В церковном государстве были свои плюсы — как свидетельствуют современники, вся Страстная неделя в дореволюционной России была нерабочей: людям давали время спокойно помолиться, обратиться мыслями к Христу и как подобает подготовить к празднику. Если обратиться в воспоминаниям москвичей рубежа XIX-XX веков, видно — город жил особенной жизнью, наполненной ожиданием.
«В шесть часов прекратилось трамвайное движение, и постоянно раздражающий гул города, достигший особенного напряжения в предпраздничные дни, стал понемногу уменьшаться, и к восьми вечера Москва совсем затихла. Поредела толпа, потемнели и опустели магазины, куда-то исчезли извозчики, затихли гудки автомобилей, и непривычная странно-величавая тишина опустилась над столицей. Часа два длилось это торжественное молчание, почти ничем не нарушаемое, ничем не тревожимое. Только после десяти на опустелых, притихших улицах начали показываться пешеходы, опять замелькали извозчики, и к одиннадцати часам огромные шумные толпы людей потянулись к темному Кремлю», – цитируют описание Пасхи очевидцами бытописатели Владимир Руга и Андрей Кокорев, говоря о столичном вечере 1913 года.
Поскольку в царской Москве Кремль ещё не превратили в режимное предприятие, и войти туда мог любой желающий, большинство горожан предпочитало отправиться слушать пасхальный благовест именно туда. Как свидетельствуют воспоминания современников, сильнее всего детей огорчало, что не всех брали на Соборную площадь — маленькие оставались дома ждать родителей к пасхальному столу. Вот как, например, писала о Пасхе своего детства в конце 1890-х годов мемуарист Анастасия Цветаева, сестра поэтессы:
«Во дворе раздавались голоса и шаги, и мы, забыв запрет, сон, всё, – кидались навстречу объятьям, пасхе, куличу и подаркам. Бледным золотом апрельских лучей наводненная зала, парадно накрыт стол, треугольник (как елка!) творожной пасхи, боярскими шапками (бобрового меха!) куличи, горшки гиацинтов, густо пахнущих, как только сирень умеет, и таких невероятных окрасок, точно их феерическая розовость, фиолетовость, голубизна.... Ярмарочное цветение крашеных яиц, и огромный, сердоликом (чуть малиновее) окорок ветчины.
Как горели лбы (тайком, нагнувшись под стол, о них разбиваемых крутых яиц), как пряно пахло от ломтей кулича, как пачкались в выковыривании изюминок и цукатов пальцы и как, противной горой, наваливалось пресыщение, когда крошка самого вкусного отказывалась лезть в рот! Каплями янтаря и рубина остатки вин в отставленных рюмках! Новые яйца: стеклянные, каменные, фарфоровые – не считая бренности шоколадных, сахарных».
Посколько людей, не державших Великий пост, в дореволюционной России можно было пересчитать по пальцам, мясные деликатесы — окорок, – подавали к столу обязательно: разговеться со вкусом. Как и церковное вино — кагор, — которое наливали даже детям, разбавив водой. Заблаговременно готовились к празднику все столичные магазины — если сегодня москвичи сетуют на подорожание яиц в пасхальную неделю, то раньше в цене мог подскочить и окорок, и творог, и уже готовые продукты. Кстати — несмотря на привычку апологетов старого строя посетовать, что, мол, вот бабушки-то сами пекли! – количество продаж готовых, на заказ, куличей и творожных пасх, в начале ХХ века были впечатляющим. О них вспоминает, кроме прочих, Иван Шмелёв в своем «Лете Господнем», которое уже считается энциклопедией праздников дореволюционной России.
«Скоро Пасха! Принесли из амбара «паука», круглую щетку на шестике, — обметать потолки для Пасхи. У Егорова в магазине сняли с окна коробки и поставили карусель с яичками. Я подолгу любуюсь ими: кружатся тихо-тихо, одно за другим, как сон. На золотых колечках, на алых ленточках. Сахарные, атласные…
В булочных — белые колпачки на окнах с буковками — X. В. Даже и наш Воронин, у которого «крысы в квашне ночуют», и тот выставил грязную картонку: «принимаются заказы на куличи и пасхи и греческие бабы»! Бабы?.. И почему-то греческие!».
СПРАВКА «МК»
Загадочная «греческая баба» – забытый со временем пасхальный пирог. Греческая — с добавлением толченого миндаля и лимонной цедры. «МК» заглянул в поваренную книгу Елены Молоховец и выяснил рецепт (кстати, баб там более двух десятков!):
«¼ гарнца (гарнец = 3,2 литра — прим. «МК») молока вскипятить, заварить им ½ гарнца муки, мешая шибко до гладкости, накрыть, пусть постоит так с ½ часа; когда остынет, положить 60 желтков, ¾ стакана самых лучших густых дрожжей, ¾ стакана растопленного теплого масла, муки еще 4½ стакана и сахара 1 стакан, разбить лопаткой как можно лучше, положить 15 сбитых белков, размешать, дать подняться, выбить опять лопаткой, наполнить ¼ формы, намазанной маслом, и обсыпанной сухарями; когда тесто поднимется, так что наполнит ¾ формы, вставить как можно осторожнее в горячую печь на 1 час. В эту бабу можно положить 3 золотника (золотник = 4,2 грамма — прим. «МК») шафрана, сперва его высушить, мелко растереть ножом, всыпать в молоко, на котором растворить бабу».
Трудно представить, когда обычной современной хозяйке потребуется готовить блюдо из 60 желтков... Но если пересчитать пропорции, может, что получится?
«Весенний» кекс и творожная масса
После революции 1917 года православным пришлось несладко: один из первых декретов советской власти — об отделении церкви от государства и школы от церкви — привёл к тому, что религия была вынесена на околицу жизни. Позднее, в 1920-е годы, религия оказалась и вовсе вне закона: велась настолько радикальная борьба с церковью, что молодежь не было нужды уговаривать — они и не стремились в храм, напротив, с удовольствием принимали участие в сожжении икон. А вот те, кто продолжал ходить на Всенощную, оказывались под наблюдением: если попался, могли и с работы выгнать, и из комсомола исключить, и всей семье гарантировать неприятности. Ради того, чтобы наставить советского человека на путь истиный, светский, придумывали свои, особые праздники — например, Красную (или комсомольскую) пасху.
Правда, традиция не прижилась. Хоть СССР официально считался государством атеистическим — полностью искоренить главный религиозный праздник не удалось: всё вернулось на круги своя после войны.
– При Хрущеве запрет праздновать Пасху активизировался — борьба с религиозными пережитками вновь заиграла в полную силу. Стали следить, кто придёт на службу в те храмы, которые все еще открыты. Тех, кто «засветился» на крестном ходу, брали на учет. Однако в целом народ стал более религиозным — повлияла война, люди вернулись совсем с другим настроем, уже без воинствующего атеизма, – рассказал «МК» историк Александр Васькин. –Уже при Брежневе празднование Пасхи преследовать перестали: вспомним, что Ильич любил целоваться, а ведь это пасхальная традиция! По-своему, правда, готовилось к Пасхе центральное телевидение: программу составляли так, чтобы любой ценой отвлечь народ от идеи пойти на крёстный ход — все-таки телевизор был главным украшением праздничного стола! Но всё равно переманить к телевизору всех не удавалось. Кстати, был забавный случай — в 1973 году Пасху специально сделали рабочим днем. Выходной перенесли на понедельник. Тогда в народе родился неприличный стишок:
Спасибо партии родной за любовь и ласку,
Отобрали выходной — об***али Пасху!
По словам Васькина, тогда же — в 1970-х годах – московская промышленность наладила производство куличей: хотя их корректно называли кексами «Весенними», все всё прекрасно понимали. Тогда же появилась на прилавках творожная масса с изюмом — аналог классической сырной пасхи.
— Дома изобретали формы для куличей: например, хорошо подходили консервные банки от болгарских томатов. Многие собирали шелуху от лука, чтобы красить в ней яйца, причём начинали ещё в январе. Цвет получался разным, в зависимости от насыщенности отвара: оранжевые яйца, красные, коричневые... Везло тем, у кого был в семье художник: тогда яйца расписывали по-настоящему! Московские старушки знали, какие храмы открыты, и устремлялись туда — светить куличи и крашенки. А вот окорок — обязательный элемент разговления после Великого поста — пропал. Это всё-таки был дефицит, продуктов не было, и окорок — только если в банке удастся достать, консервированный. Поэтому для семейного бюджета Пасха была довольно экономным праздником. Да и вообще советская Пасха была вполне к месту: получалась триада праздников — 8 марта, потом Пасха, потом Первомай. Так что её отмечали, несмотря ни на что, а уж чем ближе к концу советской эпохи, тем меньше внимания уделялось борьбе с ней.
