Почему? Потому что все прекрасно знают: борьбы нет и в ближайшее время не будет. Почему не будет — это отдельная тема. А нам, людям, живущим здесь и сейчас, надо знать как минимум следующее. Во-первых, согласно прогнозам авторитетного исследователя, лауреата Государственной премии РФ профессора В.В.Лунеева, в России “реальная преступность (учтенная плюс латентная) в XXI веке может вплотную подойти к 6—8-тысячному уровню в расчете на 100 тысяч населения, а регистрируемая преступность — к 3 тысячам при абсолютных показателях, близких к 15 млн. преступлений в год”.
И во-вторых, если мы сами себе не поможем, не поможет никто.
О какой помощи идет речь?
Беда может настичь любого человека. Это не значит, что в один прекрасный день добропорядочный законопослушный человек ни с того ни с сего совершит преступление. Речь о другом: каждый из нас может оказаться участником судебного разбирательства. Поддельное завещание, афера с жильем, установление родства, кража, ДТП… И вот человек оказывается в суде. А там главная фигура — судья. Он наделен многочисленными полномочиями, в том числе ему дано право оценки представленных в суд доказательств. К примеру, экспертных заключений. Экспертиз множество — а судья один. И он не может разбираться во всем. Однако государство, от имени которого он принимает решение, доверило ему оценивать экспертное заключение. Во всем цивилизованном мире в судебном заседании принимают участие два эксперта с противоположными точками зрения. Их задача — отстоять перед судьей и присяжными свое мнение. Доступным обычному человеку языком они излагают свои аргументы, объясняют суть научных терминов, схем, сложных понятий, формул. За этим поединком внимательно следят присяжные и судья. Им все понятно, все доступно. И решение, которое принимается в пользу той или иной экспертизы, полноценно обосновано.
В российском суде картина другая. Судья оценивает экспертное заключение единолично. Правда, адвокаты имеют возможность заявить ходатайство о проведении других экспертиз, но решение об удовлетворении ходатайства опять-таки принимает судья. Выходит, участники судебного разбирательства полностью зависят от добросовестности и компетентности судьи. А этого для принятия справедливого решения явно недостаточно. Во времена существования СССР судей постоянно учили: проводились семинары, лекции, и ведущие специалисты растолковывали вершителям судеб, как разбираться в научных исследованиях или хотя бы иметь о них реальное представление. Теперь все в прошлом. И получается, что судья в силу объективных причин не может или — в силу других причин — не намерен принимать правильное решение. Что же делать?
* * *
Бороться. Быть во всеоружии. Задавать правильные вопросы, чтобы получить правильные ответы. Мы начинаем публикацию очерков об экспертизах, которые помогут разобраться в основных проблемах криминалистики. А точнее — дадут понятие о понятиях. Без которых не добраться до выхода из длинного темного тоннеля.В декабре прошлого года российская дактилоскопия отпраздновала столетие со дня рождения. Чего за это время добились ученые? Какие тайны открыли? Что смогли узнать про узорный след человеческой руки?
На наши вопросы отвечает автор “Атласа необычных папиллярных узоров”, член Международной ассоциации по идентификации, завкафедрой Московского государственного университета приборостроения и информатики, кандидат медицинских наук, доктор юридических наук профессор Сергей Степанович Самищенко.
— Сразу хватаем быка за рога. Считается, что, если в следе и имеющемся для сравнения отпечатке 12 совпадающих признаков — начало линии, окончание, слияние, — этого достаточно, чтобы идентифицировать человека. Так ли это?
— Уточню вопрос: можно ли считать, что второго человека с такими признаками не существует? Если материал качественный — ответ безусловно положительный. Но часто случается, что в следе не все четко пропечаталось, да и в отпечатках тоже не все четко. Тогда требуется провести дополнительную работу.
— А можно ли различить след по давности?
— Вот смотрите: перед вами следы, сфотографированные на стекле в проходящем свете спустя сутки, девять и двадцать соответственно. Они совсем разные. Почему? Потому что, во-первых, жидкая часть следа “ползет”, то есть разъезжается, и, во-вторых, подсыхает. Эти два процесса изменяют след. Но если применять грубые методы выявления следов, то мы эту разницу можем не заметить, а если применять хорошие методы, то разницу можно зафиксировать. То есть вопрос разрешим при определенных обстоятельствах. Я делал экспертизу, еще в советские времена, когда из Дома ученых украли раритетные светильники. На лампочке одного из торшеров нашли следы рук. Установили, что они оставлены электриком. Он сказал, что вкручивал эту лампочку две недели назад. И вот требовалось установить, когда этот след образовался. И я понял, что это старый след, он уже расползся и подсох. Но тот же самый процесс может происходить на лампочке, если ее включат. И я дал вывод с таким условием: если эту лампочку включали и она хотя бы полчасика до нагрева работала — тогда след мог подсохнуть и стать вот таким, а если не включали, то он образовался несколько недель назад, что соответствует показаниям электрика. То же самое может быть на любой поверхности.
— Но ведь бывает, что для идентификации личности достаточно 7—8 совпадающих признаков. В каких случаях это возможно?
— Если признаки редкие — такие как “глазок”, “мостик”, “крючок”. То есть утверждать, что 9 признаков — это мало, нельзя. Один только количественный показатель — совсем не показатель, и все ученые к этому приходят. Но в этом случае всегда требуется дополнительное доказывание, чтобы идентифицировать человека, а за пределами 12 совпадающих признаков это уже не требуется. Понимаете, само расположение этих “глазков” и “мостиков” — уже громадная информация. То, что какая-то точка стоит через 2—3 линии от этой, — это уже как бы ее координаты. Потому что если эта точка стоит вот здесь и между ними 6 линий — это совсем другой узор.
— Существует ли какая-нибудь тайнопись на руках маньяков?
— Вот есть такое понятие: скрытое левшество. Это когда узоры, которые должны быть на правой руке, находятся на левой. Дело в том, что, как правило, на правой руке узор (если человек правша) сложней. И мы — Н.Н.Богданов, старший научный сотрудник Института высшей нервной деятельности РАН, полковник А.Хвыля-Олинтер и я — решили провести анализ дактилокарт 17 маньяков. И мы обнаружили, что у Чикатило на большом пальце левой руки узор сложней, чем на правом. Частота встречаемости этого признака в популяции приблизительно 4%, то есть он очень редкий. Потом стали изучать по другим признакам. Но чтобы сделать достоверные выводы, нужно изучить хотя бы сто человек, это целая серьезная научная работа. Кроме того, маньяки бывают разные. Одни убивают, грабят, а заодно и насилуют. А вот у Чикатило мозг был устроен по-другому. Он получал сексуальное удовлетворение, только когда жертва билась в агонии. Это предварительные данные, которые говорят о том, что мозг у маньяка устроен по-другому, инстинкты заложены не так, как у всех. Вот тот же Чикатило наносил удары и той, и другой рукой. Как ему удобно было, так он и делал. И в жизни так же: мог делать все и той, и другой рукой. Это называется амбидекстрия: равное положение правого и левого полушарий мозга. Скорей всего, маньяки относятся к группе скрытых амбидекстров. Возможно, поэтому у них природой четко не определено, каким должен быть сексуальный инстинкт. Вот и реализуется он у них в таком страшном виде. Кстати, у гениальных людей тоже особое строение мозга. И у них не могут быть обычные отпечатки пальцев. Человек с петлевыми узорами на восьми пальцах не будет гением, что хочешь с ним делай. У гениев всегда неправильное устройство папиллярных узоров. Поэтому на гениальность можно проверять с детства.
— Где можно обнаружить след рук, а где — невозможно?
— У нас на руках имеется потожировое вещество. Вот человек дотрагивается до какого-нибудь предмета. На большинстве предметов следы остаются. Идеальная поверхность для восприятия отпечатков — чистое стекло. А на грязном почти ничего не остается. На тефлоне не остается никаких следов. Адвокаты часто говорят: следов рук не осталось, значит, человек этот объект в руки не брал. Дело в том, что он мог брать в руки или дотрагиваться, но следов не осталось. Или остались, но эксперты их не выявили, потому что неправильно выбрали техническое средство. На шероховатой поверхности след невооруженным глазом никогда не увидишь. Чтобы увидеть, его надо обработать специальными средствами. Скажем, у гильзы сложная поверхность. Если полезть туда с обычным порошком, ничего не найдешь. А если применить методику термовакуумного напыления, то, по статистике, на каждой третьей гильзе есть возможность найти следы рук. Или возьмем обычную бумагу. Классический реагент нингидрин выявляет от силы половину следов, да еще при хороших условиях. А вот есть новое средство ДФО, аналог нингидрина, — оно выявляет на бумаге уже более 60—70 процентов следов.
Трудно найти следы на шероховатых пластиках, на ткани. Что же касается человеческой кожи, тут есть одна особенность. На коже живого человека след руки быстро расползется. А вот на трупе след остается, как на обычной коже. И этот след долго будет сохраняться. Поэтому если труп расчленяли через некоторое время после убийства, на нем стоит поискать следы. Их можно найти и зафиксировать.
— В каких случаях следов не остается вообще?
— Есть такое заболевание — нейродермит, это когда у человека совсем сухая кожа. От прикосновения такой руки следов не остается.
— На стопах те же папиллярные узоры, что и на руках?
— Да, те же. Во время массовых катастроф или на войне у трупов руки, головы сгорают, а ноги в обуви сохраняются. И можно быстро установить родство с родителями. Этот метод дешевле, чем генетический, и его можно гораздо оперативней использовать. Я могу в течение получаса получить все отпечатки, и еще час понадобится на экспертизу. И если ребенок что-то унаследовал от отца, я скажу, кто отец. Но все надо рассчитывать математически, а не просто в лупу смотреть.
— Считается, что, если прийти в квартиру спустя полгода, там невозможно найти никаких следов. Так ли это?
— Нет. Если, к примеру, след жировой, на хорошей поверхности он сохраняется долго, мы об этом уже упоминали. Но есть еще пыль. Тогда мы берем кисточку, потихоньку ее счищаем, и там, где она садилась на след, она прилипла сильней, а вокруг она счистится быстрей — так мы следы и обнаружим. Еще говорят, что после пожара вообще ничего не остается. А на самом деле наоборот. Копоть при горении покрывает все поверхности. И вот берешь, например, чашку, счищаешь копоть, и следы, на которые садилась эта копоть, остаются в хорошем виде. Но только мало кто это делает. Просто лень, вот и все.
— А чего еще не делают?
— Очень бедно используется техника, которая существует в мире. Есть сотни порошков для разных экспертных нужд, но мы это не используем. Например, почти не используются люминесцентные порошки. А ведь это большое дело: обработал таким порошком след, взял специальный монохромный или лазерный осветитель, и след будет намного контрастней, чем мы увидим при обычном свете. Это улучшит качество. А мы про него уже говорили: если с помощью этого порошка и осветителя мы выявим не 8, а 12 признаков папиллярных узоров — сами понимаете, как повышается надежность вывода.
— Это тоже от лени или порошок дорого стоит?
— Порошки, конечно, дорогие, но сейчас не об этом речь. На место происшествия нужно брать 20—30 порошков, и надо знать, какой когда применить. А у нас выезжают с тремя. А уж более тонкие средства… Например, цианакрилаты — это такие летучие клеи, если в камеру помещаешь объект, туда же ставишь клей, он испаряется и белым налетом покрывает и делает рельефными следы рук. Это особенно хорошо для оружия, но применяют очень редко. У нас эксперты в этом не заинтересованы. Все это с собой таскать — он будет осматривать место происшествия часов 6—8. А сейчас осматриваем в среднем час—полтора. То есть применить современные технические средства за это время просто невозможно. А ведь эксперту все равно, выявит он следы или нет. Наоборот, стараются найти поменьше, чтобы меньше потом работать. И чьи следы они стараются выявить? Потерпевшего. Допустим, приехал эксперт на кражу, выбирает самое хорошее место из мебели, где отразились следы потерпевшего, например человек часто открывает шкаф. Он берет эти следы, и вот уже у него галочка — изъятие следов с места происшествия. Вот, выходит, он провел экспертизу идентификации. Кого? Потерпевшего. Добавьте к этому, что он проводит исследование на пригодность следов, — еще одна галочка. Так человек и выполняет положенный объем работы. А если он выявит следы по всей комнате, потом должен будет их идентифицировать. Это он сам на себя навесит столько работы — зачем?
— Каково ваше мнение об ошибках?
— Ошибка возможна в основном из-за человеческого фактора. Или эксперт — неопытный, или у него сильное желание получить положительный результат там, где его нет. Ошибок от природы быть не может по определению, потому что не существует двух одинаковых отпечатков пальцев, но может быть совпадение 6—7 признаков в эксперименте.
— И часто это случается?
— Такой статистики нет. Но из-за того, что качество следов, как правило, плохое — то ли есть некий признак, то ли его нет, — возможны ошибки. Какие? То, что эксперт цель может пропустить, — это сто процентов, но это ни на чью судьбу не повлияет, мы невиновного в тюрьму не посадим. А вот то, что он неправильно идентифицирует след, — это да. Сделали вывод, что именно этот человек оставил след на месте преступления, и его привлекают, а там еще что-то совпало, например, по портрету. Это очень опасно. Но чем хороша дактилоскопия? Тем, что мы можем перепроверить результат. Если по методике все правильно выполнено, то ошибку можно исправить. Но если просто представлен объект, а дальше говорится, что следы оставил Пушкин, как это перепроверить? Может, это действительно изображения следов Пушкина, но были ли именно они на месте происшествия, мы не знаем.
— И все-таки: часто ли случаются ошибки?
— На мой взгляд, чаще встречаются не ошибки, а подлог. Идентификация получается правильная, но откуда в деле появились эти следы? И это не мое мнение. Я был в Израиле на конференции, и там было три доклада по поддельным следам рук. И там было сказано, что 90% подделок и подлога идут со стороны правоохранительных органов. Хочется следователю, чтобы было железное доказательство, и добиваются этого разными путями. Эксперт вообще может быть не в курсе. Ему дали бумажку и спросили: есть там следы Иванова? Да, следы Иванова он выявил. А бумажка-то не с места происшествия, ее в кабинете следователя Иванову дали потрогать. Или он попил водички из стакана, и с него изъяли прекрасные следы. Но эти 90% подделок не только у нас, так во всем мире.
— Очень хочется понять: это непобедимая склонность правоохранительных органов?
— По-моему, это природная особенность людей — стараться работать в свою пользу. Видимо, так устроены люди: затратить поменьше усилий и получить большой результат. Например, врачи говорят: у вас такая-то болезнь, заплатите, и мы ее вылечим. А если у человека не было этой болезни? Или она неизлечима? А на следствии что делают? Поймали, к примеру, квартирного вора на кражах. Как правило, у него много чего есть, а четко доказали две-три кражи. Но хотят, чтобы было раскрыто десять, а лучше двадцать. Ему приписывают еще столько-то. Как это закрепить? У него ничего нет: ни вещей из этих квартир, ни его следов на местах происшествия. Зато там был изъят след какого-то человека. Берут и подкладывают нужные следы, идентифицируют и помещают в квартиру, в которой он отродясь не бывал. У меня была такая экспертиза. Вор обокрал несколько квартир, его поймали. И следователь ему предложил: ты берешь еще 10—15 квартир, а мы тебе за это помогаем поменьше получить. Вор опытный, известный. Он согласился, ему приписали несколько квартир, их закрепили следами рук. А потом выяснилось, что одна из квартир — известного криминального авторитета. И за эту квартиру у него оторвут все, что выступает. И он стал от нее отказываться. А она уже закреплена его следами. Тогда его адвокат обратился к нам, и мы провели экспертизу. Там по делу проходила стеклянная дверь шкафа. И были оригиналы следов. Когда мы их изучили, то увидели, что на пленке кроме следов, обработанных порошком, имеются черные частицы типографской краски и частицы волокон бумаги. То есть что сделал эксперт? Взял контрольные отпечатки, обработал порошком, перевел их на пленочку и положил в дело как следы, изъятые со стеклянной поверхности. Мы, естественно, доказали, что изъяты они с бумаги.
— Что делать, когда подлог уже совершен?
— Надо обращаться к специалистам, и лучше, если это будет специалист с научным уклоном. Потому что рядовой эксперт, даже с десятилетним стажем, голову себе такими полетами мыслей не забивает, ему ни к чему. И второе: надо полностью изучать экспертизу, которая построена на поддельном доказательстве. Если она выполнена по всем правилам, то брешь, в которую поместили ложный след, очень мала. А если она совершена с нарушением методики, то брешь такая, что засунуть туда можно что угодно. Что такое “по всем правилам”? Вот, например, мы находимся на месте происшествия. И есть объект, и мы предполагаем, что на нем имеется след преступника. Допустим, поверхность стола. Мы фотографируем место происшествия, потом делаем узловую съемку, потом обрабатываем след порошком и это фотографируем. Американцы считают, что нужно ставить дополнительную метку, чтобы обозначить конкретный след. Потом мы изымаем след на пленку, причем на пленку со строго определенными размерами, и записываем в протокол: 25 на 24 мм. Потом эту пленочку надо прошить, положить в конверт, конверт запечатать. В присутствии следователя, эксперта и понятых. Конверт надписывается и в таком виде отправляется в лабораторию. Там эксперт сначала фотографирует конверт в запечатанном виде, потом его раскрывает, помещает рядом то, что он оттуда изъял, и с линейкой снова все фотографирует. Потом фотографирует само изображение, потом его увеличивает и начинает работать. Если мы всю эту цепочку покажем — а сейчас с цифровой техникой это несложно, — здесь след подсунуть можно, но очень трудно. И если все соблюдено, то скорей всего никакого подлога и нет. А когда в протоколе просто написано: в комнате стоит стол, на столе обнаружено то-то и то-то — другое дело. Описывают на словах, что след изъяли и поместили в конверт, потом у эксперта появляется изображение следа, и он его идентифицирует. Есть у нас уверенность, что вся процедура выглядела так? Нет, есть одни слова. А раз нет исполнения по методике, нет и надежного доказательства. И про него следует сказать, что оно неотносимо к событию преступления, вот и все.
— Расскажите, пожалуйста, какая экспертиза вам особенно запомнилась?
— Если говорить об обычных дактилоскопических экспертизах, то удовольствие доставляет работа, когда имеется сложный след, но ты его сам выявил и идентифицировал человека, который действительно совершил вот это преступление. А вот из редких — была у меня экспертиза на бусах. Преступник напал на женщину в подъезде, сорвал с нее бусы. Они рассыпаются по полу. Опер их собирает, а они крошечные. И мне говорят: можешь выявить следы рук? Я говорю: площадь бусинки маленькая… Но взял. Обработал цианакрилатом и выявил на одной из граней бусины центральный фрагмент завиткового узора пальца. Всего получилось три признака. А подозреваемый один, и у него на пальцах всего три завитка, остальные петли. Тогда я под микроскопом начинаю увеличивать это изображение и добиваюсь того, чтобы у меня получились края линий и поры. Но на той дактилокарте, которая была у меня для сравнения, краев и пор видно не было. Пришлось этого человека дактилоскопировать на стекло. И когда я добился, чтобы в экспериментальном отпечатке проявились те же поры и края, к первоначальным 3 признакам прибавил еще десяток за счет этих пор и краев. И выяснил, что отпечатки оставил именно тот человек.
Когда я был в Израиле, выступил там с докладом, вечером иду, а эксперты-австралийцы мне кричат: “Русский, иди, выпьем. А сколько у вас нужно признаков, чтобы идентифицировать человека?” Я говорю: “Стараемся по тем, которые есть. Иногда можно идентифицировать по трем”. Они отвечают: “Как это? По трем вообще нельзя”. А я говорю: “Но края-то и поры можно взять…” Ну, они сказали: “Так, конечно, можно…” Стараться надо, вот и все.
— И последнее. Можно ли сказать, что в дактилоскопии наступил компьютерный век?
— Сегодня прогресс дактилоскопии обеспечен за счет внедрения автоматизированных систем, которые позволяют нам накапливать материал в неограниченном объеме. У нас в ГИЦе самая большая система на 30 миллионов дактилокарт. Но технические возможности позволяют сделать компьютер, который всех наших граждан туда “заберет”. Можно сделать такую специализированную систему, которая уместится на двух столах. Самое главное, что мы сейчас можем любой дактилоскопический материал проверить по этой системе очень быстро. Если, например, эксперт вручную может исследовать 300 дактилокарт в день, то компьютер проверит за несколько часов 100 миллионов. В результате мы имеем перспективу любой след проверить по любому объему материала и идентифицировать человека за несколько минут. А если возьмем хороший след, с 15—20 признаками рисунка, и 10 миллионов дактилокарт, то минут через пять система выдаст результат. Раньше это и представить было невозможно. Если мы правильно построим эти системы, то любой материал с места происшествия будем проверять быстро. Так что не нужно вешать нос, я так думаю…
