По результатам двух конференций — Потсдамской и Ялтинской — Германия оказалась разделена на четыре сектора. 23 мая 1949 года на территории британской, американской и французской оккупационных зон была создана Федеративная Республика Германия, получившая статус государства 7 сентября того же года. Через месяц на территории советской оккупационной зоны была образована ГДР.
— Оба государства позиционировались как суверенные, но де-факто внешнюю политику определяли для ФРГ — союзники, а для ГДР — СССР, — начал с небольшого экскурса в историю последний председатель Совета министров ГДР Лотар де МЕЗЬЕР. — В то время большинству немцев казалось, что такое положение вещей не изменится никогда. И должен признаться, что я тоже вплоть до падения Берлинской стены не верил, что объединение Германии произойдет еще при моей жизни. Это лишний раз подтверждает, что локомотив истории движет вперед случайность, которую никто не мог заранее спланировать.
Залогом существования ГДР во многом были, во-первых, Берлинская стена, а во-вторых, нахождение на территории около 400 тысяч советских солдат. Это были элитные войска, большая часть офицерского состава перевезли в ГДР и свои семьи, поэтому к концу 80-х годов на территории Восточной Германии проживали до миллиона граждан СССР.
— Еще до того, как возглавить Совет министров ГДР, я работал в переходном правительстве Ханса Модрова, сформированном в конце осени 1989 года, — продолжает де Мезьер. — Тогда мы озвучили перед народом, который уже жаждал перемен, следующие цели, которые ставит перед собой это правительство: без голода, без тяжелых последствий заморозков и без крови пережить предстоящую зиму, отделяющую нас от первых свободных выборов. Основной темой предвыборных баталий стало объединение Германии: партии предлагали кто во что горазд.
Параллельно начался процесс обсуждения проекта соглашения, которое в СССР получило труднопереводимое на немецкий язык название и более известно как “Договор 2+4”.
— Мы, представители ФРГ и ГДР, тогда пошли на принцип, потребовав, чтобы договор назывался именно 2+4, а не 4+2, как этого хотели изначально, — вспоминает де Мезьер. — Это вопрос самоуважения, символ того, что народ обеих половин разделенной Германии сам принимает решение воссоединиться. А четыре державы (Франция, Великобритания, СССР и США. — Н.С.) принимают участие в переговорах ровно настолько, насколько это необходимо по протоколу. Раунды переговоров шли тяжело. Безоговорочно поддерживали процесс объединения разве что американцы, но они и теряли меньше остальных держав от воссоединения. Они, скорее, были заинтересованы в обретении сильного партнера в Западной Европе. Французы вели себя крайне нерешительно. Помню, как Франсуа Миттеран 22 декабря 1989 в составе делегации был с визитом в ГДР для заключения четырехлетнего торгового договора. Я тогда спросил у главы французской канцелярии, зачем Франция выставляет себя на посмешище, так как всем ясно, что Восточная Германия перестанет существовать как отдельное государство задолго до истечения сроков, установленных контрактом. Но мне сказали: да, вы правы, но президент Франции в этих вопросах никого не желает слушать. Таким образом он продемонстрировал свои опасения, что объединение Германии замедлит процесс формирования Евросоюза. Да и мысль о том, что в сердце Европы появится независимое государство с 82 миллионами жителей и сильной экономикой, ему явно была не по душе. К счастью, Гельмуту Колю, близкому товарищу Миттерана, удалось в достаточной степени развеять его страхи. А вот Маргарет Тэтчер сопротивлялась процессу объединения до конца. Я до сих пор не могу понять ее мотивов. Возможно, причина кроется в том, что она принадлежала к тому поколению, которое живо помнило бомбежки Англии немецкой авиацией, которое боялось, что Германия вернется к стремлению господствовать. Не знаю. Но одно ясно как день: и Франция, и Англия понимали, что, потеряв контроль над ФРГ, они из ранга супердержав автоматически перейдут в ранг просто влиятельных государств. Советский Союз вел себя наиболее непоследовательно.
В конце апреля 1990 года я был в Москве, представительницей моего правительства была Ангела Меркель. Так как она превосходно говорит по-русски, я попросил ее: “Ангела, будь так добра, покатайся в метро, на троллейбусе, на трамвае, поговори с народом. Я хочу знать, что простые жители Москвы думают о перспективе объединения Германии”. В результате этого импровизированного опроса выяснилось, что половина людей считают так: Сталин Вторую мировою войну выиграл, а Горбачев пришел, чтобы ее проиграть. Было грустно осознать, что поддержку советского народа наши стремления не получили.
Очень долго и мучительно решался вопрос с восточной границей ГДР, а также будущее единой Германии как члена НАТО.
— В соглашении “2+4” было оговорено, что страна имеет право вступить в тот военный блок, который хочет, — напомнил де Мезьер. — Я как сейчас помню пресс-конференцию на Мальте, когда Джордж Буш-старший говорил о том, что Германия присоединится к НАТО, а Горбачев молчал, он уже более не возражал.
“Договор 2+4” дался всем непросто: в него вошли статьи, которые были немцам как нож по сердцу. В частности, СССР настоял на том, чтобы Германия обязалась более никогда не участвовать в наступательной войне, хотя для немцев невозможность этого была само собой разумеющейся. Германия также обещала не обладать атомным, биологическим и химическим оружием.
— 12 сентября 1990 года я и Ганс Дитрих Геншер, как представитель ФРГ, подписали письмо от имени Германии, что мы согласны с этими дополнениями, — рассказывает де Мезьер. — Его приложили к “Договору 2+4”. ФРГ поставила на письмо свою печать с гербом, а у нас ее не было (после перемен осени 1989-го в ГДР герб оставался официальным, но Народная палата решением от 31 мая 1990 приказала удалить герб с общественных зданий, а также печатей. — Н.С.). Советская сторона между тем сказала, что без круглой печати письмо, а следовательно, и сам договор не будут действительными. И мы в срочном порядке отправили машину в посольство ГДР (а дело было в Москве). Слава богу, у одного из сотрудников оказалась старая печать. Ее привезли, и мы смогли поставить ее на письмо. Таким образом, этот исторический документ скреплен двумя подписями — моей и Геншера, одной действительной печатью — ФРГ — и одной недействительной. Я тогда еще подумал: это самая главная подпись в моей жизни — и я спрятал ручку в карман. Мне было очень стыдно за свой поступок, но когда я выходил и обернулся, то увидел, что остальные пять ручек, которыми ставили подпись министры иностранных дел ФРГ, Франции, Великобритании, США и СССР, также исчезли со стола. Все министры забрали их с собой! Это были перьевые ручки “сделано на Тайване” с позолоченным пером. Как таковая ценность — нулевая, зато для нас они значили очень многое.
Коммунистическая элита ГДР отнеслась к процессу объединения Германии по-разному.
— Последний министр обороны ГДР адмирал Теодор Хоффман сказал мне, что ему придется научиться жить с осознанием того, что народ от него отказался, — отметил Лотар де Мезьер. — Уже спустя 10 лет после объединения я говорил с последним главой Государственной плановой комиссии Герхардом Шюрером. “Ах, де Мезьер, — грустно сказал он мне. — Я не могу избавиться от угрызений совести. Я еще с 1975 года знал, что вся система ГДР нежизнеспособна и не работает с экономической точки зрения. Но я не нашел в себе смелости заявить об этом в политбюро”. И таких, как он, было большинство — практически все понимали еще задолго до конца 80-х, что ГДР обречена. Находясь в такой экономической зависимости от СССР, страна не может долго существовать.
Для объединения ГДР и ФРГ была использована одна из двух возможностей, предусматриваемых Конституцией Западной Германии: ГДР была включена в состав ФРГ отдельными землями — и действие конституции распространилось на новую территорию.
— Другим вариантом было создание единого государства с принятием новой конституции, — объясняет де Мезьер. — Но выработка нового Основного закона отняла бы годы, а народ ГДР требовал объединения Германии уже сейчас, сегодня. Именно поэтому на первых демократических выборах победили мы, Альянс за Германию, так как ставили своей целью не долгую и мучительную разработку конституции, а скорейшее воссоединение с ФРГ.
Именно поэтому Лотар де Мезьер считает, что говорить о некоем аншлюсе ГДР неправильно. Просто с точки зрения международного права был выбран кратчайший путь. Ему также обидно, когда гэдээровских политиков обвиняют в излишней мягкотелости, дескать, многое из Восточной Германии было применимо и для единого государства. Де Мезьер не преминул напомнить, что его правительство мчалось в объятия ФРГ не оголтело. Дни и ночи проводились за размышлениями над тем, как все хорошее, что было в социалистической Германии, сохранить и в капиталистической.
— Насколько сегодня, спустя 20 лет, процесс объединения общества завершен?
— Мне кажется, что сама формулировка “завершенность или незавершенность процесса объединения” неправильна: завершить можно симфонию, а совместная жизнь людей заканчивается лишь смертью. Но справедливости ради отмечу, что деление на восточных и западных немцев сохраняется лишь в старшем поколении, для студентов сейчас важнее определить, крутой ты или отстойный, а не твое происхождение. Вообще в Германии есть феномен “потерянного поколения”: это те граждане бывшей ГДР, которым во время объединения было на 10 лет больше, чем нужно, чтобы суметь с легкостью начать все с нуля. Но и до спокойной пенсии им не хватало как раз 10 лет. Именно эти люди чувствуют, что от процесса воссоединения они проиграли, как, впрочем, и все “аппаратчики”, а членами партии на момент падения режима ГДР были 2,4 миллиона человек, то есть пятая часть всего взрослого населения Восточной Германии.
Сегодня Лотар де Мезьер — уважаемый юрист, который горд той ролью, которую сыграл в современной истории Германии.
— Я совершенно сознательно ушел из политики, так как моя карьера шла по наклонной: сначала я был музыкантом, потом стал юристом и скатился до политика, — смеется де Мезьер. — Я почему оказался в правящих кругах? В конце 80-х годов старые политики выпустили удила из рук: власть валялась на земле, ее нужно было подобрать. Я тогда еще в своей юридической конторе сказал коллеге: “Мое место никому не отдавать, я вернусь!” Уже после объединения я какое-то время поработал депутатом, но в конечном счете понял, что я не на своем месте. Я решил для себя, что не хочу материально зависеть от политики. Я по натуре совершенно непубличный человек, у меня нет потребности каждый день созерцать себя на экране телевизора. Я с жалостью смотрел на людей, которые тряслись от страха, боясь не победить на выборах, остаться без депутатского кресла. Это был не мой путь. К тому же мог ли меня в политике ждать взлет больший, чем тот, что я уже пережил: я объединял Германию!
