...У нас с Настей одно имя, одно советское детство: совет отряда, почетный караул у Ленина, мятый галстук. Нам нравятся одни книги. Я смотрю на нее, и мне становится не по себе — у нас даже жесты похожи. Мы могли бы сегодня вместе водить детей в один садик. Но ее мир стал черным в 13 лет. И вот теперь она — колется, а я — пишу про нее.
Так за что мне ее осуждать? За то, что мне повезло и жизнь сложилась по-другому?..
Отличница, барабанщица, красавица
Вывалить историю своей жизни, рискуя напороться на оскорбления, — это поступок. Но Настя сказала: «Мне все равно. У меня нет будущего. Но если об этом не говорить — ничего не поменяется».
Мы договорились на шесть, она приехала в восемь. Перед разговором ей надо было «достать» — иначе она просто не сможет разговаривать. Но мака купить не удалось, пришлось искать другие варианты.
— Насть, вот с наркотиками борются, запрещают все новые вещества. К чему это приводит? Люди перестают употреблять?
— Это приводит к тому, что люди начинают тратить в два раза больше денег и времени, вот и все. Там, где раньше человек тратил полторы тысячи в день, сейчас с этой суммы начинается минимум. К счастью, всегда есть какие-то заменители, которые помогут сняться с кумарного безумия: аптечные препараты. По рецепту, не по рецепту — совершенно не важно. Это от аптеки зависит: возьмешь или не возьмешь. Но если надо — купить можно любой препарат, будь то коаксил или все для «крокодила», страшнее которых ничего нету, на мой взгляд. И очень много в Москве на тропикамиде. ...Вот больше всего меня занимает вопрос: кто первый раз додумался ставить эти глазные капли по вене?!
— Давай о хорошем поговорим. Ты школу помнишь?
— О, конечно. Я была очень большая заумь. Председатель совета дружины и совета отряда. Отличница. Барабанщица.
— Круто! Мечта всех октябрят.
— А то! Я и на пианино играть умею, и стихи пишу, и рисую неплохо.
— А у тебя счастливое было детство?
— Как тебе сказать... Обычное. Отец сидел трижды, мама в торговле работала. Детство было не то что несчастливое, оно было неприсмотренное. Такой эпизод был, на всю жизнь запомнился: в наше время на физкультуру обязательно надо было носить форму — белая майка, черные трусы. Черные трусы продавались только в одном месте — в центральном «Детском мире». Мама работала три дня через три. И у нее никогда не находилось времени съездить со мной в этот гребаный «Детский мир». Все ходили в форме, я ходила в чем придется. И получала каждый раз нагоняи.
А соответственно, когда ты на всех не похож, и не похож не в хорошую сторону, а в плохую, тебя серьезно коробит. И когда я поняла, что никуда она со мной не поедет, и в очередной раз я пришла на занятия в тренировочных штанах, какие мужики носят, со штрипками, и мне сказал физрук: «Еще раз придешь без формы, не допущу на урок», — ну я и взяла ножницы и вот так (показывает выше колен. — А.К.) обрезала их при всех девочках нашего класса, сопроводив это шутками-прибаутками. Так я вышла из ситуации победителем, потому что было смешно — и учителю было нечего сказать. Это был третий-четвертый класс.
— А читать любила?
— До сих пор люблю. Я глотаю книжки миллионами. Не, ну нормальное советское детство... Ну да. А в 13 лет меня изнасиловали... Тогда существовали группы молодых людей от 13 до 16 лет по
— Помню. Компании. Мы старались на «их» улицы не ходить...
— У них было хобби: залавливать девок на улице, тащить в подвал и «ставить на хора». А я уже в 12 лет была метр 70 ростом, с бугорками второго размера, коса из-под пилотки. Меня заметил их главарь, и два или три раза я от него убегала просто чудом. И по концовке меня подставили мои же подружки—одноклассницы — их поставили перед выбором: или она, или вы. ...Мне повезло, что меня не на хора выставили, а он лично мною занялся.
На следующее утро это стало известно всей школе, вплоть до учительского состава. Соответственно, в его интерпретации. И дошло до детской комнаты милиции. Меня дергает туда инспекторша и говорит: «Пиши заявление». А у этого мальчика — ему было лет
— Мама тебя поддержала?
— Мама была в работе... Она по жизни ребенок, и я бы не стала ее грузить. Я думала, что сама справлюсь. И в принципе справлялась до поры до времени... А папаша сидел, и тут он вернулся. Его дернули в мусорню и все ему рассказали. Это стоило мне домашнего ареста на месяц. Ему объяснять что-то было бессмысленно. Тем более — как ты такое папе расскажешь...
— То есть ты одна осталась с такой бедой?
— Брату было 11. Да и в таком возрасте брат с сестрой всегда на разных полюсах существования... В общем, все всплыло с другой стороны, а я и оправдаться никак и ни перед кем не могу. В школе началось: шу-шу-шу, главная шалава... В конце концов с моей стороны это вызвало демонстративную кичу. Я специально начала целоваться с одним мальчиком в коридоре, курить на крыльце школы. И девочки подходили к классной руководительнице и говорили: «Наталья Александровна, а вот На-астя...». А та говорила: «Не обращайте внимания, она будущая шалава и проститутка». Нам было тогда по 13 лет... Начался напряг с завучем из-за дисциплины, она практически вынудила меня забрать документы, и я в девятом классе пошла в вечернюю школу. Закончила ее с одной «тройкой», но с аттестатом вечерней школы не особо-то возьмут в престижное учебное заведение...
До 16 и старше
— Перед последней отсидкой папа оставил чемодан денег. На них-то мы с братом и подсели. Папа сидит, мама работает, а у нас дипломат бабла. Он ножичком открывался совершенно прекрасно, и можно было надергать из каждой пачки денег и ехать развлекаться.
Марихуану я начала курить с 16 лет, но при этом не употребляла никакого алкоголя. Ни пива, ни водки. Я считала, что девушке пить пиво — это не комильфо. Исключительно шампанское. Зато бутылками... Марихуану мы четыре года подряд покупали на небезызвестной улице Миклухо-Маклая около университета Патриса Лумумбы. И то, что тогда поколение целенаправленно подсаживали на наркотики, это даже не обсуждается. Потому что однажды мы приезжаем на Маклая, а нам говорят: «Марихуаны нет, есть героин». А мы не знали, что это. И с первого раза мало кому нравилось. Очень специфический кайф — чесания, тошнотики. Не для девушки, которая хочет пристойно выглядеть в мужском обществе.
Но постепенно это получило настолько массовое распространение, что, мне кажется, меньше молодежи пило пиво, чем употребляло героин. На какой-то момент это стало модным, пошел героиновый шик. Все модели на показах — бледные, с черными кругами под глазами, их ветром сносило. И только один умный человек мне тогда сказал: «Сейчас вас подсадят, потом все резко пропадет, и вы будете брать за сумасшедшие деньги, отдавая все». И — да, через три года бесконтрольной торговли всех размели за две недели. Барыги рассосались по съемным квартирам.
Тогда никто не подозревал о последствиях... Никто не знал, что такое кумар. Никто не мог представить, как сила воли улетучится в непонятном направлении. Первый кумар у меня наступил через полтора-два года, потому что до этого все было как в американских фильмах — подъезжаешь на такси, открываешь окно, к тебе подбегает пять человек и орут: «Возьми у меня!».
— А когда началась ломка, ты не поняла, что у тебя проблемы?
— Нет. Я подумала, что это грипп. Как и все думают в первый раз. Потому что симптомы совершенно определенные: сопли, тебя знобит, кости болят. Но при гриппе нет того подсознательного знания, что ты не через неделю выздоровеешь, а возьмешь чек — и через 10 минут здоров и весел. Это был, конечно, шок...
А еще у меня тогда была безумная любовь, целых четыре года. Это был никчемный понторез и бабник. Но я никак не могла с этим справиться, мне буквально сносило голову. Это была не любовь, а патологическая страсть. Зависимость от человека. И почему наркотики так сильно на меня повлияли — когда я начала употреблять героин, я поняла, что больше эмоционально ни от кого не буду зависеть. Мне всегда была нужна анестезия на душу.
А ты знаешь, почему так много подсаживается оперов, фээскаэнщиков? Потому что каждый думает: «Я сильнее, я на эту удочку не попадусь...». Но наркотик сильнее человека — это аксиома. Мы все на нее попались. И вот колюсь 17 лет.
— А перерывы были?
— Самый большой — 8 месяцев, когда я сидела. А когда освободилась, в Москве героина не было. Но уже была «аптека» и мак.
«Из больницы надо выходить. И куда?»
— Лет пять-шесть мы с братом на маке. Я прекрасно понимаю, что мы с ним по отношению к маме ведем себя по-скотски, в таком возрасте повисли у нее на шее. Хорошо, что она вполне здорова и полна сил для работы, но вот папа ее подкосил, она не ожидала такого предательства. Когда он увидел, что мы подсели на мак, то понял, что ему это ни к чему, взял и соскочил. Ушел от нас. А я ведь долгое время смотрела на их отношения как на идеальные. Когда папа дома, нас для мамы не существовало, они — вдвоем. Мама для него готова на все. И у папы для нее прозвища домашние милые... Мне очень нравились их отношения. Хотя я знаю, что он всю жизнь ей изменял — и ей это известно...
— А ты пробовала остановиться?
— Меня на реабилитацию и мотивировать не надо. Но мы же «сидим» вместе с братом. Если останавливаться, то вместе. Мы в одной квартире живем, и спокойно воспринимать, что он будет употреблять, я не смогу. А он находит сто восемьдесят миллионов отмазок, чтобы не перекумариваться. Потому что в «семнашке» (наркологическая больница № 17. — А.К.) ему плохо, его там не лечат, и он все равно через три дня срывается. И срывает меня, соответственно... Кроме того, очень много геморроев надо для того, чтобы просто лечь в больницу. Поездка в наркодиспансер за направлением, разные анализы, которые делаются две недели. А на это же требуется время, то есть надо раскумариться и иметь несколько часов в нормальном состоянии. А у меня сейчас график такой, что купить надо два раза в день.
И еще. Пожар в «семнашке». Сгоревший дом престарелых мусолят две недели. А про этот случай по телевизору сказали: «Да, сгорели 45 человек, но они все ВИЧ-инфицированные наркоманки». После этого меня просто переклинило.
— Но ты пробовала лечиться?
— Раз пятнадцать. Но из больницы же надо выходить. И куда? Куда идти?..
Последний вопрос
— Я могу объясниться за свои поступки, за свою прошлую жизнь и не чувствовать вины или ущербности, — говорит Настя. — Я считаю, у меня не было выбора с самого начала. Когда проходит грань между употреблением и неупотреблением — выбора больше нет...
Настя ошибается. Жестокая психологическая травма в 13 лет. А до этого — помните? — «неприсмотренное детство». И еще множество таких оговорок, как росточки, пробивают наслоения уже «наркоманских» воспоминаний. «Папе не объяснишь», «мама в работе». Психолог мне так и сказала: Настю привело к зависимости абсолютное одиночество в собственной семье. И она не одна такая — у нас тысячи молодых спиваются в такой ситуации лет с шестнадцати.
Ну вот, товарищи в погонах. Вы привыкли оперировать статистикой, миллионами. А вот вам живой человек. Вы считаете, Насте нужно принудительное лечение? Но она обращалась к врачам добровольно раз пятнадцать. Вы хотите посадить ее за «систематическое употребление»? Но она колется оттого, что наша куцая наркология бессильна там, где человеку с детства нужна «анестезия на душу». Даже лучшая в России государственная клиника лечит 7,5 человека из 100.
Принудительное лечение — и это говорится в стране, где и добровольно-то лечиться негде, десяток центров на страну.
Уголовная ответственность за наркоманию — и это притом, что в прошлом году из 103 000 уголовных дел, связанных с наркотиками, более 80 000 тысяч заведены на наркоманов — это или хранение без цели сбыта, или мелкий сбыт до 0,5 грамма. Вы хотите еще тысяч 500 посадить? И не надо говорить, что в тюрьме можно бросить наркотики. Я бы, может, и поверила, если бы сама на днях в колонию-поселение не съездила. Там каждая вторая женщина — наркоманка. И живут они в таких коровниках, в такой тоске и гнуси, что там невозможно оставаться в здоровом рассудке.
В этом году у ФСКН бенефис, она поет и пляшет — раздает сертификаты реабилитационным центрам, сеет коноплю, фонтанирует идеями лечения — чем бы ни заниматься, лишь бы не своими прямыми обязанностями. А в чем заключаются обязанности Минздрава, теперь и вовсе не скажешь.
Настя может ответить вам на все вопросы: нужны ли рецепты на кодеин, лечит ли тюрьма, к чему приводит запрет на наркотики. А вы ответьте ей на один вопрос:
— И куда идти мне? Куда?..
«Принудительное лечение — подходящий вариант, чем жестче, тем лучше»
— это мнение начальника некоего НИИ ФСКН И.Батыршина, политолога.
Комментарии специалистов
Сергей Полятыкин, нарколог наркодиспансера № 12: «Принудительно нельзя вылечить даже гастрит. Пациент должен сотрудничать с врачом, а врач с пациентом. Принуждение вызывает только сопротивление или ломает человека. А изменить его поведение можно, только используя ресурсы личности. Люди, которые говорят о принудительном лечении, сформировались в условиях кризисного управления. И это решение кризисное. А сейчас надо учитывать мнения людей, различных социальных групп. Зависимые люди — алкоголики, наркоманы, их родственники, никотинозависимые — тоже особая социальная группа».
Александр Савицкий, психолог реабилитационного центра: «Дело не в закрытых домах с решетками, а в реабилитационной программе и людях, которые там будут работать. А кадров нет, и если делать грамотно, надо сначала их обучить. А так это бессмысленно. У нас полно наркозон в России — ни одна еще никого не вылечила.
Вот еще говорят: центры Ройзмана. А какая у него реабилитационная программа? Это не программа — „Ройзман“. В чем там суть — в насилии над больными людьми? Это все равно что принуждать больных гриппом не кашлять. А принудительное лечение в чистом виде есть в Китае. Их там сажают фуфайки шить, поколачивают, сажают в карцер. Это бред. Так вопрос не решить. Тем более сейчас, когда государство вырастило „аптечную наркоманию“ — как лечить психически больных принудительно? Мышиная возня это все...».
