— Ольга Владимировна, помните день трагедии?
— Ирина поехала на работу в хорошем настроении. Сказала, что вечером собирается в кино с друзьями. Все вроде нормально было, но меня не покидало щемящее чувство. Где-то в 18.25 я ее набрала, она взяла трубку и чужим голос сказала: «Мама, не жди. Буду поздно». И после этого отключила телефон. На ночь она не пришла. Как потом я узнала — была у друзей. Они ее не отпустили, потому что она была в плохом состоянии. Она ведь даже не могла давать показания — теряла сознание, не могла отвечать на элементарные вопросы: когда родилась, как зовут. Я думаю, что любой человек был бы примерно в таком же состоянии, если бы у него на руках ребенок умер. Ничего удивительного тут нет.
Утром она пришла домой, рассказала, что произошла трагедия. У меня началась истерика. Но я взяла себя в руки, и мы вместе с ней поехали в церковь, чтобы поставить свечи за упокой детской души. Заказали службу за здравие матери, чтобы она выжила. Мы знали, что она в реанимации.
— Как Ирина попала в психическую лечебницу?
— Первые два дня она сидела на кровати качалась, приговаривая: «Я убила ребенка и не имею права жить». Потом она наелась таблеток. Это были простые пилюли — аспирин, анальгин, цитрамон... Слава богу, у нас в доме ничего серьезного не оказалось из лекарств. У Иры началась рвота. Потом она схватилась за уксус. Я тогда в магазин пошла — он буквально в 200 метрах от подъезда, но материнское сердце почувствовало беду. Я вернулась, а она с бутылкой уксуса. Я выхватила, объяснила, что этим она бы не убила себя, а сделалась инвалидом и мучилась бы всю оставшуюся жизнь. И сказала — давай. Но я испугалась за нее. Вот ухожу на работу и не знаю, что она с собой может сделать. Потому повезла ее к психиатру. Она посмотрела и сказала — в данной ситуации лучше находиться в стационаре под присмотром врачей.
— То есть ее не прятали в психушке от разбушевавшейся толпы?
— Никто ее не прятал. Ей надо было снять острый приступ стресса. Но я хочу сказать, что если бы это было не так, никто из врачей ее держать там не стал бы. Тем более что туда приезжал глава департамента здравоохранения. Ирина находилась в больнице под сильнодействующими препаратами. У нее было острое стрессовое состояние, усугубленное попытками суицида. Через три недели я ее забрала. И еще 2 месяца она дома просто отрыдала по малышке Сонечке. Просила у нее прощения. Твердила, что не хотела... Я никому не желаю оказаться в этой ситуации.
— Когда люди вышли на митинг против Иры, как вы реагировали?
— Я была в шоке от жестокости людей. Но я понимала, что они пошли на поводу тех, кто хотел показать, что единственным виновником трагедии является Ирина. Что вот она такая сволочь, взяла и поехала по людям. Я убеждена, что и митинг был организован специально, чтобы отвести внимание от истинных виновников — администрации города, которой постоянно не хватает денег на ремонт, на замену коммуникаций. А потом средства вдруг неожиданно находятся. Это как с тем малышом, что в коллектор провалился и погиб. Ведь после его гибели в течение двух дней завезли новые трубы.
На митинге несли портреты Иры со словами «убийца». Были даже сделанные фотошопом изображения, где она в робе, за решеткой, с надписью «5 лет тюрьмы». Я долго думала, кто же решился эти портреты нести. И недавно я попросила знакомых увеличить видео и увидела, что один портрет моей дочери держит глава Фокинского района, где произошла трагедия. Я была поражена. Потом в Интернете про Иру стали писать всякие ужасы. Вскрыли ее страницы в соцсетях. На мобильник стали приходить эсэмэски типа «сдохни».
— А кто пустил слух, что вы родственница больших чинов и свою дочь «отмажете»?
— Думаю, все те же. Уже через несколько дней стали говорить, что мать — прокурорша, отец генерал. А мы самые обычные простые люди. Я работала преподавателем в строительном училище. Муж — военный пенсионер, который прошел три «горячие точки». Он в Чечне своим телом закрывал чужих детей, а своему ребенку помочь ну ничем не мог. В Брянске люди в среднем получают по
— А все-таки чья машина, на которой Ира ехала, и где она сейчас?
— У нас в семье машины нет. Ира мечтала купить, но я ее уговаривала сделать это летом. Я боялась зимы, но все произошло осенью... Машину ту оставил Ире ее друг. Можно сказать, жених. Он ее на этой машине возил на работу и с работы, а когда уехал в командировку в Москву, то написал доверенность. Сейчас машина арестована — и он не может ее забрать. Но Иру он ни в чем не винит.
— Следователи уверяют, что никакой доверенности не было.
— После аварии Ира была в шоковом состоянии и не могла вспомнить, где что лежит. Инспектор, которая приехала на место трагедии, сама вытаскивала ее документы из сумки. Права нашли, а доверенность почему-то нет... Но Ира уверяет, что она была. Дочь у меня очень ответственный человек во всех отношениях. Я за день до трагедии ездила с ней по городу, и она вела очень спокойно, там, где светофоры и пешеходные переходы, везде останавливалась. И добросовестно училась в автомобильной школе, с первого раза получила права. Все, что случилось, роковое стечение обстоятельств. Пешеходы два месяца переходили дорогу по проезжей части, потому что с перехода убрали зебру и верхнее покрытие. Дорожные службы должны были поставить ограждение на время ремонта. Но этого ведь никто не сделал. Буквально в 70 метрах от места трагедии виден работающий светофор — и около него стоял знак «пешеходный переход». Он прекрасно виден с регистратора. Ирина ехала и думала, что только там есть пешеходный переход. А про этот, нерегулируемый, она не знала.
Может, вам покажется жестким, но я хочу сказать, что переходить подобный переход так, как шла Анна Сивакова, да еще с ребенком, просто нельзя. Мы увеличили потом кадры с видеорегистратора. В руке у нее был телефон, а в ушах фурнитура.?? Может, разговаривала, может, музыку слушала.
— Сама Ирина разговаривала по мобильнику в этот момент?
— Нет, это бы показала распечатка разговоров. Первый звонок после ЧП был мой, в 18.25. Я не понимаю, откуда все эти домыслы, насчет того что дочь говорила по телефону, превысила скорость... На этом участке было снято дорожное покрытие, сами подумайте, можно ли там было лететь со скоростью 80 км в час?
— Первый адвокат отказался защищать Ирину, потому как был убежден в ее виновности...
— Мамедов сказал по-другому — сам отказывается, потому что мы такие непорядочные люди и не хотим платить деньги пострадавшей стороне. Но у нас никогда не было разговора с ним про деньги. Я сама несколько раз звонила сестре отца девочки, ему самому, предлагала на похороны и на лечение. Мне говорили — ничего не надо. И тот же Мамедов уверял, что в деле 8 смягчающих обстоятельств: ремонт на дороге, снято покрытие, нет знака, не оформлен пешеходный переход, сама пешеход переходила невнимательно и т.д. Я считаю, что он нас бросил подло. Решил: зачем бороться с чиновниками и защищать муравья? А мы, простые люди, — муравьи для власти.
Не случайно глава города сразу же сказал — потерпевшим квартиру, виновницу в СИЗО. И до этой трагедии были ДТП, и после. И дети гибли. Я выяснила, что городская прокуратура выносила постановление еще в августе, чтобы была организована безопасность на Московском проспекте во время ремонтных работ. Чтоб были знаки выставлены. Чтоб сделали временные зебры или же закрытые переходы. Когда я лично встречалась с заместителем прокурора, спросила его, почему же вы тогда лично не потребовали исполнения, не возбудили дела за халатность со стороны дорожных служб? Он промолчал. Я достала сводку, где сказано, что с 2007 года не оформлены пешеходные переходы, что они опасны, что зебры стираются, что знаков недостаточно. Сделано все, чтобы люди гибли на этих переходах. Но чиновников почему-то на скамье подсудимых нет. Они спрятались за спину моей дочери. И сделали ее одной виноватой на всю страну.
— Ваша дочь сейчас чем занимается? Она работала все это время?
— Ее сразу же уволили. Управляющая банком (дочь устроилась туда сама, без протекций) сказала, что позвонили из Москвы, из головного офиса. Я сказала Ирине — напиши заявление сама, чтобы у людей не было неприятностей. Тем более что все равно уволили бы по какой-нибудь придуманной статье. К тому же она находится под домашним арестом. Ей нельзя выходить из дома, вести переписку, говорить по телефону. Даже учиться в техникуме нельзя. Ходатайство об учебе судья отклонил. Через меня ее сокурсницы передают вопросы к сессии, чтобы год окончательно у нее не пропал. Но мы ведь не знаем — сможет ли она сессию сдавать... В любом случае — она старается заниматься сама. Сейчас она вышивает бисером, нитками. Я ей купила такие наборы, чтобы чем-то ее отвлечь.
