А натолкнули меня на мысль многочисленные интернациональные и даже межрасовые пары на пляже. Ну, например, швед и китаянка, индус и американка, русская и таджик (впрочем, последний пример — из Москвы, просто не могу забыть).
И вот что я подумал. А что если в основе европейской мультукультурности и терпимости к иным религиям и народам лежит не доведенный до абсурда католицизм, не умозрительные общечеловеческие ценности, не нравственный скачок Западной Европы, а обычный секс, похотливое любопытство к самке чужого племени. Этакое всеевропейское прелюбодеяние, начавшееся с массового секс-туризма
Ну разве возможно, да будь ты хоть трижды европеец, католик и поборник человеческих прав, искренне полюбить какого-то чуждого тебе человека. Да так полюбить, что посадить его к себе на шею, построить ему капище, пожертвовать собственными праздниками, уступить ему полквартиры, да еще и носиться с этим чужаком как с писаной торбой, показывать его всем, хвастаться, какой он у тебя умный да красивый, и помирать при этом от счастья. Нет! Невозможно такое!
А если представить, что чужак — противоположного пола? Так ведь это ж совсем другое дело! Вот вам и секрет толерантности, которая обуяла западных европейце в последние пару десятилетий. Вкусив экзотики в каком-нибудь Таиланде, они открыли для себя новый мир и перетащили его в Старый Свет. Нет, конечно, массовую миграцию народов третьего мира в Западную Европу можно объяснить и экономическими, и социальными, и политическими, и демографическими причинами. Но я здесь не объясняю причин миграции, я объясняю причины любви. А помните, кто стал символом этой межрасовой любви в
Впрочем, противно копаться в чужом белье, тем более в либеральном старческом европейском. Покопаемся лучше в белье своем и от противного докажем вышезаявленную теорию.
Начну с себя. Меня, например, никогда не волновали женщины не то что другой расы, но и другой национальности. Некий специфический интерес я испытывал к татаркам, но это все из-за дяди Вани Мерзликина, инвалида войны, алкаша и деревенского балабола, поведавшего нам, доверчивым русским пацанам, что «у апаек это самое расположено не вдоль, как обычно, а — поперек». Однако данный секрет скорее внушал ужас, чем возбуждал.
С падением «железного занавеса» я понял, что абсолютно равнодушен к чешкам, словачкам, мадьяркам, сербкам, немкам, финкам, испанкам и даже француженкам. А ведь все они одной со мной расы. Но дело в том, что я не могу воспринимать женщину как женщину, если она не говорит на русском языке. Или говорит на нем с акцентом. К сорока семи годам, проехав полмира, я наконец окончательно определил свой идеал женщины — худая русская баба, в совершенстве владеющая русским языком. Желательно, чтобы знала и к месту употребляла такие слова, как «гульбище» и «давеча». Сам-то я, конечно, не идеал и в своих странствиях встречал всякое. Однажды в Ростове-на-Дону мне даже предложили «попробовать черную». Натуральную негритянку с Аксая. Вдруг вспомнился деревенский балабол дядя Ваня Мерзликин. Я струсил.
И вот следует ли из всего вышеперечисленного, что я русский патриот и русский националист? Нет! Из всего вышеперечисленного следует только то, что я — русский фетишист. Не фашист, а именно — фетишист. Потому что если тебя сексуально возбуждает только русское — это не патриотизм, а всего-навсего фетишизм. А вот маньяк Брейвик был арийским фетишистом. Он даже носик себе подправил. А если сходить на какой-нибудь нацистский марш, хоть русский, хоть европейский, и увидеть количество патриотических аксессуаров, всех этих курточек, повязок, стеков, берцев, плеток и фюрероимитаторов, то станет понятно, что и в этом строю маршируют не фашисты, а всё те же фетишисты.
И теперь от противного я озвучу свое главное на сегодня открытие. По ту сторону баррикад против нас, русских фетишистов, выступают такие же фетишисты, только либеральные. И разница между нами лишь в сексуальных предпочтениях. Нам нравится белое, им — черное и желтое. Нам нравится в полоску, им — в сеточку. Мы предпочитаем неофитов, а они — всадниц. Мы любим вдоль, они — поперек.
Когда-то слово «фашизм» означало «союз». От латинского «фацис» — связка, пучок. Фасции в Древнем Риме символ магистраторской власти — связка розог с воткнутым в нее топором. Теперь впору пересмотреть брутальную латинскую этимологию слова «фашизм» и повести ее заново от английского слова «fashion» — мода. Впрочем, и слово «либерти» когда-то означало свободу, а не то безобразие, с которым оно теперь ассоциируется.
