Это было давно — в первой половине прошлого века. И очень далеко от нью-йоркского Уолл-стрита — в Тбилиси на улице Корганова. На ней не было ни банков, ни бирж. Мы жили там в доме № 9 на третьем этаже. С балкона открывался вид на Парк скорой помощи (там располагался гараж карет Красного Креста.) Парк скорой помощи в Тбилиси был чем-то похож на Цуккотти-парк в Нью-Йорке, который уже более месяца является эпицентром движения «Оккупируем Уолл-стрит». Там тоже собирались горожане, любившие посудачить о политике.
В один из летних вечеров на балконе сидели отец и я. Мне было тогда семь лет. А отец был членом партии большевиков с 1901 года. Отец, глядя мне в глаза, говорил: «Что ты сделаешь со мной, если я изменю Революции?» «Я убью тебя!» — отвечал я. «А если ты изменишь Революции?» — спрашивал отец. «Тогда ты убьешь меня!» — отвечал я. Мать, разливавшая чай с кизиловым вареньем, услышала наш диалог, пришла в ужас и расплакалась. «Что ты говоришь, Георгий, ведь он еще ребенок!» — запричитала мать сквозь слезы. «Потом будет поздно», — отрывисто бросил отец.
Я вспомнил эту историю, когда увидел Малку Лабелски, марширующую вместе с «Оккупируем Уолл-стрит» в Цуккотти-парке против одного процента американских богачей, против экономической несправедливости, когда богатые еще больше богатеют, а бедные еще больше нищают. Малка несла плакат: «Все мы — от самых юных, до самых старых — принадлежим к 99 процентам». В отличие от униформы протестников — потертые джинсы и потрепанные свитера — Малка была в одеяниях «Минни-Мауса». Черные уши капюшона топорщились. Но это не было маскарадом. Малке недавно исполнилось четыре года.
Малютку привел в Цуккотти-парк ее отец, журналист Абрам Лабелски. Вместе с ними в парк приехала на коляске и младшая сестра Малки полуторагодовалая Джозефа. «Я хочу, чтобы они воочию увидели, в чем нуждаются люди», — поясняет Лабелски.
Детей в Цуккотти-парке с каждым днем все больше. Родители говорят, что хотят воспользоваться «воспитательным моментом» — донести до детей проблемы имущественного неравенства, объяснить, что такое право на протест. Делается это в доступной для детей форме. «Сейчас, когда тебе что-то не нравится, ты плачешь и топаешь ногами. А когда вырастешь, будешь демонстрировать, как эти дяди и тети», — втолковывает женщина своему сыну, мальчику лет 8–9.
Количество детей в Цуккотти-парке возросло настолько, что организаторы «оккупационного» движения открыли в своей походной библиотеке детскую секцию. Там можно найти книги о похождениях Гарри Поттера и многое другое. Некоторые родители остаются ночевать в парке вместе с детьми. Глядя на единение «отцов и детей» образца 2011 года, я вспоминал антивоенные марши и протесты 60–70-х годов. Вспоминал молодых матерей-хиппи в разноцветных платьях, кормящих грудью своих малюток под дулами национальных гвардейцев. Малютки истово сосали молоко. Но прошли годы, и выяснилось, что вместе с молоком они всосали и кое-что еще; то, что сегодня тянет их на улицы городов. («Оккупируем Уолл-стрит» проходят сейчас в 190 (!) городах Соединенных Штатов.)
Сценарист Стефен Белбер, автор сценария кинофильма «Проглоти документ» — о левых активистах 70-х годов, — на примере «оккупационного» движения рассказывает о своем творчестве дочери Клементине и сыну Тоби. Ей 7 лет, ему — 11. «Это бедные люди, которые спят здесь прямо на улице?» — спрашивает Клементина. «Они сами так решили. Они протестуют против того, что у нас в стране так много бедняков», — отвечает отец.
«Цветы жизни» быстрее обзаводятся шипами совести, сострадания, социальной справедливости в переломные моменты истории. Вспомним хотя бы «арабскую весну», детей на Тахрир-сквер в Каире, на улицах Бенгази и Триполи в Ливии. Вспомним этих арабских гаврошей, ростом с автомат АК-47.
Так закаляется сталь.
Я помню, как московские школьники целыми классами во главе со своими учителями шли в ополчение. Какие ученики! Какие учителя! Сегодня таких днем с огнем не сыщешь...
Руководство (по-нашему, педсовет) школы Святой Анны в Бруклине поощряет посещение старшеклассниками Цуккотти-парка. Учителя школы «Калхаун» на Верхнем Вест-Сайде поручают школьникам, готовящимся стать журналистами и фоторепортерами, делать свои классные задания на основе посещения лагеря «оккупантов». Директор школы Стив Нельсон говорит: «Мы рассматриваем не только парк, но и весь Нью-Йорк как классную комнату и не боимся сталкивать наших детей с противоречивостью жизни. Мы хотим, чтобы они научились критически думать и оценивать все то, что происходит в мире вокруг них».
Какие учителя! Какие ученики!
Назовите мне хотя бы одну московскую школу, учителя которой призывали бы своих питомцев посещать митинги на площадях Пушкина и Маяковского, оцепленные ОМОНом, а затем на основании увиденного и услышанного делать свои классные работы?
Какие учителя, такие и ученики.
«Я недавно потеряла работу. Поэтому сегодня я здесь», — говорит дизайнер Саманта Кэсседи. Она тоже пришла в Цуккотти-парк не одна. Вместе с ней ее семилетний сын Купер. Некоторые приходят сюда со своими детьми многократно. «Я потеряла этому счет. Это как походы в церковь», — говорит Рива Гевиртц-Литтл, организатор движения «школьные 99 процентов» — группы родителей, поддерживающих «захват Уолл-стрит». Дочери госпожи Литтл — 6 и 12 лет — так часто бывают в Цуккотти-парке, что, вернувшись домой, продолжают играть в «оккупантов».
Какие родители, такие и дети.
В Испании шла гражданская война. Франко, которого подпирали Гитлер и Муссолини, подходил к стенам Мадрида. Республиканское правительство, спасая детей, отправляло их в Советский Союз. Группа испанских мальчиков и девочек прибыла и в Тбилиси. Отец взял меня на вокзал встречать их. Мне тогда было уже почти десять. Поезд остановился на перроне, и из него стали выскакивать такие же смуглые, как и мы, грузины, испанские дети. И на них, и на нас были республиканские шапочки с кисточками, и это еще больше мешало разобраться, кто есть кто. Я вцепился в испанского мальчика приблизительно моего возраста, а он в меня. Так мы и стояли, вцепившись друг в друга, словно боялись, что, разомкнув объятия, навеки потеряемся. Я не знал ни слова по-испански, а он по-грузински. И мы, тяжело дыша, шептали друг другу два немецких слова «Рот фронт!».
Я уже слышу шипение и хихиканье многочисленного племени отечественных циников, извлекающих из мусора Истории пугало Павлика Морозова и гайдаровского Мальчиша-Кибальчиша. Заткнитесь, господа нехорошие!
Почему вы не протестуете, когда в Китае бросают за решетку писателей и художников? Когда в Пакистане и Мексике убивают журналистов? Когда в Африке расстреливают поэтов? Я призываю вас не к «пролетарской солидарности», а к солидарности человеческой. Или хотя бы профессиональной. С кем же вы, мастера российской культуры?
«Свободу Хикмету!». «Свободу Неруде!». «Свободу Анджеле Дэвис!». «Свободу! Свободу!». Мое поколение требовало этого не по велению агитпропа ЦК КПСС, а по велению сердец. И мы искренне радовались, когда они выходили наконец на свободу. А вспомним, как активно, как по-человечески выступала международная общественность в защиту наших нобелевских лауреатов Сахарова и Солженицына.
Так почему же молчит наша нынешняя общественность, когда в тюрьмах томятся нобелевские лауреаты из Китая, Африки, Азии?
Агитпропа на нас нет? Нет совести и смелости. Своя рубашка ближе к телу. Но неужели не ясно, что это смирительная рубашка?
Вот такие «несвоевременные мысли» навевают дети, резвящиеся в Цуккотти-парке на Манхэттене в Нью-Йорке.
