Итальянцы говорят: никто не хочет быть одиноким даже в раю. Но брошенные дети, инвалиды и старики всегда были, есть и будут. Заставить людей быть добрыми? Пробовали. Не вышло. Остается одно: научиться помогать.
Вале Родиной было семь лет, когда она осталась одна: мать спилась, а отец во хмелю сгорел дома заживо. Городское управление опеки и попечительства занялось подготовкой документов в детский дом. Но крестная мать девочки чувствовала, что в детском доме Валя погибнет. Вот как это объяснить? Не замерзнет, не умрет от голода — душа не выдержит. И она поехала в Москву, в Марфо-Мариинский приют для детей.
Валя с трудом пережила свалившуюся на нее беду. Пережитое потрясение вылилось в болезнь: ступни девочки превратились в кровавое месиво, ее едва отходили в больнице. Только ребенок оттаял, нашлись охотники на квартиру. Дом, в котором сгорел отец, находится в Мытищах. Владелец магазина, расположенного на первом этаже, решил прибрать к рукам пустую, к тому же дотла выгоревшую квартиру.
Пришлось приюту вступиться.
...Семилетняя Аня — точно ангел с рождественской открытки: пунцовые губки, пушистые ресницы. Бросают и ангелов: богатые родители стали спиваться, и девочка оказалась никому не нужна. В приют ее привезла родная тетка вместе с приходским священником. Не тут-то было: родители стали приезжать в обитель и ругаться. Друг с другом, с монахинями. Им показалось, что ребенка у них отобрали, а запретный плод сладок. Настоятельница всех собрала и сказала: конечно, приходите, читайте книжки, играйте, помогайте другим малышам. Каким малышам? Какие книжки? Отец исчез сразу, а матери все некогда...
Настоятельница Марфо-Мариинской обители, матушка Елисавета, говорит:
— Это сироты двадцать первого века.
А она в этом разбирается.
Когда началась война, ей было семь лет. Они с бабушкой оказались в деревне под Пензой. Когда пришло известие, что убиты младшая дочь бабушки с двухлетним внуком, бабушка в это не поверила. Она взяла внучку и поехала искать своих во Владимир-Волынск. Почему-то их не убили, а страшное путешествие запомнилось навек.
В 1945 году она попала в “Артек”. Вшивая, грязная, с начинающимся туберкулезом, она оказалась среди таких же, как она, изуродованных войной детей, мечтавших вдоволь наесться хлеба и увидеть родителей. Но, может быть, больше, чем умиравшие от голода и страданий дети, запомнились взрослые. Молодая и совершенно седая тетя Феня, на глазах у которой убили мужа, одноногий моряк, который рано утром уплывал на маленькой лодке далеко в море, чтобы привезти детям фляги с морской водой — полоскать горло. А уплывал далеко потому, что рядом с берегом в море плавали трупы убитых немцами людей. Детям давали и шоколад, и виноград, и, случалось, даже мясо. Кормили и то и дело взвешивали — очень хотели, чтобы дети начали поправляться. Весь персонал “Артека” питался баландой, но никому не приходило в голову украсть у детей хоть крошку. Все мечтали, что сирот больше не будет.
— Когда в начале девяностых на улицах снова появились бездомные дети, я поняла, что должна помочь им, как когда-то помогли мне.
Мария Николаевна Крючкова была журналистом и много лет проработала на радио. Наверное, она была “неправильным” журналистом, потому что весь смысл работы состоял для нее в том, чтобы после ее передачи кому-то стало хоть немного легче. Ведь на радио приходили сотни писем с просьбами о помощи. И она без зазрения совести пользовалась служебным положением, без стука входила в любой кабинет, просила, напоминала — и что-то менялось. А потом, в конце 80-х, все рухнуло. А письма по-прежнему приходили. Она стала относить их в церковь. И после службы читать вслух и спрашивать прихожан: кто готов помочь? И люди ходили.
— Такое было время, что Господь опустился до самой земли и всех нас обжег.
Так в 1990 году образовалось Марфо-Мариинское сестричество при храмах Покрова Пресвятой Богородицы и святых Марфы и Марии. Сестричество получило юридический статус, и журналист Крючкова стала бегать по инстанциям уже и в новом качестве, старшей сестры Марфо-Мариинского сестричества.
А потом она приняла постриг и стала монахиней Елисаветой.
Но правильней, конечно, сказать, что Марфо-Мариинское сестричество вернулось к жизни. Потому что создано оно было великой княгиней Елизаветой Федоровной в феврале 1909 года.
После убийства мужа сестра последней русской императрицы, великая княгиня Елизавета Федоровна, купила в Москве, на Большой Ордынке, участок с несколькими домами и большим садом. Там она хотела построить обитель милосердия, “место, где возможно быть не от мира сего, однако жить и действовать среди мира, чтобы преображать его”. Вскоре там были открыты больница и аптека для бедных, приют для девочек, общежитие сестер, а кроме того — школа и библиотека.
Решение о передаче знаменитого историко-архитектурного комплекса обители Марфо-Мариинскому сестричеству было принято правительством Москвы в октябре 1992 года. Но при советской власти в сестринском корпусе расположилась районная поликлиника №68, а в храме Покрова Пресвятой Богородицы — Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени И. Грабаря. В решении правительства было предписано поликлинике и центру выехать до 2000 года. Но все это было делом будущего, а пока все мысли настоятельницы Марфо-Мариинской обители монахини Елисаветы были устремлены к детям, ради которых судьба и вернула приют в его старые стены.
Первым ребенком обители стала девятилетняя Алина Егорина, которую отец Исидор, священник Валаамского монастыря, привез в 1996 году с Валаама.
Испуганная, дрожащая, прозрачная от постоянного недоедания девочка то и дело падала в голодный обморок. Алину и двух ее братьев воспитывала бабушка. Отца дети никогда не видели, а мать пила, как пили и пьют по сей день почти все жители Валаама.
На Рождество всех детей обители, которых к тому времени было уже шестеро, пригласили в англиканскую церковь. Они очень удивились, обнаружив, что почти все дети, пришедшие на праздник (а это были дети сотрудников посольств) говорят на другом языке. И во время представления Алина то и дело спрашивала матушку Елисавету, где же все-таки они научились так прекрасно говорить на этом непонятном языке. И матушка Елисавета неожиданно поняла, что ее воспитанники понятия не имеют о том, что на свете есть другие страны и там говорят не по-русски. Необходимо отправить их в путешествие. Но куда? Первым делом — на родину Елизаветы Федоровны, в Англию.
Настоятельница тотчас написала письмо в Лондон митрополиту Антонию Сурожскому, рассказала о детях. Антоний прочитал письмо своим прихожанам, которые собрали деньги — и дети полетели в Англию. Их изумлению не было предела. В “Шереметьево” они спросили: “Мы что, уже в Англии?”
Нечего и говорить, что, вернувшись в Россию, Алина захотела поехать домой, навестить маму и бабушку и рассказать о необыкновенном путешествии. Ехала на праздник, а приехала на похороны: мать повесилась.
Можно сколько угодно рассказывать о детях, живущих в Марфо-Мариинской обители, и не передать главного. Встреча со старшим братом Алины Федором — ну с чем мне ее сравнить? Разве что с тем, как Алина впервые увидела детей, говорящих на другом языке.
— Мы с Алиной учились в валаамской школе, а младший брат жил с бабушкой. Семьи фактически не было, и теперь я понял, что отец Исидор хотел нас всех спасти от погибели на острове. Там все пьют, все. Приехал я в Москву в 2000 году, поступил в 10-й класс.
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Приехать-то он приехал, а школы своей в обители нет, и все дети ходят в обычную районную школу. В сентябре объявили про родительское собрание. Отправилась на него матушка Елисавета. И еще объяснила: я ему вместо матери, я и поехала, он ведь не сирота. Надо думать, родители других учеников ее появление запомнили: монахиня, в клобуке, все сдавали деньги на нужды школы, и она сдавала, все записывали в блокнотик, что нужно купить ребенку, и она записывала...
...Поступил я в 10-й класс и понял, что нужна профессия — сразу даже не знал, какая. Мы с матушкой посоветовались и выбрали училище, где учат столярно-плотничьему мастерству. Сначала было очень сложно. А я ведь танцую, я даже танго соло танцевал. Начал-то я еще на Валааме, а здесь...
ОТСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ
...а здесь настоятельница поняла, что Федору очень нравится танцевать, и он около двух лет ходил в танцевальную студию. Танцует Федор не что-нибудь, а латиноамериканские танцы. Понадобился фрак — матушка поехала и купила ему фрак. Что касается бабочек — их она приобрела в магазине “БОСС” на Тверской, и это был Федору сюрприз; предстояло получать ключи от квартиры в Сартавале, и вручить их должен был патриарх. Поняли? Федор должен был выглядеть как наследный принц. Он и выглядел.
Квартиру Федору, его сестре и брату выделило в Сартавале государство. Жаль, жить там теперь некому.
...Почему я сейчас на танцы не хожу? Так ведь некогда, четыре раза в неделю подготовительные курсы МИРЭА. Все успеть трудно, но надо стараться. Кто хочет учиться, тот на все время найдет. А ведь мы еще конным спортом занимаемся и в бассейн ходим.
Вы, наверное, хотите спросить про деньги? Матушка дает на карманные расходы, а еще нам в училище платят за выполненную работу, получается примерно тысяча рублей в месяц. Одежду сам себе покупаю, матушка доверяет мне, знает, что я лишних денег не потрачу. А знаете, на велосипеде и на лошади одежда прямо горит, это ужас.
Брат мой приехал сюда в 2002 году. Спасала нас всех наша бабушка Хилья Васильевна Джепетова, святой была человек, умерла в прошлом году, а так младший брат жил с ней. А меня от пива отучила наша воспитательница Оксана Анатольевна. И знаете как? Сказала, что идти с пивом по улице — это как будто я салага. Ну, я представил — точно, и зачем это? У меня теперь на это нет ни времени, ни денег, ни желания...
Церковь? Первые два года для меня отстоять литургию было не по силам, а потом пошло. Мы ведь с братом теперь алтарники, я постепенно становлюсь нормальным человеком... Вы про обитель, может, не понимаете — никто нас не готовит к монашеской жизни, это каждый выбирает для себя сам, мы тут просто от погибели спаслись, обитель нам везде двери открыла. Матушка сама в детстве жила с бабушкой, много общалась с детьми и сама стала как дитя. На Валааме все люди черные, темные, а матушка веселая. Конечно, у нас тут нет отдельных комнат для каждого, ну и что? Все равно мы не в общежитии, мы дома, потому что только дома у тебя спросят, как дела, как настроение, пошепчутся с тобой. Это все от матушки идет, это я точно знаю. А в Сартавалу и на Валаам возвращаться нельзя. Знаете, я вспоминаю, как было раньше, и получается, что вся моя жизнь — борьба. Я даже думаю, может, книгу написать, чтобы уберечь людей от того, обо что сам споткнулся. Я все другу стараюсь объяснить. У него есть мать, но она его раздражает, представляете? У меня матери нет, а он не понимает, что это такое. Я очень про свою семью мечтаю, вдвойне даже...
Машенька Баркаева живет в обители шесть лет. Привезли ее из Воронежской области. Мать погибла, когда ей было 12.
— Сейчас я учусь и работаю воспитателем в школьной группе продленного дня, пишу прозу о детях. Хочу поступить на факультет журналистики.
Неверующему человеку в обители не выдержать ни физически, ни духовно. Но с Богом общается каждый, только по-своему. Я молюсь, а вы, может быть, по-другому. Конечно, иногда хочется побыть одной, а нас в комнате трое. Но ко мне часто приходят друзья, и все говорят, что у нас особая атмосфера, все готовы хоть каждый день сюда ходить.
Я хочу объяснить, что человеку без семьи не понять чего-то очень важного, главного. Я болезненно воспринимаю, что в мире много печали, а человек — существо очень одинокое. В том мире, который за воротами обители, на улице, редко кто улыбается, там очень много злости и цинизма. Добро, которое нам дали здесь, нужно выносить за ворота, чтобы и другим тоже досталось, а то у них жизнь будет бессмысленной.
Вот и загадка: эти двадцать детей, которых опекает обитель, — они что, какие-то особенные? В одном — да, несомненно. По обилию горя, которое выпало на их долю в раннем детстве. Тогда почему же они не стали злыми, агрессивными, как это часто бывает с выпускниками детских домов?
Никто уже не сомневается в том, что, каким бы чудесным ни было учреждение (одно слово чего стоит) — будь то детский дом, интернат или приют, — ребенку лучше находиться в семье. Рядом с ним должны быть люди, двадцать четыре часа в сутки излучающие тепло, заинтересованность и любовь именно к нему, одному-единственному. Квартиры, лишняя пара ботинок и торт в воскресенье — это важно, но это не главное. В детских домах есть и хорошие кровати, и горы игрушек, и с голоду никто не умирает, а дети выходят изуродованные. Отсутствие витамина любви смертельно. А аналогов химическая промышленность пока не создала.
В Марфо-Мариинском приюте живут дети, которые видят свое отражение в глазах настоятельницы, монахини Елисаветы. Очевидно, это исключение из правил. Но это факт. Как сказала Маша Баркаева: “Мы знаем, что живем в ее сердце, у нее в каждой клеточке один из нас”.
Это уникальный человеческий опыт, и главной проблемой приюта является невозможность набирать детей, потому что половина территории обители до сих пор занята. Поликлиника №68 давно бы переехала, если бы было построено здание на Малой Якиманке, а там дело дошло только до первого этажа. Центр имени Грабаря не имеет аналогов не только в России, но и в мире. Много лет власти Москвы не могут предоставить ему помещение, отвечающее всем требованиям, поэтому он по сей день располагаются в храме обители, расписанном Нестеровым, Кориным и Коненковым. Невероятно, но факт: росписи целы. И спасли их, конечно, реставраторы. Но сколько можно вбивать клинья между уникальными мастерскими и единственным в своем роде приютом для детей? Неужто правительство Москвы не может поставить точку в этой многострадальной истории?
Идея приюта, который пестует монахиня Елисавета, состоит в том, чтобы дать детям возможность выбора пути. Невольник, как она любит повторять, не богомольник. Нужно научить всему: общению с Богом, аккуратности, работе по дому, музыке, танцам, верховой езде, нужно открыть двери театров (воспитанники Марфо-Мариинской обители больше всего любят ходить в Большой театр), музеев, нужно показать другие страны...
Настоятельница давно приметила, что многие дети горбятся, ходят как старички. Известно, что лучшая в мире осанка у балетных — пригласили хореографа из Большого театра, и начались занятия. Но где взять балетные пачки?
ОТСТУПЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Однажды сестра Ирина увидела пожилую женщину, которая шла по улице и горько плакала. Она привела ее в обитель. История Мирры Николаевны Рубановой оказалась очень короткой и очень страшной.
Мирра Николаевна всю жизнь прожила в Баку. Она была известной портнихой, обшивала цвет города и кормила огромную семью. Когда в Баку начались погромы, ей удалось бежать. В Москве у нее жил единственный сын, сюда и приехала. Но однажды невестка ей сказала: это моя квартира, вы нам мешаете. И поздним вечером выгнала ее на улицу. Восемь месяцев Мирра Николаевна прожила в католическом приюте, где при входе и выходе выворачивали карманы, как в тюрьме. И оттуда выгнали: закончился срок действия каких-то бумаг. В тот день и увидела ее на улице сестра Ирина.
В обители она живет уже шесть лет. У нее нет ни прописки, ни вида на жительство, ни пенсии, как будто ее и на свете-то никогда не было. От прежней жизни остался только старый советский паспорт. Настоятельница выделила ей крошечную комнату, там есть кровать, телевизор, а главное — несколько отличных швейных машин. В обители Мирру Николаевну называют кутюрье: она шьет одежду взрослым и детям, но больше всего любит мастерить костюмы для праздников, именно она сшила детям балетные пачки. Настоятельница сказала, что для занятий хореографией девочкам нужны юбочки, как в балете “Жизель”, как у настоящих балерин. Пожалуйста!
Если бы милостивое государство вернуло Мирру Николаевну из небытия и выдало ей вид на жительство, она смогла бы получать пенсию, больше она ни о чем и не мечтает. А пока “пенсию” каждый месяц выдает ей настоятельница. Взяв заветную тысячу рублей, Мирра Николаевна отправляется в магазин, купить чего-нибудь вкусного: а вдруг в гости заглянет сын?
В первый день лета всех детей обители везут в Севастополь. Несколько лет их пускали в здание старого детского сада, а в прошлом году сбылась мечта настоятельницы: по сходной цене купили в центре города старый дом с маленьким участком, а еще старенький грузовой автобус “Мерседес”. Прорезали в нем окна, положили сиденья от “Икаруса” — старик оказался хоть куда, въезжает на любую гору. Про Севастополь все дети рассказывают взахлеб. Но матушка Елисавета расстраивается, ведь в Севастополе могли бы отдыхать и инвалиды последней войны, не говоря уже о старых солдатах Великой Отечественной. Продается соседний участок, там можно было бы построить второй дом — не беда, что маленький, — и был бы оздоровительный центр для одиноких инвалидов, которым много лет помогает Марфо-Мариинская обитель. Но удалось собрать только половину стоимости морской мечты. Где взять недостающие двадцать тысяч долларов?
Создатель отряда сестер милосердия во время Крымской войны, великая женщина XIX века Флоренс Найтингейл, сказала: “Небеса — это не место и не время... Чувства человека тратятся в словах попусту, их нужно претворять в поступки”.
Крошечная женщина и большой человек, настоятельница Марфо-Мариинской обители монахиня Елисавета сумела вернуть долг тем, кто когда-то спас ее, — она спасает других. Дети, которые живут в обители, несут за ворота обители свет и жаждут поделиться с другими тем, чем поделились с ними. Так создается великая цепь добра.
“Если ты здесь не для того, чтобы служить кому-нибудь, тогда зачем ты здесь?”
P.S. Я очень надеюсь, что правительство Москвы поставит наконец точку в истории старинного московского приюта, подыщутся помещения для реставрационного центра имени Грабаря и поликлиники №68. А еще надеюсь увидеть, как улыбнется вычеркнутая из жизни М.Н.Рубанова.
