Все самое востребованное и красивое в искусстве со временем приедается, надоедает современникам. В какой-то момент, как писал поэт, «из ряда многих поколений выходит кто-нибудь вперед». Таким отважным считается сын московского мастерового — столяра и краснодеревщика Дормидонта Быковского. Когда ему исполнилось 15 лет, отец отдал его в ученики известному швейцарскому итальянцу. После Миланской академии Доменико Жилярди четыре года изучал архитектуру Рима, Флоренции, Венеции, возродивших формы античной архитектуры. В этом духе и творил Жилярди, став Дементием Ивановичем, в Москве. Старое здание Московского университета на Моховой, Вдовий дом на Кудринской площади, Опекунский совет на Солянке, дом Луниных на Никитском бульваре — все это его рук дело.
Через три года обучения Михаил Быковский стал помощником мастера. При содействии Жилярди получил задание Академии художеств в Санкт-Петербурге «сделать полный проект карантина на морском берегу на 250 человек». Испытание выдержал, заслужил звание архитектора, академика. Но множить ампир на улицах Москвы, как учитель, не хотел.
В 33 года, став чиновником по особым поручениям генерал-губернатора, главным архитектором Москвы, Михаил Быковский произнес речь на выпускном акте Архитектурного училища. Тогда, в 1833 году, наперекор общественному мнению заявил: не должна быть «архитектура греческая или греческо-римская всеобщею», ей не «должны следовать все народы, без малейшего уклонения». Быковский ратовал за «архитектуру собственную, национальную». Речь закончил призывом: «Да проявится настоящий дух нашего отечества и в произведениях архитектуры и да возвестит она позднейшему потомству о благоденствии и нравственной силе России».
Многое, сделанное Михаилом Быковским, уничтожено в богоборческие годы. Нет церкви Никиты Великомученика в Старых Толмачах, колоколен Никитского и Сретенского монастыря. В переулке у Солянки сохранился возвращенный верующим и возрожденный ансамбль Ивановского монастыря: стены, ворота, башни-колокольни, собор Усекновения Главы Иоанна Предтечи с высоким граненым куполом, церковь Елизаветы и разные службы.
Творениям сына Михаила Быковского, Константина, повезло больше. На Неглинной неколебим дворец — бывший Государственный банк Российской империи. Эта функция за ним осталась: был здесь Госбанк СССР, теперь — Госбанк РФ.
Много лет Константин Быковский служил архитектором Императорского московского университета в годы его бурного развития. Им построены клиники медицинского факультета на Девичьем Поле, Зоологический музей. Переделано кардинально Новое здание университета, оно же — Аудиторный корпус. Эта работа падает на начало XX века, когда архитекторы получили новые материалы и конструкции, могли проектировать здания с большими стеклянными куполами и крышами, и сегодня поражающие в Верхних торговых рядах на Красной площади.
В Аудиторном корпусе под прозрачным куполом попадаешь на беломраморную парадную лестницу с тремя ярусами балюстрад. Чувствуешь себя как во дворце. Прозрачная крыша сливается с небом. Свет заливает античные колоннады и арки, заимствованные у эпохи Возрождения. Ступени ведут круто вверх. Там картина с образом Михаила Ломоносова.
В Новом здании Быковский сделал две аудитории, напоминающие греческие амфитеатры. До революции в самой большой из них читали лекции профессора богословия, поэтому называлась она Большой Богословской. Посещение этих лекций считалось обязательным. На лекции историка Василия Ключевского ходила вся Москва по доброй воле. Как пишет один из его слушателей, когда профессор читал свой курс, Большая Богословская была набита студентами, как зал на концерте Собинова.
Летом 1917 года в этой аудитории выступали генерал Корнилов, премьер Керенский и лидер либералов Павел Рябушинский, безуспешно пытаясь спасти Россию от надвигающейся пролетарской революции.
22 июня 1941 года после объявления войны здесь состоялся митинг, и, когда он закончился, на стол президиума легли сотни заявлений добровольцев с просьбой отправить на фронт.
Лучшие актеры, поэты считали за честь выступить в этих стенах, как в Большой аудитории Политехнического музея. Читал трагический финал «Поднятой целины» Михаил Шолохов, после последних строк смахнул слезу.
Когда в этой аудитории я писал сочинение, поступая в МГУ, ее называли Большой Коммунистической. При демократии переименовали в Большую Академическую. Теперь это «Чехов-центр» с 3D-экраном, интерактивными досками, пультами голосования, аппаратурой синхронного перевода. Весь трехэтажный Аудиторный корпус занимает разросшийся факультет журналистики.
Второй амфитеатр, Большую Юридическую аудиторию, после выздоровления Ленина в 1922 году комсомольцы назвали его именем, хотя в ней Ленин лекций не слушал, не бывал.
Перед Аудиторным корпусом, когда его перестраивал Константин Быковский, стоял на высоком четырехметровом чугунном постаменте бронзовый бюст высотой меньше метра. На статую в полный рост денег не хватало. Император и министр просвещения из казны рублей не дали. Московские власти поступили так же. Университету разрешили взять часть средств из денег, уплаченных за слушание лекций. На памятник собирали пожертвования по подписке шесть лет.
По заданию ректора, историка Сергея Соловьева, скульптор изваял парадный образ. Голова в парике с завитыми буклями, с косой. Лицо «передавало твердое, уверенное выражение, нрав «архангельского рыбака». Позолоченные буквы на постаменте гласили «Ломоносову Московский университет 1876 год». В таком виде простоял бюст до начала Отечественной войны.
Во время налета германской авиации на Москву вечером 29 октября 1941 года крупная фугасная бомба, предназначавшаяся Кремлю, разорвалась во дворе университета. Ударная волна сорвала крыши Аудиторного корпуса и библиотеки, все рамы и двери. Двор завалили разлетевшиеся книги. От застекленного купола остался изуродованный каркас. Разбился на куски чугунный постамент. Рухнули на землю бюст и глобус над воротами ограды.
Война не закончилась, но Аудиторный корпус и библиотеку восстановили. Государство деньги по подписке не собирало. Вместо бюста по проекту Сергея Меркурова установили замечательную статую. Ошибки прошлого автор монументов Ленину и Сталину не повторил. На невысоком пьедестале молодой Ломоносов, не похожий на «архангельского рыбака», держал листы рукописи и стоял, опершись на глобус, символ просвещения в XVIII веке. Бронзы в дни войны не нашлось, монумент изваяли из тонированного под бронзу гипса. Мне этот соразмерный постаменту Ломоносов, окруженный скамейками, никогда не пустовавшими, нравился больше, чем тот основатель университета, что сегодня сидит одиноко на гранитной скамье пьедестала.
В Аудиторном корпусе, в бывшей Ленинской аудитории, минувшим летом я принимал экзамены и отговаривал красивых и решительных девушек поступать на факультет журналистики, полагая, что это специальность сугубо мужская. Сам, не поставив тире в названии сочинения «Пушкин — великий русский поэт» и пару запятых, с первого захода не поступил в 1950 году...
В бывшем доходном доме Нижегородско-Самарского банка помещалось Главное таможенное управление Наркомата торговли СССР. Когда оно в
Из дома на Тверском бульваре, 12, ходил на Малую Бронную художественный руководитель Государственного еврейского театра Соломон Вовси, известный в Москве и мире под псевдонимом Михоэлс. В реальном училище на уроке мировой литературы ему дали задание прочесть роль короля Лира. «Она больше всех волновала меня во всей трагедии, — вспоминал Михоэлс. — Это, очевидно, отразилось на моем чтении, потому что когда я ее читал, учитель наш прослезился. В тот день я дал себе слово, что если когда-нибудь стану актером, то непременно сыграю короля Лира».
Было и другое желание — стать адвокатом, четыре года студент юридического факультета Санкт-Петербургского университета воображал себя юристом, народным защитником на политических процессах.
Адвокатом Соломон не стал, поступил в еврейскую театральную студию. Если бы подал заявление в Школу-студию МХАТ, его бы никогда не приняли из-за малого роста и отсутствия красоты. Михоэлс лучше всех видел свои недостатки и не раз говорил, что сдал бы свою внешность в ломбард и потерял квитанцию. Недостаток красоты компенсировала физическая сила: легко носил тяжести, без труда выносил на сцену Корделию...
Короля Лира сыграл так, что известный английский режиссер Гордон Крэг признался: «Теперь мне ясно, почему в Англии нет настоящего Шекспира на театре. Потому что там нет такого актера, как Михоэлс».
В Театр на Малой Бронной ходили многие люди, не понимавшие еврейского языка, только бы увидеть, как играет этот артист, при жизни признанный гениальным. Его искусством восхищались Петр Капица, Алексей Толстой, Иван Козловский, Дмитрий Шостакович...
Когда началась Отечественная война, в Москве возник Еврейский антифашистский комитет, ЕАК, «для вовлечения в борьбу с фашизмом еврейских народных масс во всем мире». На деньги, собранные в Биробиджане, построили авиационные эскадрильи «Сталинская дружба народов» и «Советский Биробиджан». Но этих средств было мало. С задачей, поставленной правительством СССР, председатель комитета справился, полетев через океан в Новый Свет. Там, в богатой Америке, Канаде выступал перед «народными массами» на стадионах и в крупнейших концертных залах. Говорил так, что женщины снимали с себя драгоценности и отдавали устроителям собраний. Люди бросались на сцену, чтобы обнять оратора, которого без волнения никто слушать не мог. Этот титан искусства обладал гипнотической силой, завораживал слушателей, как могли на митингах и собраниях Ленин, Троцкий, Сталин...
В Карнеги-холле толпа, ринувшаяся к оратору, проломила пол, Михоэлс сломал ногу и передвигался по стране на костылях и в коляске. На митингах собрал миллионы долларов, пятнадцать из них передал фонд «госпожи Черчилль» в помощь Красной Армии, единственной силе, противостоящей Гитлеру, врагу всего человечества. На собранные доллары были куплены 1000 самолетов, 500 танков, теплая одежда, медикаменты. Бесплатно союзники боевые машины не поставляли.
В США Михоэлс встречался с Чарли Чаплином, Марком Шагалом, убеждал Эйнштейна в том, во что сам верил: в СССР государственного антисемитизма нет, если есть, то только в некоторых головах.
В Советском Союзе Соломон Михоэлс играл роль защитника всех соплеменников, подобно Соломону Полякову в царской России. Миллионов, как у самого богатого банкира империи, у него не было. Помогал ходатайствами, обращениями в инстанции, словом, которому мог бы позавидовать любой адвокат. Говорил: «Я обвешан человеческими судьбами».
После победы за постановку пьесы «Фрейлехс» (так называется народный танец, исполняющийся на свадьбах) Михоэлсу, его другу Зускину, композитору Пульверу и художнику Тышлеру присудили Сталинскую премию. А в январе 1948 года Сталин поручил министру госбезопасности генерал-полковнику Абакумову «ликвидировать» председателя ЕАК.
Как члена Комитета по Сталинским премиям Михоэлса командировали в Минск на просмотр спектакля, выдвинутого на премию.
Дочь Сталина Светлана на даче при встрече с отцом, ей было тогда 18 лет, невольно стала свидетелем секретного телефонного разговора. В «Письмах к другу» есть такой эпизод: «Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: «Ну, автомобильная катастрофа». Я отлично помню эту интонацию — это был не вопрос, а утверждение, ответ. Он не спрашивал, а предлагал это — автомобильную катастрофу. Окончив разговор, он поздоровался со мной и через некоторое время сказал: «В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс». Обманул отец родную дочь.
Спустя пять лет арестованный бывший министр МГБ дал письменные показания, что получил задание от «председателя правительства СССР И.В.Сталина», поручив эту операцию своему заместителю, главе МГБ Белоруссии, генералам и офицерам, «специальным людям», выполнявшим подобные мокрые дела. На допросах они рассказали, что Михоэлса и его приятеля театроведа Голубцова, по совместительству агента Лубянки, заманили под благовидным предлогом на загородную дачу министра госбезопасности Белоруссии и там наехали на обоих колесами грузовика, пожертвовав своим агентом. Ночью вывезли погибших с места преступления в город и бросили на обочину малолюдной улицы, где утром покойных увидели прохожие.
Похоронили великого артиста с государственными почестями. Состоялся траурный митинг, где выступил с проникновенной речью Александр Фадеев. Вышел сборник памяти артиста. Присвоили имя Михоэлса театру на Малой Бронной.
Что произошло дальше, известно: спустя год театр и студию закрыли, преемника Михоэлса, народного артиста РСФСР лауреата Сталинской премии Вениамина Зускина, арестовали, пытали. Его и руководителей ЕАК расстреляли. Из библиотек изъяли все книги и альбомы Михоэлса, посмертно лишили звания народного артиста СССР и ордена Ленина. В конечном итоге назвали участником заговора «врачей-вредителей», в числе которых оказался брат артиста Мирон, Меер Вовси, главный терапевт Красной Армии. От расправы обреченных на смерть избавила смерть тирана.
В доме на Тверском бульваре, 12, жил зять Михоэлса, композитор Моисей Вайнберг. Уроженец Варшавы, житель Минска, стал москвичом в годы войны неожиданно для себя. Из Ташкента, куда попал в эвакуацию, прислал Шостаковичу на отзыв симфонию. Вместе с ним получил вызов в Москву и квартиру в доме рядом с Михоэлсом и Зускиным. Шостакович писал, что музыка этого композитора, которого считал выдающимся, «написана кровью сердца». Вайнберг сочинил 22 симфонии, сонаты, концерты, оперы, балет. Музыку к 25 фильмам, включая «Летят журавли», «Афоня», «Укротительница тигров»... Песню из «Последнего дюйма», услышанную так давно, помню и пою про себя в хорошем настроении.
Еврейскому театру здание на Бронной не вернули. Спустя тридцать лет после его закрытия основал Камерный еврейский музыкальный театр Юрий Шерлинг. Он рассказал мне: выполнил декорации первого спектакля, «Белая уздечка черной кобылицы», и помог найти зал в Москве на Таганке Илья Глазунов. От роли художника театра Тышлер отказался.
