— Когда вы слушали выступление Парфенова, не думали, что “на его месте должен быть я”, как говорится в одном известном фильме”?
— Нет, я так не думал. А думал о том, что с ним совершенно согласен. Я был немножко в курсе того, что он будет говорить, потому что перед началом этой церемонии, поскольку я был ведущим и, кроме того, мы с Леней в хороших отношениях, он мне сам сказал, что написал довольно злую речь и не уверен, правильно ли выбрал место для того, чтобы произносить ее. Так что я ожидал резких слов по поводу того, что происходит на телевидении. По-моему, со стороны Парфенова это был поступок. Леонид Геннадьевич сам сказал, что он не диссидент, не борец и довольно осторожен в том, что говорит и делает. Здесь, очевидно, его просто прорвало. Я его абсолютно в этом поддерживаю и подписываюсь под каждым словом.
— Может быть, в глубине души вам кажется, что вы были не менее достойны получить премию имени Владислава Листьева?
— Это не мне судить. Если же говорить откровенно: каждый из нас дает себе какую-то оценку, ставит себя на определенное место в той профессии, в которой находится. Мы с Леонидом Геннадьевичем в одной профессии, но, правда, все-таки в несколько разных жанрах. Я считаю, что он в своем жанре абсолютный первый номер, ну а я тоже где-то на подобном уровне. Надо иметь в виду, что премия Листьева, тем более вручаемая впервые, должна была устраивать все каналы. Я совершенно не хочу сказать, что поэтому там не фигурировал, но полагаю, что для всех я более сложная фигура, чем Парфенов. При том, что он, конечно же, абсолютно достоин премии.
— Вы часто говорили об американском журналисте Эдварде Мэрроу, о котором сделан фильм “Доброй ночи и удачи”, о его знаменитой речи. Но вам, по-моему, так же открыто выступать о состоянии нашего ТВ удается только на радио “Эхо Москвы”. В других аудиториях вы говорите, как правило, на эзоповом языке, “с одной стороны, с другой стороны…”. Может, открыто говорить про то, что думаешь, просто не ваш стиль?
— На “Эхо Москвы” я только отвечаю на вопросы, а не задаю их. Работая же на Первом канале со своей программой “Познер”, я, наоборот, задаю вопросы своему собеседнику и лишь в своей “прощалке” высказываюсь по тому или иному поводу. Кстати говоря, предпоследняя моя “прощалка” была снята с эфира. Там был как раз не эзопов язык, а язык совершенно понятный, ясный. Кроме того, так же как и Парфенов, я понимаю, что когда ты выступаешь в эфире одного из федеральных каналов, то должен соблюдать некоторые правила игры, если хочешь вообще иметь возможность там работать. Идти напролом и заниматься обличительством — это, в общем, вряд ли нужно. Да и вообще, лично мне размахивать саблей не свойственно. Я считаю, что журналист должен постараться сделать так, чтобы твой слушатель или зритель имел более широкое представление о том, что ты говоришь. Да, важно сказать — с одной стороны, с другой стороны — и не навязывать свое мнение. Ну а Леонид Парфенов нашел для своего выступления подходящее место: он разговаривал с людьми, которые управляют нашим телевидением, по крайней мере являются его менеджерами. Это было очень к месту. Если бы там были руководители страны, это было бы еще более к месту. Ведь его речь была адресована не столько ТВ, сколько власти, которая превратила телевидение в то, чем оно сегодня является.
— Вы говорите, что подписываетесь под каждым парфеновским словом, но при этом работаете на федеральном канале, который дает не всегда объективную информацию. Часто это объясняется какой-то высшей необходимостью ради единства и спокойствия страны. Значит, вы разделяете эту философию?
— Я с этим не согласен. Такую точку зрения я не разделяю и даже философией ее назвать не могу. Это то же самое, что и отмена выборов губернаторов. Человек, принявший это решение, очевидно, это сделал исходя из убеждения в том, что наш народ еще не дорос политически до умения выбирать достойных людей. Но я придерживаюсь мнения, что если не полезть в воду, то никогда не научишься плавать. Правда, при этом кое-кто может утонуть — это тоже верно. Сам же я, работая на Первом канале в политическом вещании, делаю процентов на 90 того, что хотел бы сделать. Имея опыт работы в разных странах на ТВ, я понимаю, что это очень высокий процент. Я это очень ценю. Мне говорят: а как же ты работаешь на этом канале, если со многим там не согласен? Не вижу в этом никакого противоречия. Я не вхожу в штат Первого канала, бываю там один раз в неделю, когда делаю свою программу. Но я доволен, что могу в эфире Первого делать то, что делаю, в частности, программу “Познер” и фильм о Франции. В жизни все непросто, но я очень удовлетворен своим положением. Проще всего хлопнуть дверью. И дальше что?
— Вы видели пародию на себя в программе “Мульт личности”?
— Я очень люблю пародии на себя, правда, если они смешные, а не глупые. В “Мульте личности” пародии на меня смешны и остроумны, ребята, их делающие, очень талантливы. Единственное, что им не удается делать, это подобрать актера, который мог бы говорить моим голосом. Я им даже как-то сказал: “Хотите, я сам себя озвучу? Тогда будет совсем похоже”.
— Но там в одной из пародий вы на острые фразы собеседника отвечаете “бла-бла-бла” и затыкаете уши. Вот как вас ценят на вашем любимом канале.
— По-моему, я никого и никогда не затыкал, мне это вообще не свойственно. То, что говорит мой собеседник, я выслушиваю крайне внимательно и совершенно не боюсь острых слов со стороны гостя. Напротив, задавая свои вопросы, я рассчитываю на острые ответы.
— Вернемся к Парфенову. После вручения премии говорили, что он подставил Эрнста. А еще добавляли: почему же коллеги Леонида прямо там, на церемонии, не поддержали его, не выступили единым фронтом за свободу слова?
— Никто там после речи Леонида особенно не напрягся, ему громко аплодировали, в том числе и начальники. Я просто это видел. Моя же задача в качестве ведущего была не комментировать эту речь. Мы изображали нечто вроде маленького топ-шоу, но из этого мало что получилось, потому что аудитория была не очень активной. Никто ничего не сказал. Но там же были еще и телевизионные критики, в том числе и вы. Почему же вы ничего не сказали?
— Да я и не собирался.
— Видите! Я тоже считаю, что нечего было это делать. Идти в атаку… На кого?
— Еще хотел бы прояснить вашу позицию с Мананой Асламазян. То вы выходите из академии в знак протеста, то не выходите…
— Когда произошла вся эта история на ТЭФИ с Мананой, я был в Германии на свадьбе своей дочери и, естественно, ничего об этом не знал. Мне позвонили, рассказали. Я был совершенно поражен, растерян. Но когда меня попросили прокомментировать, я сказал: то, что случилось, заставляет задуматься: не выйти ли мне из академии? Прилетев в Москву, я позвонил Михаилу Швыдкому, и он высказал мне свою позицию. Дальше я продолжал размышлять: члены академии дали приз Манане Асламазян и в этом смысле поступили прекрасно. А не прекрасно поступило руководство академии в лице ее президента. Значит, выйдя из академии, я скажу тем людям, которые отметили Манану, что не желаю с ними сотрудничать? Я подумал еще и решил, что выходить из академии неправильно.
— Но получается двусмысленная ситуация. Вас ведь тоже обвиняют, что будучи президентом телеакадемии, вы не очень-то заступались за Манану, не подписали коллективное письмо в ее поддержку, не обращались с открытым заявлением...
— Не знаю, кто меня обвиняет, и меньше всего меня это волнует. Я это письмо прочитал и сказал, что оно никуда не годится, его надо переписать. Либо к такому заявлению должны прислушаться, чтобы предпринять какие-то шаги, либо вы пишете, чтобы оскорбить власть. Я хотел предложить другой вариант, если действительно письмо имеет цель помочь. Мне сказали: давай-давай, но письмо в первоначальном виде все-таки отправили, а мне сообщили, что некогда было его переделывать. Так что то письмо я не подписал и сейчас не подпишу. А по поводу Мананы я выступал неоднократно, в том числе и в своей программе. Делал “прощалку” по ее поводу. Видимо, те, кто меня обвиняет в недостаточной поддержке г-жи Асламазян, либо слепые, либо глухие, либо им так удобно говорить. Да, я не ездил к ней в Париж, но не в этом проявляется солидарность. Так что я здесь абсолютно отметаю любые намеки в мой адрес.
