А если смотреть правде в глаза — считай, ничего.
Прихожу как-то в гости. Еще не выбравшись из лифта, слышу рев. И не какой-нибудь там просто плач с огоньком, а прямо-таки душераздирающий, с прицелом на слабых духом. С порога спрашиваю: что? А мне не отвечают. Меня просто ведут в ванную. А там Василий с Григорием сражаются за право первым опустить в таз ноги для омовения после прогулки. Я не растерялась и говорю: а вы поставьте каждый по одной ноге. Потом повторите. Так, вроде, будет по-честному. Василий с Григорием оценили мою преданность делу правосудия, и с тех пор я у них считаюсь представителем Страсбургского суда по правам человека на суверенной территории Орехово-Борисова.
Недавно прихожу к ним на пельмени, а Григорий говорит: “Мне в воскресенье десять лет исполняется”. Василий: “И мне тоже”.
— Да, — умиляюсь я, — как время-то летит. Ну, что вам подарить?
А они хором отвечают: “Подарков не надо, вы приходите к нам в воскресенье к десяти часам утра!”
Я говорю: “А к двенадцати нельзя? Воскресенье же...”
А они как закричат: “В том-то и дело, что обязательно к десяти!..” — поцеловали меня в нос и в щеку (именно в эту секунду я насторожилась) и убежали по своим делам.
— И все же, — говорю я, подцепив вилкой самый толстый пельмень, — родители, объясните мне, что происходит?
— Ни за что не угадаешь, — отвечает мне счастливая мать близнецов. — Все-таки мы с ним (и тыкает своей вилкой в сторону мужа) хороших детей вырастили.
— В общем-то да, — осторожно подтвердил счастливый отец, — однако...
— Тебе не угодишь! — вспыхнула счастливая мать. — Во-первых, тесто толстовато (у них тесто для пельменей делает глава семьи, и это задолго до описываемых событий должно было приучить меня к любым неожиданностям), и во-вторых, дети сказали, что им не нужен подарок. Они-то понимают, что деньги — это не главное...
— Не верь ей! — вскричал отец семейства. — Тесто в самый раз, а подарок им нужен, к ним и в будний день без подношения лучше не соваться, но что они удумали, ты спроси, что удумали!
— Да, — заинтересовалась я, — чего хотят малыши?
— Ему говорили, что меньше часа тесто для пельменей месить просто бессмысленно...
— Что бы я не сказал, что бы я не сделал...
— Дети так трогательно поступили, но ему же нужно спорить, тема не имеет значения, пусть даже пельмени!
— Не знаю, что и думать, — вежливо заметила я.
— Мы предлагали новый компьютер или велосипеды, — гордо сказала мать семейства. — Но они...
— Они и на старом-то компьютере освоили только какие-то идиотские игры, зачем им новый? Оля, они предложили поменяться местами.
— Как это? — наконец пельмень соскользнул с моей вилки и шлепнулся под стол.
— Хочется пошалить-то, — сказала счастливая мать, — вот они и предложили: в день рождения они будут в роли взрослых, а мы — детей. Правда, мило?
По условиям договора, торжественно подписанного в полночь под звон бокалов с кока-колой, в десять часов утра на всей территории квартиры все должно было поменяться местами. Действие договора заканчивалось в шесть вечера. Поэтому я, как международный арбитр, ровно в десять ноль-ноль переступила порог экспериментального пельменно-воспитательного полигона и с изумлением обнаружила, что в эксперименте принимают участие и обе бабушки, приехавшие поздравить внуков накануне.
Только мы сели завтракать, появились именинники.
— Сколько раз повторять, что бутерброды — это не еда! — строго произнес Василий, а Григорий между тем ловко выключил музыкальный центр. — Чего музыку с утра пораньше на всю мощь завели? День только начинается, а у вас уже голова от нее не работает. И нечего так смотреть!
— Гришенька, — оторопела бабушка Елизавета Константиновна. — Куда ты понес тарелку с бутербродами? У нас ведь гости...
— Вот и незачем их травить этим безобразием. Открой холодильник, там, между прочим, все для тебя, а не для нас с Васькой.
— Мам, я же тебе объясняла, это такая игра.
— Мы с тобой, Лиза, уже старые, — грустно сказала вторая бабушка Александра Евгеньевна.
Тут зазвонил телефон.
Спустя минуту на пороге возник Гришка и выразительно посмотрел на телефонную трубку.
— Мам, закругляйся!
— Еще чего! — вскипела мама.
Я деликатно постучала по столу деревянной колотушкой для пюре, заменявшей мне судейский молоток.
— Согласно условиям договора, подписанного всеми сторонами, Григорий имел право на это замечание.
— Имел, имел, — торжествующе подтвердил папа. — Мы же всегда одергиваем их, чтобы не висели на телефоне...
Через час он собрался выгуливать собаку.
— Сейчас же надень шапку! — закричали именинники, — и вообще, посмотри на себя, разуй глаза! Разве можно выходить на улицу в таких мятых штанах!
— Но я же на минуту, — замялся папаша. — Альма сделает свое дело, и мы тут же вернемся.
— Отстаньте, — не терял надежды отец семейства.
— Как ты разговариваешь, — вкрадчиво произнес Васька.
— Смени тон, — поддержал его Гришка. — Это ни в какие ворота не лезет.
Обе бабушки несмело посмотрели на меня.
Мать семейства держалась мужественно: она все еще улыбалась.
— Порядок, — сказала я и снова треснула по столу колотушкой.
В четвертом часу пришли соседи.
Александра Евгеньевна торжественно внесла заливное, а Елизавета Константиновна — большое блюдо с горячими пирожками. Присутствующие трижды от души прокричали громкое “ура”, и в тот же миг на пороге нарисовались близнецы.
— Нельзя ли потише? — поинтересовался Гришка.
— Между прочим, не в лесу живем, вокруг люди, — поддержал его Васька.
У соседей отвисла челюсть.
— Дети шутят, — сказала мама именинников. — Угощайтесь!
— Не делай из меня шута горохового, — одернул ее Гришка.
— И из меня тоже, — поддакнул Васька. — Ты прекрасно знаешь, мы этого терпеть не станем.
Соседи замерли, не успев поднести к устам чрезвычайно аппетитные пироги. На бабушек жалко было смотреть.
Тут папа вспомнил, что когда-то он женился по любви, и бросился на помощь супруге. Он чрезвычайно кстати вытащил откуда-то видеокамеру, и все стали смотреть фильм, который веселая семейка сняла летом в Турции.
— Сейчас будет смешно, — сказал довольный папа. — Сейчас будет видно, какая у меня дырка на штанах.
Появилась дырка. Все захохотали.
Однако дверь сейчас же отворилась и близнецы хором сказали:
— Друзья, не пора ли по домам?
Соседи сделали над собой нечеловеческое усилие, чтобы не произнести чего-нибудь лишнего. Одна бабушка стала красной, а другая — зеленой.
Я снова взялась за колотушку.
— Спокойствие, — неуверенно произнесла я, — только спокойствие.
— Я вам потом все объясню, — сказала маменька очаровательных мальчиков.
В тот момент только законченный циник не признал бы эту женщину образцом мужества и стойкости. На месте ее мужа я никогда в жизни не стала бы спорить с ней насчет пельменей.
— Между прочим, я в Турции купила отличную дубленку, — продолжала эта удивительная женщина. — Хотите, похвастаюсь?
Не успела она застегнуть последнюю пуговицу, как дверь снова отворилась, и Васька, окинув обновку взглядом, который я лично не берусь описать, ибо не знаю, как называется смесь жалости, ужаса и печали, произнес:
— Я надеюсь, ты не собираешься выходить в этом на улицу?
— Сынок, — начал было папа, но я не дремала.
Три удара колотушкой означали, что я делаю серьезное предупреждение за грубое нарушение правил игры.
— Очень хорошая дубленка, — сказала соседка. — Здесь такую не купишь.
— И не надо, — обрадовался Гришка. — Когда ты начнешь одеваться по-человечески? Я все понимаю, но нельзя же делать себя посмешищем!
С грехом пополам растолковав гостям, что это действительно игра, всего-навсего игра, причем веселая, счастливая мать с надеждой взглянула на часы: с минуты на минуту должен был начаться любимый старый фильм. Все оживились. Папа пошел варить кофе. И только зазвучала музыка и все с удовольствием принялись за мороженое, как на пороге возникли именинники и хором прокричали: “Что вы смотрите? На что вы, дорогие друзья, тратите драгоценное время?”
Соседи, не в добрый час явившиеся поздравить детей с днем рождения, подскочили до потолка. До люстры, я сама видела.
— Ну все, дети, — ласково сказал папа, — пойдемте, я должен вам что-то сказать...
Только в тот день я поняла, почему судьям платят большую пенсию. Не многие доживают до старости. Борьба за справедливость вырывает из наших рядов лучших.
— А в чем, собственно, дело? — сказала я, когда мы остались одни и обе бабушки опрокинули по стакану валерьянки. — Дети всего-навсего один день вели себя с нами так, как мы ведем себя с ними. Они ничего не придумали, они делали то, чему научились у нас. Они задавали нам наши собственные вопросы, это был наш голос, наш тон, это был наш подарок на их день рождения.
— Это ты не разрешаешь им есть бутерброды, — сказал папа.
— Это ты всегда говоришь им, чтобы сделали потише, — сказала мама.
— Это ты всегда заходишь в их комнату в самый неподходящий момент и говоришь их приятелям, что пора расходиться, — сказал папа...
— А сам-то! — закричала мама.
— Тюрьма народов! — закричал папа.
И в этот момент все мы снова стали детьми и увидели, как странно, как удивительно устроен мир, как ловко большие глотают маленьких и как мужественно маленькие стараются отстоять свою малость. Где вы, несделанные уроки, куда ушли лучшие друзья, кто утащил все леденцы на палочках...
На этом был окончен спор,
И потому-то
До сих пор,
Увы,
Никто не знает
В мире,
Откуда все же
Дырки в сыре!