Мне посчастливилось, скорее удалось, освещать все саммиты Москва—Вашингтон послесталинской эры, начиная с саммита Хрущев—Кеннеди в Вене. Хрущев не был Сталиным. Он не гипнотизировал Кеннеди, а кричал на него, пытаясь запугать “молодого неоперившегося” американского президента. Но коса нашла на камень. “Неоперившийся” сказал Никите: “Вы хотите войны? Вы ее получите!”. Спесь тут же сошла с Никиты.
На встрече Брежнев—Никсон криков не было, были сплошные поцелуи. Этому способствовали два обстоятельства: объективное — ядерный паритет, и субъективное — и Брежнев, и Никсон, несмотря на их огромную власть, были мелкими буржуа. Поэтому они обменивались не бранью и оплеухами, а подарками. Никсон дарил Брежневу автомобили, Брежнев Никсону — катера на воздушных крыльях. Нам, советским журналистам, было запрещено критиковать Никсона, словно и он был членом Политбюро. Уотергейтский скандал в нашей прессе не освещался до самого момента отставки Никсона.
Было запрещено нам критиковать и президента Картера на венском саммите Брежнев—Картер. Леонида Ильича до слез тронула почти сыновняя забота о нем Картера, который поддерживал генсека и не давал ему упасть.
Саммиты Горбачев—Рейган были исполнены высокой драмы. В Москве Рейган впервые снял с Советского Союза дощечку со словами “империя зла”. В Рейкьявике Горбачев уговорил Рейгана на всеобщее ракетно-ядерное разоружение, но схватившиеся за голову советники американского президента заставили его отказаться от своих слов.
С воцарением в Кремле Бориса Ельцина российско-американские саммиты утратили качество паритета. Россия перешла из сверхдержав в более легкую весовую категорию. Но надо отдать должное Борису Николаевичу. Он довольно-таки успешно компенсировал эту потерю веса своим собственным весом и своими солеными шуточками, над которыми он сам первый смеялся громовым смехом. Президент Клинтон смотрел на него с нескрываемым восхищением и тоже не менее громко смеялся.
Восемь лет саммитов Путин—Буш были театром абсурда. Чем больше ладили эти президенты в личном плане, тем хуже становились российско-американские отношения. То, что происходило на личных встречах, не переливалось в зрительный зал мировой политики. Президенты были на “ты”, а их страны говорили друг другу: “Иду на вы”. Первый саммит Путин—Буш в Братиславе обогатил историю знаменитой фразой Буша о том, что он заглянул в душу Путина и увидел… Но увидел он, как показало дальнейшее развитие событий, совсем не то, что хотел увидеть. Однако правление обоих актеров все больше превращалось в авторитарное “имперское президентство”. И это было немаловажной причиной того, почему “императоры” ладили между собой и почему их империи были на ножах друг с другом.
В начале июля главные роли российско-американского саммита будут исполнять совершенно новые актеры — Дмитрий Медведев и Барак Обама. Вряд ли американский президент будет пытаться заглянуть в душу российского. Скорее, он будет заглядывать за кулисы, чтобы убедиться, остается ли театр двух актеров, какими были саммиты ранее, по-прежнему театром двух актеров или он превратился в театр трех?
В этом, по-моему, главная интрига предстоящего саммита. Конечно, на нем будут обсуждаться колючие вопросы: нераспространение в стыке с Ираном и Северной Кореей, базы Вашингтона в Польше и Чехии, ближневосточное урегулирование, Афганистан, Грузия. Всплывут имена Ходорковского и Политковской; кризис, нефть, поправка Джексона—Вэника. Саммит в Москве будет усыпан терниями, и вряд ли их удастся устранить одним взмахом двух перьев.
И тем не менее главным на июльском саммите будет нечто иное. Обама, и в его лице весь Запад, будет пытаться выяснить, кто распоряжается в кремлевской лавочке, с кем надо вести диалог по существу: с Медведевым, с Путиным, с Медведвым—Путиным, с Путиным—Медведевым? Пока не будет прояснен этот вопрос, ни Вашингтон, ни Запад в целом дальше по существу решения разделяющих нас проблем не пойдут. Какой смысл подписывать соглашения с Медведевым, если затем возникнет Путин и, как дрожащему от страха Дерипаске, скажет: “А ручку-то отдайте”.
В данном случае Обамой движет отнюдь не кремленологическое любопытство. Одно дело — вести переговоры с авторитарным государством Путина, другое — с государством, которое Медведев стремится повернуть в русло демократии. (Впрочем, сначала надо убедиться, что это так.) Поэтому я не удивлюсь тому, если Обама приедет в Москву сразу с двумя сценариями саммита, и даже больше. На все случаи жизни. Успех саммита будет, по существу, определяться не искусством советников и экспертов находить каучуковые формулировки, а тем, как Обама “прочтет” Медведева. Если он увидит, что “Медведев — это Путин сегодня” и тем более завтра, то переговоры будут более вязкими и непродуктивными. Если же он увидит в Медведеве хозяина самого себя и страны, итоги переговоров будут содержать в себе рациональное зерно того, что сейчас принято именовать “перезагрузкой”.
Впрочем, это слово достаточно коварно. Российско-американские отношения требуют не перезагрузки, а разгрузки. Перезагрузка, так или иначе, подразумевает старый груз саммитов Путин—Буш. Разгрузка — новое начало саммитов Медведев—Обама. Недаром разгрузка и грамматически, и политически больше напоминает разрядку.
