Лена провожает меня до метро. Мы идем по лужам, а в окно, отталкивая друг друга, выглядывают девочка и мальчик. Они кричат на всю улицу, чтобы мы обратили на них внимание. Оба кричат “мама!”, но девочка, понятно, громче. Ведь она не может насытиться этим словом и все повторяет и повторяет его, как будто со страшного голоду ест и ест хлеб. Я в смятении, но Лена этого не замечает. Сейчас я для нее — единственное живое существо на свете, от которого она ждет помощи. Рассказала все как есть, как будто нагая зашла в ледяную воду, будь что будет.
* * *
Мать Елены, Екатерина Николаевна, работала лаборантом в НИИ, отчим был таксистом. Воспитывала ее бабушка, а мать всегда была как бы в стороне. Родители разошлись, когда ей было двенадцать.
В семнадцать лет Лена родила Валю. Спустя год она рассталась с сожителем и пустилась на поиски новых приключений, а с дочкой сидела ее бабушка.
По поводу приключений. Она сама называет свое прошлое этим словом, а себя — Маргаритой Готье, дамой с камелиями. Не знаю, читала ли она эту книжку; не знаю, как насчет камелий, — тут важно другое: человек выворачивает все внутренности, чтобы разобраться в происходящем.
В 1997 году она познакомилась с сотрудником милиции и два года прожила с ним в гражданском браке. Прожила бы, судя по всему, и больше, но его посадили за разбой.
В 1999 году на свет появился сын Слава. После смерти бабушки, которая воспитывала дочь Валю, ребенка забрали родители отца девочки. А Лена с сыном жила в двухкомнатной квартире со своей матерью. И тут мать начала приносить домой вещи с помойки. То есть, с одной стороны, она приносила домой то, что нашла на свалке, а с другой — перестала выбрасывать домашний мусор. Выносить ведро Лене приходилось ночью, чтобы не слышала мать. Причем объяснения этому “собирательству” давались самые рациональные: очистки от картошки пригодятся для лечения загрубевших пяток, коробку из-под сока можно использовать для выращивания рассады и т.д.
Из заявления Елены в отдел опеки: “Я прописана в одной квартире с сыном и матерью 1951 года рождения. У нас с матерью длительный конфликт. В течение пяти лет я вынуждена проживать в квартире крестного. Моя мать фактически отстранила нас с сыном от пользования нашей жилплощадью. Сотрудник нашего ОВД был вынужден вызывать службу спасения, чтобы мы с сыном могли хотя бы войти к себе домой (спасатели взломали замок).
Наша квартира находится в антисанитарном состоянии. В мае 2006 года в результате захламления у нас в доме был пожар, но пожароопасная обстановка сохраняется до сих пор. Квартира захламлена до предела, но моя мать ничего не разрешает выкидывать. Она постоянно оскорбляет меня в присутствии сына, ведет себя агрессивно и раздражительно, и в результате у моего сына начался энурез в тяжелой форме. Скоро сын пойдет в первый класс, но ввиду его болезни это остается трудноразрешимой задачей.
Сейчас, в апреле 2007 года, в доме нет электричества. Нам прислали документ, из которого следует, что МОЭК в судебном порядке будет взыскивать деньги за электроэнергию с совершеннолетних квартиросъемщиков. Я вынуждена была оплатить коммунальную задолженность в размере 50 тысяч рублей. Но сейчас у нас снова долг. Я мать-одиночка и бессильна что-либо изменить. А от размена квартиры мать отказывается, мотивируя это тем, что ждет удачных вариантов. Но то, что она хочет, нереально, а квартиру показать никому нельзя, потому что она завалена хламом.
Очень прошу помочь нам с сыном разъехаться с моей матерью. Чтобы мы с ней не имели ничего общего, потому что, пока мы здесь прописаны, она в любой момент может поменять замок и мы не попадем домой. Кроме того, мы с ребенком просто боимся сгореть, потому что мать пользуется свечами, а в кухню и туалет вообще попасть невозможно, потому что в коридоре или в кухне на полу может лечь спать моя мать…”
* * *
Несчастные дети, Валя и Слава, стали первыми заложниками домашней войны. Валя начала заикаться, а у Славы развился энурез. А в 2005 году выяснилось, что у дочери опухоль мозга. Ей сделали операцию, ребенок восемь месяцев пролежал в реанимационном отделении на аппарате ИВЛ и 31 декабря 2006 года умер.
К этому времени Лена уже четыре года жила в квартире своего крестного. Познакомилась она с ним в церкви, знакомство переросло в роман. Лена сильно влюбилась и очень этому чуду обрадовалась. Она говорит, что всегда знала, что в один прекрасный день встретит своего принца, и этот день настал.
Раз настал, она вместе с сыном переехала к нему домой. Вначале все было хорошо, они жили втроем в трехкомнатной квартире, принц, которого зовут Сашей, исправно ходил на свой завод, по выходным всей семьей гуляли, ездили на Красную площадь, ходили в цирк. Но вот беда: Саша время от времени уходил в запой. А после того как сумел избавиться от пагубной привычки, с ним произошло что-то необъяснимое. Он впал в религиозный экстаз, запретил Лене пользоваться мобильным телефоном, не разрешает ходить в больницу и вызывать врачей на дом. Он сказал ей, что всеми его действиями руководит голос свыше.
Летом голос велел ему вступить в брак с Еленой — они поженились.
А потом Елена сказала ему, что хочет взять на воспитание ребенка из детского дома. И в декабре 2007 года Саша оформил патронат на 8-летнюю девочку.
Лена говорит: меня задушила тоска, я думала, что вернется мой умерший ребенок, и я смогу исправить ту старую ошибку, ведь девочка росла не со мной и в конце концов осталась без матери, как в свое время и я.
Но оказалось, что в доме появился чужой человек. Первое время, когда Света бросалась на нее с кулаками, визжала, Лена успокаивала себя тем, что это неизбежное детдомовское наследство. Но, во-первых, ребенок продолжал вести себя агрессивно, а когда пошел в школу, стал нападать на одноклассников. Лену замучили родители пострадавших от ее приемной дочки детей. И во-вторых, она поняла, что это чужой ребенок и что он никогда не станет своим.
* * *
Лена сидит напротив, стиснув руки, и говорит, говорит, говорит. Ей нужно что-то сделать с навалившимся на нее грузом вопросов, сомнений, подозрений. Она заранее во всем винит себя, даму с камелиями, мать, потерявшую ребенка, — теперь ей кажется, что, будь она лучше, ребенок бы не заболел и был жив. Длинный монолог изредка перебивается робкими попытками улыбнуться. Но и улыбка у нее виноватая, потерянная. Единственное, в чем она совершенно уверена, — оставаться наедине со своими страхами уже было нельзя. Здесь, в редакции, она чувствует себя человеком, совершившим правильный шаг. Хотя бы один. Собралась с силами, позвонила, приехала.
И поэтому я заранее лишена права на слабость. Я не могу ей честно сказать, что там, у нее дома, когда на кухню то и дело забегали дети, мне стало не по себе. Ее родной ребенок, бледное, почти прозрачное дитя, истерзанное чертовым энурезом, ведет себя как маленький старичок. Нет, бегает, улыбается, но все равно: старичок, человек, уже много повидавший в жизни. А девочка из детского дома — едва она появляется, становится понятно, что ребенок нуждается в помощи психиатра. В лучшем случае у нее задержка психического развития, а скорей всего речь идет об олигофрении. Но Лена этого не видит и не осознает. Она уверена в том, что поведение девочки — всего лишь следствие адаптации в семье. Не самой простой семье на свете.
А что написано в медицинской карте?
По словам Лены, карту на руки не дали.
Что сказали в детском доме?
Много чего. Два месяца они с мужем ходили на курсы для будущих патронатных воспитателей. Там им день ото дня втолковывали, что юридическим завершением начатого ими благого дела должно стать оформление опеки над ребенком. Обязательно. Непременно. С этим “домашним заданием” Лена и привезла девочку в квартиру мужа.
Ну что тут скажешь? Бывшие граждане СССР — а в детских домах работают по преимуществу люди из прежних времен, системой настроенные на качественную имитацию семейной жизни, — и в новых условиях продолжают петь старую песню. Раньше была установка “детский дом — родной дом”, и все работали на эту идею. И убеждали всех, и прежде всего самих себя, что детский дом вполне может заменить семью. Теперь установка другая: “ребенок должен жить в семье”. И понеслась душа в рай. Еще не успели создать систему подготовки будущих родителей, не научились проверять — а как без этого? — обстановку в семье кандидатов в усыновители, как уже на всех парах полетели в светлое будущее.
Я плохо понимаю, как Лена с мужем прошли эту проверку. Точней, понимаю-то я хорошо, но вопросов от этого меньше не становится. Допустим, в квартире была комиссия — а она была, и не одна. Что выяснила эта комиссия? Что в квартире чисто — это истинная правда. Спальные места у детей есть. И есть место, где ребенок может готовиться к занятиям в школе.
Но ведь не это главное. Почему никого не заинтересовала история Лены, молодой женщины, родившей двух детей от двух гражданских мужей, — хотя бы для начала кто-нибудь пытался разобраться, почему оба брака были не зарегистрированы и были ли это вообще браки, пусть и гражданские? Для чего это нужно? Для того чтобы понять, в состоянии ли кандидат в родители жить полноценной семейной жизнью. Ведь то, что Елена вышла замуж за своего спасителя Сашу, вовсе не ответ на этот простой вопрос. Вы можете сказать, что я слишком много хочу, и ошибетесь.
Дело в том, что Елена, в чем я лично совершенно не сомневаюсь, решила начать новую жизнь. Новую — в смысле семейную. Прекрасно. Но с каких пор намерения приравняли к свершившемуся факту? Елена, если говорить всерьез, пока что только учится быть хорошей матерью для своего родного сына. Как же можно доверять ей неродного ребенка?
А как, спросите вы, можно понять, готова ли женщина к жизни с неродным ребенком? Честно говоря, никак. Все выясняется по ходу дела. Но нужно было как минимум принять во внимание, что умершая дочь воспитывалась в семье родителей отца. Стоило, думаю, встретиться с ними. И тогда дежурные радетели за счастливое детство детдомовских детей узнали бы о Елене много нового. И, может быть, не торопились отдавать ей ребенка.
Строго говоря, оформил патронат Еленин муж. Но и тут есть вопросы. У этого человека к сорока годам не было своих детей. И он — бывший алкоголик. Если прибавить к этому историю Елены, получится, что эта семейная пара вряд ли готова к усыновлению, опеке или патронату.
* * *
Пока вряд ли готова.
Никто не говорит о том, что Елена, ее муж и множество людей, оказавшихся в подобной ситуации, никогда не смогут взять на себя заботу о ребенке-сироте. Кто-то наверняка сможет, а кто-то наверняка нет. И чтобы избежать очередной ошибки, цена которой — искалеченная детская судьба, и нужно создать систему, которая сможет отделить одних от других, и научиться помогать тем, кто хочет, но пока не может пойти навстречу одинокому ребенку.
А ведь что невыносимо — Елена говорит, что на курсах подготовки будущих родителей в детском доме ежедневно повторяли: юридическим завершением совместной жизни с ребенком должно стать оформление опеки. Хоть стой, хоть падай. Это ли нужно внушать людям, решившимся на столь непростое дело? Это цель, поставленная перед руководством детского дома. Это то, к чему нужно стремиться. Но как быть с показателями? Вот так и быть. И вместо того, чтобы объяснить потенциальным опекунам, что они прежде всего должны понять, для чего им ребенок и готовы ли они постоянно находиться вместе, этим людям внушают, что, раз они сюда пришли, нужно доводить дело до конца.
И теперь Елена не знает, что ей делать с ребенком, которого она взяла в надежде, что он заменит ей умершую дочь. А он не заменит. И вот уже на двух несчастных людей на свете стало больше.
* * *
Но и это еще не все. История с квартирой, в которой проживает мать Елены, требует продолжения. Как следует из официального документа, подписанного 11 сентября прошлого года, “в ходе обследования указанной жилой площади было установлено, что квартира находится в антисанитарном состоянии, полностью захламлена. Коридор квартиры полностью заставлен мешками и коробками, ветхой одеждой, диванными подушками, иными предметами, принесенными из мусорных контейнеров. Кухня захламлена грязной посудой, пакетами с мусором, испорченными продуктами и отбросами. Возможность для приготовления пищи отсутствует. Мать Елены пояснила комиссии, что проживанию в квартире дочери и внука не препятствует, так как сама проживает у знакомых, а вещи, находящиеся в квартире, собираются ею в благотворительных целях.
…Елене и ее матери было предложено, учитывая неприязненные отношения, обратиться в специализированную службу для расселения, на что мать Елены не согласилась. При повторном обследовании мало что изменилось, и мать Елены была предупреждена о том, что орган опеки и попечительства обратится к наймодателю с ходатайством о выселении”.
Итак, что же получается?
Елена и ее сын, прописанные в захламленной до потолка квартире, практически лишены возможности пользоваться своей жилой площадью. Ей объяснили, что она должна обратиться с заявлением о принудительном размене квартиры. Но она этого не делает, потому что ее муж, руководствуясь Священным Писанием, запрещает ей судиться с матерью.
Конечно, добрые люди могут сказать, что Елене все это теперь не нужно, ведь она живет в трехкомнатной квартире мужа. Но, во-первых, сегодня она замужем, а завтра — нет, мало ли что на свете бывает. И, во-вторых, семья живет на небольшую зарплату мужа плюс “патронатные деньги”. Денег хватает только на самое необходимое. Если бы Елена могла сдавать свою жилплощадь, было бы легче. И наконец, самое главное: нарушены права несовершеннолетнего ребенка. Их нужно незамедлительно восстановить.
* * *
На самом деле вопросов больше, чем ответов.
Пока что ясно одно: Елена не в состоянии справиться с взятой на себя ролью приемной матери. Она в этом не виновата, как не виноват в этом и взятый на воспитание ребенок. Чем быстрей ей помогут разобраться в этой сверхтонкой материи, тем будет лучше для всех.
Что же касается истории с квартирой, здесь нужна квалифицированная юридическая поддержка. И не только. Ведь ее муж, из самых лучших намерений и руководствуясь, как ему кажется, словом божьим, по сути дела создает очередные неразрешимые проблемы. А ведь их в жизни Елены и так слишком много.
Город у нас большой, а обратиться за помощью, оказывается, некуда. Все заняты своими делами. А ведь Елена, на свой страх и риск, делает шаги в сторону другой жизни. И никто не виноват в том, что самой ей не справиться.
Вот, пришла в газету. И не сомневайтесь: прежде чем написать эту статью, я обратилась к людям, которые могут помочь Елене. И помогут, я в это верю. Вот почему я не называю имен и фамилий. Главное — смотрите по сторонам. И постарайтесь не пропустить взгляд человека, который потерялся на этом свете.
