В журналистике есть такое понятие — неформат. Это те впечатления, которые и в статью не вставишь, и забывать жалко. Казалось бы, кому интересны рефлексии корреспондента. Главное — информация, а не чувства. Но это смотря как чувствовать. Представляем выдержки из дневника обозревателя “МК” Вадима Речкалова, который он вел, находясь в командировке в Южной Осетии.
9 августа
Чужой труп
В оперативный штаб, расположенный в городке Джава, в двадцати километрах севернее Цхинвала, пришла главный врач Джавской больницы Фатима Суслиева. Пыталась узнать, что ей делать в безвыходной ситуации. Накануне в больницу привезли раненого мужчину, который сразу же умер. Документов на трупе не было. А из особых примет имелась только одна — маленький золотой крестик на шее. Фатима глянула на крестик и ужаснулась — грузинский. Как она его описала — обычный крест, но с опущенными вниз концами поперечной перекладины. Крест святой Нины. Фатима предположила, что убитый — грузин.
И что ей делать с грузинским трупом? Отправлять во Владикавказ вместе с мертвыми осетинами? Кто ж согласится его везти? В милицию обратиться? Вся милиция воевать убежала. Может, в контрразведку следует сообщить? Или просто по-тихому зарыть его в огороде?
В штабе от Фатимы и ее грузинского трупа шарахались. В госпитале, там и своих проблем хватает, тоже не помогли. Пока Фатима обивала пороги, у трупа объявились родственники. Оказалось, он осетин. Ну нравилась ему святая Нина. А че такого? Все ж православные.
Стоило ехать в такую дыру…
Стемнело. Где-то рядом, в горах, работает артиллерия. Знающие люди говорят: “Если выстрелы громкие, значит, бьют наши. А если бьют по нам, значит, и услышать ничего не успеешь”.
С горки от села Кроз спускается в Джаву наш “Град”, обстрелянный из вражеской “САУшки”. Сержант в шоке, рассказывает, как их вычислили. Соседний расчет подбит, есть тяжелораненый.
На площади у бюста Ленина горит костер. Мы сидим на скамейках. Пыльные, дезориентированные, никому не нужные. Что происходит, че делать, о чем передаваться. Кто в Цхинвале, кто контролирует дорогу, где ночевать, чего жрать?
И тут мне звонит жена из Москвы. Мобильник в Джаве иногда вдруг начинал работать исправно. А у меня звонок на жену настроен отдельный. Может, слышали: “Е-мое, мама звОнит. Детка моя, это ма-а-ам-ка твоя, как ты там без ме-н-я-я. Без котлет и бор-щ-а-а. Возьми трубочку ты, с ма-а-мкой па-га-ва-ри-и-и...”
Ну, взял, поговорил. Все, мол, у меня хорошо. Сидим у костра, песни под гитару поем, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались... Короче, поговорил, отключился. И тут Вовка Новиков, фотограф из журнала “Итоги”, задумчиво так говорит, имея в виду то ли дурацкую песенку на моем телефоне, то ли вообще все вокруг:
— Нет, все-таки стоило тащиться в такую дыру, — говорит Вовка. — Хотя бы затем, чтобы наконец своими глазами увидеть потребителя данного контента...
Грузинское имя
Философ Новиков нашел роскошный ночлег в частном доме. С горячей водой и электричеством.
— Манана, — представилась хозяйка. — Имя, к сожалению, грузинское.
10 августа
“Мы сами себе — русские…”
Сгоняли в Цхинвал за репортажем. Возвращались автостопом. Остановили автобус “Хендай”. Из тех, что североосетинские власти пригнали для эвакуации беженцев. Вместо беженцев в автобусе разношерстная вооруженная толпа ополченцев и добровольцев. Двое русских десантников в тельняшках и с петлицами советского образца. Молчаливый пулеметчик-грузин с шейным платком цвета хаки. К нему относятся с подчеркнутым уважением. Похожий на еврея армянин из Нагорного Карабаха. Молодой парень, по виду цыган, из-за серьги в ухе. Командиром у них — здоровенный осетин. Разумеется, по кличке Малыш.
— И вот, значит, мы едем, — Малыш продолжает рассказ, прерванный нашим появлением. — Уже и пехоту всю обогнали, и маталыги, и “бэшки”, и танки. Уже никого рядом с нами нет, а мы все едем-едем. А этот, — Малыш кивает на цыгана, — вдруг занервничал. Мы, кричит, совсем одни тут остались, а русские где? А я ему говорю, не махай, сынок. Мы теперь сами себе — русские. Но вел себя хорошо. Стрелял с обеих рук.
Впереди пробка. Автобус останавливается. Сидящий впереди парень непонятной национальности с ручным противотанковым гранатометом в руках и с золотым зубом во рту кричит на водителя:
— Давай объезжай, а то я тя щас е…у!
И бьет водителя гранатометом по плечу.
— Слышь, полегче, — одергивает его Малыш. — Кого ты собрался е…ть? Водила у нас один.
И добавляет после короткой паузы:
— А гранатометчиков, кстати, два. Давай мы лучше тебя е…м.
— А журналистов у нас вообще трое, — парирует гранатометчик. — Давай е…м одного журналиста. На х… их столько?
— Журналисты нам пригодятся, — твердо говорит Малыш. — Как и гранатометчики.
— Вот страна! — встревает в разговор интеллигентный иностранец-армянин. — Е…ть некого.
— А давайте всех е…м! — хором орут с галерки веселые советские десантники.
Ползем в пробке через грузинское село Тамарашени. За обочиной горит дом.
— Внутри кто-то есть! — орет Малыш. — К машине.
Бойцы сыплются из автобуса. Выносят из горящего дома столетнего старика-грузина. Армянин тащит тяжелое кресло, парень с золотым зубом выносит охапку одеял. Старика сажают в кресло и накрывают одеялами.
— Посиди пока здесь, отец, — говорит Малыш. — Может, медсанбат какой мимо поедет...
Пока мы стояли в пробке, советские десантники выскочили на улицу, поймали свинью, перерезали ей горло и забросили тушу в автобус...
Уже на подъезде к Джаве молчавший всю дорогу грузин поворачивается к Малышу:
— Слышь, Аслан, а вдруг его осетины е…т?
— Кого, Гиви? — не понимает Малыш.
— Ну, этого старика в Тамарашени, которого мы из огня вытащили.
— Навряд ли. Все-таки сто лет человеку. Что ж мы, звери какие... Не е…т.
Приписка от 13 августа
Спустя три дня возвращались в Цхинвал. В Тамарашени вовсю шла мародерка. Осетинские ополченцы вели на веревках покорных грузинских коров, поджигали дома. Грузинский старик так и сидел в своем кресле, накрытый одеялами. На него никто не обращал внимания. Дом старика к тому времени уже догорел.
Переживал за Сашку…
Жарили с добровольцами шашлык из трофейной свиньи. Нажрались. Десантник упал в арычок и посеял мобилу. Наблюдение: камуфлированный мундир невозможно запятнать.
Узнал последние новости. Корреспондент Второго канала, кавалер ордена Мужества Александр Сладков ранен в пятку под Цхинвалом. Теперь у Сашки новое прозвище — Ахиллес.
11 августа
Из Москвы доходят глухие слухи. За шпионаж в пользу Грузии арестован известный скульптор Зураб Церетели. И все его памятники.
12 августа
Эхо Москвы в горах Южной Осетии
Федя Гладких из “Итогов” сосредоточенно слушает по мобильнику новости “Эха Москвы” в записи. Слышно плохо, Федя морщит лысину, жестами просит, чтоб мы не шумели, а гаубицы не стреляли. И мы, и гаубицы на Федю — кладем. Выпуск заканчивается, Федя прячет мобилу в карман.
— Ну, расскажи нам, Федор, последние новости, — просим мы. — Только коротко.
— Ну, если коротко, то Следственный комитет при Прокуратуре России разыскивает бывшего командира батальона “Восток” Сулима Ямадаева, стоящего сейчас на подступах к Гори, чтобы вручить ему Георгиевский крест.
13 августа
Тбилисская история
В самые первые дни прозвучала цифра потерь среди жителей Цхинвала. Сначала тысяча, потом 1200, потом 1600, 2000. И вроде солидные люди называли такие цифры. Вроде и ссылаться на них можно, но как-то не хотелось. Все ж журналисты побывали и в Беслане, в Тушине, все как-то привыкли видеть мертвых воочию. А тут цифра скачет, и главное, понятно, что оценить количество потерь, какими бы они ни были, сейчас невозможно. Кого-то уже схоронили, другого еще не нашли. Но опять — 1200, 1400, 1600, 2000...
За неимением информации стали брать цифры с потолка. Каждый брал столько, сколько нужно. Если ты, например, из “демократической прессы” — пиши около 1000. Самые оголтелые демократы называли цифру 300, но, передавая свои репортажи по телефону, старались отходить подальше, чтобы никто не слышал, чего они там передают. Журналисты “патриотических СМИ” говорили, что жертв — 2000. Зато для передачи репортажа им не нужно было прятаться по кустам. А я, типа, выбрал себе роль журналиста “объективного”. И брал с этого общего потолка не больше 1200 трупов.
И тут вспомнил я одну давнюю грузинскую историю, произошедшую со мной 9 лет назад в Тбилиси, осенью 1999 года...
Я тогда ехал из Кахетии после работы в Панкисском ущелье, где прятались от наших войск чеченские беженцы. Возвращался через Тбилиси. А у меня там друг — Миша Джинджихашвили. Еду в маршрутке, а Миша звонит:
— Выйдешь у памятника Давиду, перейдешь проспект Руставели и иди в сторону от гостиницы. Пройдешь метров 150, увидишь бар “Марко Поло”. Там я и буду тебя ждать.
Я все сделал, как Миша велел. Вышел у Давида, пересек проспект, прошел 150 метров. Нет никакого “Марко Поло”. Думаю, может, не туда иду. Спрашиваю у первого встречного грузина:
— Где здесь бар “Марко Поло”?
— Да вы правильно идете, — отвечает грузин. — Никуда не сворачивайте, и через двести метров будет ваш “Марко Поло”.
— Э, нет, — говорю. — Мишико мне сказал, что от памятника Давиду всего метров 150. Я их прошел. А вы говорите, что мне еще 200 метров осталось. Итого, значит, 350. Мишико не мог так ошибиться. Может, вы чего-нибудь путаете? Может, я не в ту сторону иду?
— Да нет же, — терпеливо объясняет грузин. — Идете вы правильно. Ну, может, не 200 метров вам осталось, а 150. Пройдете еще 150 метров и там слева увидите “Марко Поло”, его не спутаешь, он весь светится.
— Да как же так? — говорю. — Мишико сказал 150 метров, а вы говорите, что еще 150. Мишико, между прочим, топограф по первому образованию. Не мог он 150 и 300 перепутать. Вы уверены, что там именно “Марко Поло” светится?
— Ну хорошо, — сдался грузин. — Давайте договоримся так. Вы сейчас идете прямо, никуда не сворачиваете. Проходите, э-э-э, ну, скажем, 130 метров...
— 120, — говорю я.
— Ну хорошо. — уступает грузин — Проходите 120 метров, и там слева будет бар “Марко Поло”. По рукам?
— Вот это другое дело, — говорю я — А то 200 метров! Куда ж это годится? Тем более я с дороги, устал. А 120 — самое оно. Договорились! Спасибо вам и всего наилучшего.
— Всего доброго вам. Всего доброго. До свидания, дорогой…
