Защита от Венеры и Марса
Если бы Светлана Александровна была тщеславна, она, конечно, дослужилась бы и до доктора, и до академика. Ее первая работа, посвященная стойким к радиации смазкам, основанным на фторированных нефтяных маслах, уже в 70-е тянула на докторскую диссертацию. Но молодой химик не захотела ради громких званий поступиться честью ученого — когда Светлане предложили «поделиться» работой с двумя «уважаемыми людьми», она твердо сказала «нет», а потому и осталась даже без кандидатского звания.
Но настоящий азарт исследователя Светланы Александровны не угас. И спустя сорок лет, когда в 2010 году руководство института поставило перед ней задачу победить в федеральном конкурсе на разработку лучшего стратегического материала для вооружения и спецтехники, Фролова с головой погрузилась в работу. Несмотря на сильных конкурентов из других НИИ, на жуткую нехватку реагентов и материалов, химик с поставленной задачей справилась.
— Смазка СК-7-04 не только отвечала всем требованиям, но даже превосходила их по нескольким параметрам, — не без гордости говорит Фролова. — Если заданный диапазон температур был от -70 до +180 градусов, я добилась того, что мое вещество оставалось в рабочем состоянии от -130 до +220 градусов.
Это значит, что веществом можно обработать детали и узлы космического аппарата — и он будет работоспособен при самых лютых марсианских зимах и в венерианской горячей атмосфере. Как подтвердили нам коллеги Фроловой из ВНИИ по переработке нефти, суперсмазка обладает таким набором характеристик, каким не обладает ни одно аналогичное вещество в мире. Продукт, разработанный Фроловой, может обеспечить надежную и длительную работу изделий Роскосмоса и оборонной промышленности на десятки лет. Только вот незадача: в Минпромторге нам так и не ответили, поступил ли уже заказ на новую смазку от промышленников. Не удивлюсь, что, как и многим другим инновационным разработкам, суперсмазке СК-7-04 суждено пылиться на полке из-за невостребованности. И это притом что на разработку были затрачены десятки миллионов рублей.
— А не пробовали вы использовать свою смазку для косметических нужд? К примеру, создать крем, защищающий от того же холода, только уже не машину, а кожу человека? — вопрос у меня возник неожиданно, и, как ни странно, я попала в точку. Оказалось, что подобный заказ поступал, и выполняла его опять-таки Фролова.
— Главной задачей была поставлена не защита от холода, а защита человеческого тела от отравляющих веществ (ОВ), — слегка поправила меня изобретатель. — Только я сразу сказала начальству, что это пустая затея — и последующие испытания крема это доказали. Дело в том, что «крем» получился очень густым и вязким. Тело-то от ОВ, отравляющих веществ, он защищал, но совершенно не поддавался последующей дегазации. Получалось, что в случае с реальным химическим заражением человек, обработанный такой смазкой, мог бы стать для других переносчиком ОВ.
«Химия — все: от зачатия до смерти»
— Светлана Александровна, давайте теперь поговорим о вас. Первый вопрос: как вам удается выглядеть как минимум лет на десять моложе паспортных данных? Наверняка вы тайно изобрели для себя уникальный крем?
— Это все благодаря непрекращающейся тренировке ума, — улыбается Фролова. — Да прибавьте к этому еще 29 лет работы в особо вредных условиях.
— А как вообще получилось, что хрупкую девушку потянуло к отравляющим веществам?
— Правильней сказать, почему меня потянуло к химии. Я очень ее любила. Химия — это то, что очень тесно связано с нашей жизнью, со всеми ее проявлениями: от зачатия до смерти. Ну а потом сама Менделеевка (Российский химико-технологический университет им. Менделеева. — Н.В.) всегда была престижным вузом, а у нас были такие патриотические настроения! Поступить на закрытый факультет, готовящий секретные научные кадры, — это было трудно, но невероятно романтично.
— Вы, наверное, были отличницей?
— Не всегда, потому что я была чудовищно активной. Я занималась и спортом, и общественной работой в комитете комсомола, не будучи, кстати, комсомолкой.
— Не вступали по идейным соображениям?
— Какие там в 14 лет идейные соображения! Я хотела в ВЛКСМ, но сыграл свою роль случай. Нас принимали в один день с сыном генерала Баксова. И я изволила заявить: «А я против него. Мы же дети еще, а он такой испорченный!». Наша учительница Маргарита Игоревна Дружинина, как сейчас помню, с вдохновением мне отвечает: «Вот мы его и исправим!». А я ей: «Вот вы и занимайтесь этой пустопорожней работой, а я забираю заявление».
— Круто!
— Да, я такой была всегда. Потом уже из комитета комсомола института меня поперли, когда узнали, что я не комсомолка. Но я не скучала, занималась в научно-студенческом обществе на кафедре и в профкоме. Ну а потом мальчишки — как же без них? Но, кстати, в институте я все-таки стала отличницей, на третьем курсе вышла замуж, стало не хватать денег, а потому нужна была повышенная стипендия.
Санаторий «Крымская задница»
— Говорят, что раньше все было по-другому. Расскажите про вашу работу в институте.
— С 65-го года я ею жила. Моей специализацией была фторная химия. Мы считались элитным батальоном ученых, потому как наша работа была связана с большим риском. Техника безопасности — дело хорошее, когда работаешь с известным тебе веществом. Но мы-то были исследователи, мы придумывали новые соединения на основе взрывоопасного фтора. Случались и взрывы, и пожары. В случае поражения химическими веществами сразу давали профинвалидность.
— А у вас ЧП случались?
— Я была очень везучей. За всю жизнь если и наберется — только с десяток взрывов во время изыскательских работ. Это мало. Я работала без страха, за что меня коллеги прозвали Чапаевым. А какая у нас была медицина! Врачи клиники, к которой мы были прикреплены, были чуть ли не членами семьи. В конце рабочего дня подойдет: «Что-то вы бледненькая какая-то. На профилактику!» И едешь в профилакторий после работы, оттуда сразу везут в институт. В отпуск всех буквально загоняли в санаторий «Крымская здравница», естественно, за счет государства. Но мы, неблагодарные (смеется), называли его тогда «Крымская задница». Спросите почему? Нам не нравилось, что в комнату селили не по два человека, а по шесть-семь. При этом лечение и питание было на высочайшем уровне. Впрочем, за отпуск, который длился 49 рабочих дней, мы могли съездить и в другие санатории, находившиеся в Прибалтике, Ессентуках, Кисловодске.
— А зарплата какая была?
— В 70-е — 180 рублей, потом подняли до 259 рублей, а когда я уходила на пенсию, в 86-м году, то у меня за пять предшествующих лет средняя получилась 337 рублей в месяц, в эту сумму были включены всевозможные премии за изобретения.
— Сколько их у вас?
— С десяток наберется.
Или платье, или румяные щечки
— Светлана Александровна, наука наукой, а личная жизнь как же?
— Когда семья появилась, родился ребенок, приходилось совмещать. Но, скажу вам, я умудрялась заниматься сыном не хуже, чем самые примерные домохозяйки. Я строго следила за его здоровьем, он у меня плавал, занимался греблей, лыжами. Естественно, особое внимание уделялось образованию и общему развитию: чтение, выставки, музыка, английский.
Денег не хватало на красивую одежду — так я научилась шить и вязать сама. У меня всегда были эксклюзивные вещи. Помню, на спор сшила за ночь платье с летящей спинкой. Наутро мне, не спавшей и бледной, мама говорит: «А румяные щечки были бы краше платья...» Но я все равно себя не жалела. Как мы все успевали, я даже сейчас не представляю! После работы нас гоняли то на лекции в университет марксизма-ленинизма, то на овощную базу, то в пионерлагере убираться перед началом смены.
— Как, вас, сотрудников секретного института?!
— Да-да. И это, скажу я вам, очень сближало людей.
— Сейчас молодые ученые жалуются на нехватку жилья...
— С рождения я жила в деревянном бараке на Васильевской улице в районе Тишинки. 11,7 метра, туалет на улице. В 1958-м нам дали комнату в коммуналке, всего на десять квадратных метров больше прежней, без горячей воды. Ситуация усложнялась лишь тем, что после моего замужества и рождения сына Саши нас стало больше... В таких условиях и жили, и, кстати, до сих пор живем, только квартира уже не коммунальная — соседская комната отошла нам. Живем вдвоем с сыном. (С супругом, тоже химиком по профессии, Светлана Александровна разошлась, но поддерживает дружеские отношения. — Н.В.)
— Как же так? А где же была хваленая забота о молодежи?
— С жильем в нашей стране, а особенно в Москве, всегда было трудно. Но стесненные жилищные условия не мешали нам жить полной жизнью, читать запоем, посещать театры. Я всегда выписывала целую кипу журналов и газет. Но самое главное — мы были уверены в будущем, чувствовали заботу государства. Благодаря тому, что я все шила сама и тратились мы только на еду, нашей семье удавалось еще и откладывать на будущее жилье сына. Увы, все наши сбережения пропали с изменением социального строя. Страну просто разрушили — и как только решились на такое?! Вы посмотрите, что осталось от некогда мощного нашего института! Многие ученые в 90-е подались в «челноки». Многие наши фундаментальные наработки по синтезу новых материалов были проданы на Запад за гроши. Чтобы создать новую смазку в борьбе за гранты, мне приходилось использовать старые реактивы, практически смывая их со старой лабораторной посуды.
«Когда упадет ракета, поздно будет»
— Работа, принесшая миллионы институту, как вы уже рассказали, так и не нашла применения. Отчего, по-вашему, у нас так получается?
— Профессионалов не осталось. Те, что были, сбежали: кто на пенсию, а кто из-за маленьких зарплат — в иностранные фирмы. Руководящие места занимают люди, как правило, далекие от науки, цель которых — грести под себя деньги, которые еще продолжает выдавать государство на разработку продукции. Вы посмотрите, так везде: научные сотрудники получают по 20–25 тысяч в месяц, а директора — по 500 тысяч минимум. Но ситуация еще усугубляется тем, что эти директора приводят за собой целый сонм родственников: деверь, шурин, брат, сват занимают места юристов, бухгалтеров, заместителей директоров по науке. И у всех зарплаты тоже, как правило, бывают выше наших, тех, кто отработал в отрасли по 20–40 лет.
Но хуже всего, что из-за отсутствия порядочности у новых руководителей совершаются порой настоящие преступления. Я очень давно работаю в институте, тесно связанном с секретным производством. Знаю, какой в идеале должна быть дисциплина, как надо работать, чтобы быть уверенным, что ни один твой продукт не подведет, ни одна деталь, обработанная нашими смазками, не выйдет из строя. И вот представьте, мне приказывают сверху выдать заказчикам продукцию с давно истекшим сроком годности, не имеющую маркировки и паспортных данных, с просроченными техническими условиями! Раньше директора бы за это растерзали. Сегодня все вплоть до министерства делают вид, что ничего страшного не происходит. Один выдал дерьмо, второй сделал вид, что принял его за качественный товар.
— А вы как поступили в подобной ситуации?
— Я пыталась жаловаться, дошла до ФСБ, писала обращение в Госдуму. Но они, оказывается, в таких ситуациях сами не разбираются и независимых экспертов не привлекают. Что написали в институте, на который поступила жалоба, тому и верят. А согласно их писанине у нас все в ажуре. Только потом все разводят руками: отчего же у нас падают ракеты?
— Ну и в итоге...
— Ну а меня в итоге уволили.
— Вас?! По какой же статье?
— Это самое интересное — они обгадили мой многолетний стаж, мне, трудоголику, честно служившему 49 лет родному институту, вменили систематическое опоздание на работу. Да, был еще один предлог: я отказалась выполнить задание, которое дал мне начальник. То, что он фактически принуждал меня к подлогу, никто даже во внимание не принял.
«Лучше быть, чем слыть»
— Вам самой, как человеку с очень активной жизненной позицией, никогда не хотелось пойти в политику, чтобы что-то изменить в нашей жизни?
— Я, может, немножко покажусь странной... Я всегда была видной: и в молодости, и в зрелом возрасте. Меня выбирали из общей массы, были предложения и продвинуться повыше. Но я совершенно сознательно уклонялась. Ведь, попадая туда, люди начинали существовать в другом измерении. Мне же не хотелось отрываться от людей. Мой девиз был: «Реально мыслит тот, кто реалиями живет». Нет ничего дороже реальномыслия, я сознательно хотела жить на общих основаниях. Видимо, поэтому и кандидатские с докторскими мне были не очень важны. Что толку в них, если ко мне, не имеющей никаких званий, до сих пор обращаются за консультацией «признанные» доктора. Чушь эти звания, лучше быть, чем слыть.
— Может быть, у вас есть рецепт оздоровления общества?
— Надо вернуть идеологию в школу, веру в человеческие способности, отказаться от поклонения деньгам. Помню, когда мы вернулись из эвакуации в 43-м году, у родителей не было даже кастрюли — мы еду разогревали в консервной банке. И не пали духом! Мы знали, что можем подняться из любого состояния.
— На чем же должна быть основана идеология?
— Еще великий русский писатель Лев Толстой писал: «Без Бога русский человек — дрянь». И я с ним полностью согласна.
— А как же университет марксизма-ленинизма?
— А вы почитайте моральный кодекс строителя коммунизма — и найдете много общего с десятью заповедями. (Смеется.) Так что по сути расхождения в идеологии не было никакого. У нас всегда был Бог в семье. А я кость от кости, дух от духа — настоящая русская баба. Я и сына своего крестила в то время, когда в церквах шпионили сотрудники КГБ. «Светлана, ты будь осторожна, — говорит мне после крестин свечница, — тебя заметили». На что я ответила: «А я не партийная, какие ко мне могут быть претензии?» Стой в правде — только и повторяла мне мама. Вот я и стою. Это только с виду я такая маленькая и хрупкая....
...Трудно жить в нашей стране таким людям, как Светлана Александровна, — честным рядовым труженикам, верным своим принципам, неподкупным. Но еще труднее, наверное, нам будет жить без них.
