Зачем я об этом вспомнил сегодня, когда на дворе, казалось бы, совсем другой век? Все дело в том, что руководители КПРФ, ощущающие себя победителями на сентябрьских выборах в Думу, объявили себя наследниками ленинско-сталинских традиций. Не только в том смысле, что они отказываются от стихийного провокационного радикализма, но и в том, что они считают своей главной политической целью покончить с нынешним русским капитализмом и вернуть страну именно к ленинско-сталинскому социализму. Все встало на свои места. Не будет КПРФ как наследница КПСС изменять своим марксистско-ленинским убеждениям и становиться взад постылой западной социал-демократии. Надежды некоторых московских либералов, проголосовавших на этот раз за коммунистов на выборах в Думу (лишь бы не за власть!), на социал-демократизацию КПРФ были иллюзией. КПРФ никогда не решится изменить своей марксистской природе и отказаться от идеи коммунизма. Зампред ЦК КПРФ Владимир Кашин поставил крест на всех иллюзиях по поводу возможной социал-демократизации КПРФ. Он объяснил своим союзникам из лагеря левых сил, что коммунисты сейчас не готовы к жесткому противостоянию с режимом, ибо рассчитывают, благодаря достижению в будущем большинства в Думе, покончить с русским капитализмом и вернуться в социализм. Обратите внимание, вернуться не к социализму «несунов», социализму Леонида Брежнева, а именно к социализму времен Сталина, когда за три жмени зерна, вынесенные колхозницей с поля голодающим детям, давали 8 лет ГУЛАГа.
И, я думаю, с политической точки зрения руководство КПРФ приняло правильное решение: ее ядерному электорату не нужна никакая социал-демократия, никакое социальное государство с капиталистической экономикой. Ядерный электорат КПРФ мечтает о возвращении к временам сталинской «крепкой власти». О какой социал-демократизации КПРФ может идти речь, когда «Россия — не Запад»? Кстати, нынешняя власть, которая после «русской весны» 2014 года превратила Россию в «осажденную крепость», объявила ее антиподом европейских ценностей, тем самым расчистила идейную и социальную почву для роста популярности КПРФ и реабилитации Сталина. И потому сегодня критика советского уже воспринимается как национальная измена. Конечно, сегодня реализация планов КПРФ по возврату к ленинско-сталинскому социализму кажется маловероятной. Но не стоит забывать, что мы живем в стране, где самое невозможное очень часто становится реальным.
Вот почему, на мой взгляд, важно сегодня увидеть правду о причинах поражения антикоммунистической революции в СССР, начатой во время перестройки, важно выяснить, почему, чем дальше мы уходим от 1991 года, от распада советской системы, тем быстрее растет в русском народе ностальгия об утраченном Советском Союзе. Правда, люди, которые сегодня симпатизируют КПРФ, не осознают, что реализация ее программы на самом деле означает превращение нашей страны в Северную Корею, в страну, где зомбирование населения коммунистической властью приобрело чудовищный характер. Коммунистическая власть в Северной Корее совершила со своим населением то, что Сталин совершил с советским народом в 1930-е. Тогда ничего не осталось в человеке от личного достоинства. И сейчас в Северной Корее убивают все человеческое. Северная Корея как раз и является идеальным вариантом воплощения в жизнь «ленинско-сталинского социализма», о котором говорят сегодня руководители КПРФ.
Первая, и основная, причина роста просоветских настроений, даже надежд на реставрацию ленинско-сталинского социализма, на мой взгляд, состоит в том, что у нас в СССР, и в частности, в бывшей РСФСР, в отличие от стран Восточной Европы не было антикоммунистической революции в точном смысле этого слова. Если в странах Восточной Европы «бархатные революции» 1989 года были одновременно и антисоветскими, и антикоммунистическими, то наша августовская революция 1991 года, которую мы называем «демократической», на самом деле была «антиаппаратной». И в этом смысле не анти-, а прокоммунистической. За августовской революцией 1991 года стояла прежде всего жажда равенства, желание покончить с привилегиями ненавистной коммунистической номенклатуры. Чем Ельцин завоевал популярность у населения РСФСР? Тем, что он перестал ездить в спецмашинах, а передвигался на троллейбусе и в метро. Августовская демократическая революция 1991 года не могла быть антикоммунистической, ибо ни среди лидеров «Демократической России», ни в команде Ельцина не было ни одного убежденного антимарксиста и антикоммуниста.
И сейчас, спустя 30 лет после распада СССР, я прихожу к выводу, что у нас антикоммунистическая революция, даже в таком странном антиаппаратном виде, потерпела поражение потому, что, с одной стороны, «глубинный русский народ» не воспринимал реформаторов команды Ельцина как своих, а с другой стороны, сама команда Ельцина не испытывала особенного уважения к «совку» и рассматривала его беды и страдания как неизбежную жертву демократических реформ. И поэтому понятно, что страдания народа во время реформ 1990-х, приведших к тому же к вопиющему социальному неравенству, не могли не привести в глазах народа не только к реабилитации советской системы, но и к отторжению самих реформаторов, и в конце концов Ельцина. И этот перелом в настроении населения Российской Федерации как раз и произошел накануне президентских выборов 1996 года. Если бы не страх Геннадия Зюганова перед возможным насилием, если бы он обладал достаточной силой воли, то, я думаю, он бы смог превратить свою победу на выборах в реальное политическое верховенство в стране. Но Зюганов сдался, отступил. И тут надо вспомнить, что Геннадий Зюганов был популярен у населения Российской Федерации в 1995–1996 годах в большей степени не как лидер КПРФ, наследницы КПСС, а как русский патриот, который призывал к возрождению величия российского государства, возрождению суверенитета России.
Зачем я об этом вспомнил? Для того чтобы показать, что прокоммунистические настроения, особенно с начала «нулевых», начали умирать в силу того, что преемник Ельцина Владимир Путин перехватил и попытался воплотить в жизнь идеологию КПРФ середины 1990-х. Конечно, приватизация 1990-х, которая привела к передаче всего национального достояния в руки нескольких олигархов, была миной замедленного действия всегда, в том числе и в «нулевые». Но благодаря тому, что Путин сумел поднять благосостояние населения, начал выплачивать без задержек пенсии, поднял уровень заработной платы в два с половиной раза, эти антиолигархические настроения как-то сникли, перестали быть фактором большой политики. Но «русская весна» 2014 года, приведшая к постепенному снижению уровня жизни, к росту нищеты населения, вернула КПРФ шанс на возвращение в активную политику. Конечно, на мой взгляд, только люди, лишенные чувства совести, могут соблазнять русского человека возвращением к ленинско-сталинскому социализму. Но в условиях роста бедности растет отчаяние, и для бедного человека нет разницы между нищетой якобы демократической России и жизнью в ленинско-сталинском социализме.
И я думаю, спасение России от опасности прихода к власти прокоммунистических сил состоит в повторении Путиным опыта 2000 года. Тогда он перехватил у Геннадия Зюганова призыв поднять Россию с колен, возродить традиции российской государственности. А сегодня, на мой взгляд, спасение власти состоит в переходе — мягко, корректно — к прогрессивной системе налогообложения, которая может успокоить население и которая покажет «глубинному русскому народу», что для Путина интересы нуждающегося человека важнее интересов окружающих его олигархов. Далее. Надо перехватывать у КПРФ идею отказа от пенсионной реформы 2018 года. Правда состоит в том, что значительная часть мужчин не доживает до нового пенсионного возраста, до 65 лет. Надо сделать выводы из нынешнего резкого роста смертности среди старшего поколения. И нет ничего страшного в том, что Путин пойдет на отказ от пенсионной реформы. Тем более что все-таки более половины населения связывает свое будущее со стабильностью в стране, которую гарантирует власть Путина. На мой взгляд, если будет сделано что-то реальное для повышения благосостояния населения, то появится возможность вести идеологическое наступление на КПРФ. Все-таки надо понимать, что нынешняя недооценка «глубинным русским народом» ценностей свободы, ценности человеческой личности идет не столько от его национального характера, сколько от его традиционной бедности.
