незнании и нежелании знать что-либо об окружающем мире, в хамском высокомерии, в преувеличенном мнении о собственных достоинствах. Зато у американского массового сознания есть черта, которая меня откровенно восхищает. Американское общество резко отторгает даже намеки на любое иностранное вмешательство в свои внутриполитические дела. Именно поэтому, например, Коммунистическая партия США всегда была карликовой структурой. Очень немногие были готовы становиться членами организации, которая воспринималась как «иностранный агент».
Российские исторические традиции в этой сфере, к сожалению, носят прямо противоположный характер. «Заграница нам поможет!» — вложив в уста Остапа Бендера этот звонкий лозунг, Ильф и Петров, как мне кажется, нащупали одну из главных болевых точек нашего общества. Недавнее нашумевшее заявление бывшего вице-премьера РФ Альфреда Коха на оппозиционном форуме в Вильнюсе о необходимости отказа России от своего суверенитета — это нечто за гранью безумия. У меня просто не укладывается в голове: как человек, на протяжении нескольких лет входивший в российское правительство, может всерьез предлагать что-то подобное?!
Но, к величайшему сожалению, Альфред Кох — это вовсе не уникум, не готовый экспонат политической кунсткамеры. «Ужасное ощущение белоэмигрантских посиделок середины 20-х годов прошлого века: «Европа должна уничтожить большевиков, иначе они угробят Россию». И одновременно: «У красных хлеба осталось на два месяца, до осени они не продержатся» — описав таким образом в социальных сетях атмосферу на оппозиционном слете в столице Литвы, Кох попал в точку. И сам Альфред Рейнгольдович, и его несуразная идея — наследники богатых российских исторических традиций. Традиций, которые до настоящего момента приносили нашей стране только горе и страдания.
К чему, например, привел знаменитый транзит Ленина в «запломбированном вагоне» через территорию страны, которая в тот момент находилась с Россией в состоянии войны? Эта милая поездка стала одной из предпосылок нашего поражения в Первой мировой войне и революции октября 1917 года — события, которое на десятилетия столкнуло Россию с эволюционного пути развития. А к чему привела попытка политических оппонентов Ленина убрать его из власти с помощью иностранной военной интервенции? К развязыванию кровавой гражданской войны, к временной иностранной оккупации многих российских регионов.
Причины, в силу которых у Америки есть стойкий иммунитет против иностранного политического вмешательства, а у России нет, — это, естественно, повод для отдельного большого разговора. Если вкратце, то я, например, вижу корень зла вот в каком обстоятельстве: и в царский, и в советский период нашей истории государство вело себя по отношению к обществу как мелочный и вздорный тиран.
Но сейчас разговор идет не о глубинных исторических корнях отсутствия у нас иммунитета. Сейчас разговор носит совершенно прикладной характер: как в нашей современной российской политической реальности можно привить стране такой иммунитет? Как можно нейтрализовать потенциально опасные последствия тех из наших исторических традиций, которые являются вредными? Любая серьезная попытка найти ответ на эти вопросы неизбежно приведет к выводу: обилие иностранных денег в такой чувствительной для страны сфере, как некоммерческие организации, — это потенциальный фактор риска.
Итак, проблема есть. Но тот «чрезмерный энтузиазм», с которым государственные — и прежде всего силовые — структуры взялись за ее решение, в значительной мере перечеркивает все благие намерения? Получается, что так. Как сказал мне руководитель СПЧ при президенте Михаил Федотов: «Если закрыть все щели, чтобы враг не пробрался, мы закроем в том числе и самих себя. Возможности пройти не будет ни у кого: ни у врага, ни у друга, ни у нас самих».
С моей точки зрения, стоящая перед страной задача состоит в том, чтобы охладить чрезмерный энтузиазм силовых структур, заставить их не совершать ошибок. Но как эту задачу можно осуществить на практике? Исторический опыт показывает, что сами силовые структуры охладить свой чрезмерный энтузиазм не в состоянии. При всем богатстве различий и нюансов у всех не находящихся в состоянии развала спецслужб разных стран есть одна общая родовая черта. Когда речь идет о задачах особой важности, они подобны гончей, которая не успокоится, пока не вонзит свои клыки в дичь.
Возьмем, например, чрезмерный энтузиазм американских спецслужб в борьбе против терроризма после 11 сентября 2001 года. Разве они сами отказались от «чрезмерно жестких» методов допросов подозреваемых? Разве они сами пришли к выводу о неприемлемости такого метода доставки подозреваемых на допрос, как их тайное похищение с территории дружественных иностранных государств? Конечно, нет. Они сделали это в результате мощного давления различных американских СМИ, общественных организаций, судов и конгресса.
В отношении защиты прав гражданского общества России тоже остро нужен такой ограничитель чрезмерного энтузиазма государственных органов. Но кто именно может выступить в роли подобного ограничителя? В идеале — само российское гражданское общество, по образцу британской прессы первой половины XIX века. Однако в современной России такой идеал является абсолютно недостижимым. Российское гражданское общество еще пока слишком слабо. Оно не может защитить никого, включая себя. Противовес чрезмерному энтузиазму государственных органов можно найти только внутри самого государственного аппарата. Или, вернее, так: такой противовес, собственно, уже найден. Осталось лишь накачать его большим «аппаратным весом».
Когда один в поле воин
«Какую роль в политической жизни страны играет Совет по правам человека при президенте? Не является ли он чисто декоративным органом?» — спросил я у прославленной правозащитницы, руководителя Московской Хельсинкской группы, члена СПЧ Людмилы Алексеевой. Вот какой ответ я получил: «Совет по правам человека — это реально полезный орган, а не декорация. Конечно, это всего лишь совет. Он не может принимать решений, которые обязательны для выполнения другими государственными органами.
Но президент встречается с СПЧ и в какой-то мере прислушивается к его рекомендациям. Совет по правам человека при президенте в силу своего статуса имеет влияние на общественное мнение. СПЧ является, по сути, единственным выразителем позиции того составляющего приблизительно 14% от населения страны думающего и образованного меньшинства, чьи интересы сейчас не представлены ни в Государственной думе, ни на ТВ».
Разумеется, всего этого явно недостаточно для того, чтобы всерьез считать Совет по правам человека при президенте «вершителем судеб» российской политики. Вот, например, как Михаил Федотов описал мне результаты упорной борьбы СПЧ за «гуманизацию» нового российского закона об НКО: «Из мышеловки-гильотины этот правовой акт превратился в мышеловку-клетку, откуда, если повезет, могут и выпустить!». Этого мало, катастрофически мало! Но давайте задумаемся: а как бы выглядело положение дел, если бы СПЧ в его нынешнем виде не существовало?
Россия — страна, в политической сфере которой исключительно много зависит от доступа к первому лицу. Кто сумел добиться внимания и доверия президента, тот и на коне. Сказать, пользуется ли Совет по правам человека реальным доверием президента, наверное, может лишь сам Путин. Но у СПЧ есть регулярный доступ к президенту. У членов совета есть возможность поднимать в ходе своих разговоров с ВВП любые темы. И, как ясно свидетельствуют стенограммы президентских рандеву с СПЧ, они этой возможностью активно пользуются — пользуются в плане попыток убедить, а не в плане выкрикивания проклятий.
«Когда в 2012 году Владимир Путин вернулся на пост президента, он сказал нам в начале нашей совместной работы: «Я не буду на вас обижаться, что бы вы мне ни говорили. Но и вы на меня не обижайтесь!» — рассказал мне Михаил Федотов. В современной России такого рода рабочие отношения с главой государства — это уже что-то. Если не считать личного путинского друга Алексея Кудрина и, может быть, еще нескольких человек, то СПЧ является чуть ли не единственным каналом либерального влияния на президента — либерального в хорошем, почти забытом в России смысле этого понятия.
Я реалист. Я не переоцениваю важность этого «канала влияния». И я не склонен ожидать мощного увеличения объема влияния СПЧ на ВВП. Но фундаментальные интересы страны требуют именно дальнейшего повышения роли и значимости президентского Совета по правам человека в системе органов российской государственной власти.
Конечно, в исторической перспективе гражданское общество в России может стать на ноги и без «опеки» со стороны СПЧ. Людмила Алексеева сказала мне: «Раз гражданское общество народилось, оно будет развиваться при любых условиях. Пытаться его подавлять — абсолютно безнадежное занятие. Может быть, в результате такого давления гражданское общество будет развиваться медленнее. Но оно все равно будет развиваться и закаляться. Не знаю, сколько времени займет этот процесс. Крот истории роет медленно, а человеческая жизнь невелика. Но гражданское общество в России точно победит!»
Но мы живем не в «исторической перспективе». Мы живем здесь и сейчас. И поэтому в отношении развития российского гражданского общества я не связываю свои надежды ни с «кротом истории», ни тем более с экономическим кризисом. Масштабные экономические трудности заставляют людей сосредоточиться на собственном выживании. Все остальные потребности начинают восприниматься как непозволительная роскошь.
В горизонте нескольких ближайших лет единственная надежда для гражданского общества в нашей стране заключается в достижении правильного баланса внутри системы российской власти. При всей неопределенности и неоднозначности этой перспективы это единственная перспектива, которая у нас есть.
