“Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать” Это всегда верно. Но есть несколько дней в году, когда особенно жалеешь, что по каким-то причинам целые пласты фотожурналистики так и не были созданы. И теперь мы говорим о каких-то вещах очень легко, совсем не ощущая того, как это было на самом деле…
Почему мы знаем, что происходило в фашистских концентрационных лагерях? Почему в этом случае неуместны никакие дискуссии? Потому что вместе с войсками в Бухенвальд, Дахау, Треблинку или Освенцим входили фото- и кинорепортеры. Именно они сделали размах преступлений настолько очевидным, бесспорным, отвратительным, что немцы до сих пор чувствуют свою национальную вину. Как следствие, в Германии нет тем для дискуссии по поводу фигуры Гитлера. Там не спорят: “с одной стороны… с другой...” Не называют фюрера “последним национально мыслящим политиком”. Не пытаются спрятать его фигуру за спинами палачей поменьше.
То есть не делают всего того, что до сих пор происходит у нас, когда речь заходит о Сталине. 22 июня — День памяти и скорби. Но вместо памяти и скорби во всех так называемых аналитических передачах вновь шла “объективная дискуссия” о роли Сталина в войне: сколько винтовок было на взвод ополченцев, прав ли был Иосиф Виссарионович, что пошел на контакт с немцами и т.д.
И все эти бесконечные и на самом деле совершенно аморальные экзерсисы спецпропагандистов возможны только потому, что нет фотографий из советский концлагерей. Нет снимков зимы 37—38-го года, когда “контингент арестованных” несколько раз сменялся на 100% и умерших от голода не было возможности даже захоронить. Их сваливали штабелями за оградой до весны. Нет фото лагерной помойки, на которой замерз великий русский поэт Мандельштам, пытавшийся найти на ней хоть что-то съестное. Нет снимков арестованных в камерах, нет портретов их следователей за столами, их надсмотрщиков в коридорах. Их палачей, в конце концов. И эта пустота делает возможными удивительные вещи — почти совсем забыть о муках миллионов наших соотечественников, которых преступный режим, возглавляемый обыкновенным, не очень умным людоедом, обрек на гибель, исход, голод.
В сегодняшнем “ФА” две фотографии. Одна принадлежит очень известному советскому фотографу Максу Пенсону. Она сделана во второй половине 30-х, наверняка в Ташкенте (там Пенсон прожил всю жизнь). Сюжет фотографии прост — сотрудники ОГПУ на стрельбах.
Пенсон — известнейший мастер крупного плана. Позднее, в 40-х, когда от фоторепортеров будут требовать “массовости”, это ему и поставят в вину. В 1949-м, когда борьба с космополитизмом, а проще — государственный антисемитизм, докатилась даже до Узбекистана, органы НКВД вообще запретят Пенсону фотографировать. Его сын вспоминает, как с конца 30-х отец регулярно устраивал во дворе костры, на которых сжигал “крупные планы” уже арестованных людей.
Крупный план этих двух выцеливающих чекистов не дает нам представления о мишенях. Но почему-то легко представить, что они палят по затылкам.
У Солженицына есть мысль, что если каждый, за кем приходили по ночам уже после начала большого террора, хотя бы ранил одного оперативника, то вся машина репрессий остановилась бы через неделю. Не хватило бы исполнителей. Мы не знаем, как зовут этих людей с темно-синими околышками с фотографии Макса Пенсона. Но, вооруженные опытом Солженицына или Шаламова, точно понимаем — если они дожили до 1937 года, то неизбежно должны были принять участие в уничтожении наиболее образованной части своих сограждан. В лучшем случае им не пригодились те навыки, за получением которых их снял фотограф. В худшем — они использовали свои наганы по живым целям.
Другой снимок сделан 29 сентября 1916 года в Минске в безымянной “пятиминутной фотографии”. На ней изображен мой дед Борис Андреевич Будберг. Он не был военным, он был инженером-мостостроителем. Но когда началась Первая мировая, его призвали в армию. Учитывая возраст и квалификацию — сразу в чине полковника. Он командовал инженерными частями в Варшавском генерал-губернаторстве.
Арестовали его в 29-м, еще когда раскручивалось дело промпартии, а убили — в 1937-м в Карелии. Юлия Калинина, делая в “МК” материал о “большом терроре”, ездила в Карелию, где погиб в лагерях ее дед. И нашла в архиве справку, на основании которой мой дед был расстрелян. Ее текст я вывесил на рабочий стол своего компьютера. Вот ее содержание:
“Будберг Борис Андреевич, 1881 г., заключенный УВБЛАГ.
БЫВШИЙ БАРОН. СЫН МОСКОВСКОГО ПОЛИЦМЕЙСТЕРА. ОТЕЦ БУДБЕРГА РАССТРЕЛЯН ВЧК в Москве в 1918—1919 гг.
Специальность — инженер-механик по технологии. С 1925 г. занимал должность заведующего Производственно-техническим отделом и главного инженера Белбумтреста.
Будучи убежденным контрреволюционером, проводил с 1925—1929 гг. активно к-р. вредительскую деятельность в Белбумтресте, вербовал членов вредительской организации и руководил их вредительской работой.
Держал связь с вредительским центром ГУД-6 в Москве и выполнял его директивы, за что КОГПУ 13.01.31 года по ст. 58-7 УК приговорен к ВМН — 10 лет.
В лагере — группировал вокруг себя к-р. элемент и проводил среди заключенных к-р. работу. Восхвалял фашизм, распространял клеветнические слухи о СССР. По вопросу о Сталинской Конституции заявлял: “ЭТА КОНСТИТУЦИЯ СОЗДАНА ЛИШЬ ДЛЯ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ ЗА ГРАНИЦЕЙ, СОЗДАНО БОЛЬШЕ КРИКА В ГАЗЕТАХ, ЧЕМ ЗАСЛУЖИВАЕТ ЭТА КОНСТИТУЦИЯ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ”.
Высказывал террористические настроения по отношению к вождю партии, возмущен расстрелом к-р. банды Пятакова и Ко.
Политубеждения — МОНАРХИСТ.
Легадминистрацией охарактеризован отрицательно.
Конец срока в 1941 году”.
Справа на полях чьей-то усталой рукой карандашом размашисто выписано: “Расстрелять”. Номер у моего деда в списке 6170. И он не последний. Усталость человека, писавшего приговор, понять нетрудно — представьте, 6170 раз написать “расстрелять”. Также понятно, что никакие характеристики этот человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками даже не читал — времени не было. И это при том, что характеристика на деда была в среднем вдвое длиннее, чем на остальных.
Калинина сделала в Карельском лесу, где расстреляли наших с ней родственников, снимок. Его печатали в “МК”: могилы под соснами от времени провалились, и весь огромный бор, как бесконечная шахматная доска, покрыт черными клетками. Каждая клетка — убитый.
Недавно в Госдуме в Комиссии по социальным вопросам рассматривалось предложение Мосгордумы признать моральную ответственность государства перед жертвами репрессий. Один из лидеров правящей партии Андрей Исаев — известный защитник прав трудящихся и поклонник современного искусства — это предложение завалил. Члены комиссии почти единогласно проголосовали против него.
Иметь моральные ограничения, за что-то раскаиваться, просить извинения у граждан — вообще не в духе нашей страны, нашей власти. Она выше закона.
Навязываемые нам по ТВ “объективные споры” о Сталине, сформулированный уже нынешними спецпропагандистами лозунг о “последнем национально мыслящем политике” не случайны. Люди, стоящие за этим, все время хотят оставить приоткрытой дверь для обыкновенного фашизма. И дело тут вовсе не в идеологии. Дело в практике. Частично использовать сталинскую методику, по мнению дирижеров этой бесовщины, не грех. Заметьте, чекисты до сих пор с гордостью ведут свою историю не от охранного отделения и Бенкендорфа, а от органов ВЧК и Дзержинского. И темно-синий околышек снова вернулся на фуражки…
Что этому можно противопоставить: только память и полное, без всякого обсуждения, неприятие. Да, в Германии концлагеря превращены в музеи, память овеществлена. В Израиле есть музей геноцида. А в России даже фотографий осталось мало. Но те, у кого они есть, не должны стесняться. Не должны молчать. Они должны заявлять о своем требовании справедливости. И справедливость эта заключается не в прокурорском клочке о реабилитации. А в том, что память о жертвах уродливого крепостного режима должна стать одной из моральных опор нашего общества. Одним из важнейших элементов воспитания. Если будет по-другому, то одним всегда будет можно безнаказанно убивать других.
“Фотоальбом” благодарит Павла Хорошилова за предоставленный снимок.
