Это видео мы нашли в Интернете случайно. Один знакомый двоюродного брата нашего корреспондента запостил его у себя в блоге с аннотацией: «Вот вам и свободная пресса…»
Видео показалось нам… невозможным. Это нельзя смотреть! И это нужно смотреть всем. Здесь нет крови, сцен насилия и секса. Это вообще коротенькое художественное кино, а не документальная съемка. Но это как раз тот случай, когда правда художника оказалась сильнее документа. И этот художник – юный британский режиссер Сьюзанн Якобсон.
Мы прочитали комментарии жж-юзеров к этому фильму. Один сказал, что это и так всем известно и девушка-режиссер просто открыла Америку. Другой сказал, что этот фильм антисербский. Третий сказал, что это ложь. А четвертый, что это реклама фотоаппарата.
Так как фильм про журналистов, мы попросили по этому поводу высказаться трех обозревателей «МК»: военкора первой чеченской войны, добровольно ставшего заложником у бандитов в Буденновске; нынешнего военного корреспондента «МК», который давно вышел за рамки своего же амплуа, и обозревателя, который никогда не был и не будет военным корреспондентом, потому что он аналитик (специализация в журналистике – это в чистом виде состояние души). Их мнения – сразу после видеофильма.
Сначала ПОСМОТРИТЕ, а потом прочитайте и выскажите СВОЕ мнение в комментариях. Итак, смотрим...
«ЭТОТ РОЛИК ПРОСТО КИНО. НО КИНО ГЕНИАЛЬНОЕ»
Юлия Калинина, обозреватель «МК», журналистские награды: «Золотое перо России», «за мужество и профессионализм», «лучший репортер России».
Те, кто далек от военной журналистики, наверняка, поймут этот ролик буквально. Решат, что здесь реальная история. Хотя на самом деле она выдуманная.
Когда вокруг все грохочет и взрывается, журналисты не охотятся за удачным кадром. Как всякий нормальный человек, они стараются укрыться, спрятаться.
Много вы видели снимков боев на улицах Цхинвала? Я не могу вспомнить ни одного. Все фотографии были сделаны уже потом – когда стихли бои. А пока они шли, фотокоры сидели в подвалах. И правильно делали.
Журналисты очень амбициозные люди. Но, поверьте, когда свистят пули и рвутся снаряды, им становится так же страшно, как неамбициозным. Многие, конечно, и в такой обстановке продолжают работать. Но они фиксируют лишь то, что попадает в кадр, а не бегают под пулями, выбирая самые живописные сцены убийств.
Этот ролик – просто кино. Но кино, на мой взгляд, гениальное.
Его автор – девочка, которая, по всей видимости, не имеет никакого отношения к журналистике – средствами кинодраматургии за пару минут сумела рассказать главное о нашей профессии.
О том, что, чисто по-человечески, в ней есть что-то глубоко неправильное.
На людей обрушивается страшная беда – война, землетрясение, цунами. Журналист едет к ним – в эпицентр беды. Но он не делит с людьми их беду. Он смотрит на нее со стороны, а потом возвращается обратно. Туда, где никто не стреляет, где тепло, свет, музыка, рестораны, бутики с прекрасными одеждами.
В этом раю благополучия он пытается рассказать, что значит – быть погребенным под бедою. Но передать весь ужас, конечно, не может. Сытый голодного не разумеет. Как бы журналист ни старался, какими бы талантами ни обладал, под кожу к сытым ему не пролезть. Люди так устроены – до конца они понимают только то, что им самим приходится пережить. Все прочее производит на них весьма поверхностное впечатление. Ну да, им очень жалко чужих деток, но надо бежать в садик за своими, да и в магазин заскочить по дороге, завтра суббота, поедем на шашлыки, пока погода хорошая...
Репортажи, которые журналист привез в благополучный мир из зоны беды, зачастую используются в политических целях. Если они совпадают с государственной позицией, его хвалят за мужество и профессионализм, награждают премиями. Он поднимается, приобретает известность, уважение.
А те, на ком он поднялся, остаются там же, где были. Убитыми, покалеченными, без тепла, без денег, в отчаянии, с разломанными судьбами.
Ужасная несправедливость, правда ведь?
Правда. Но с другой стороны, работа журналиста состоит именно в том, чтоб освещать события, а не помогать людям, попавшим в беду. Если журналисты примутся помогать, они уже не смогут рассказывать. Времени не останется. Да им и не за это платят, честно говоря. Так что или бросай работу, или играй по правилам.
Журналисты играют по правилам. При этом многие сознают безнравственность своей профессии и собственную беспомощность. Но никто не плачет из-за наград, полученных за то, что был рядом с бедой, но не разделил ее с попавшими в беду людьми.
Мне кажется, ролик именно об этом. О нравственном изъяне журналистской профессии, который ощущается обществом, но не признается публично.
Автор ролика, возможно, имела в виду что-то совсем другое. Но в любом случае она – большой молодец, талант и умница.
ВИНОГРАД
Вадим Речкалов, обозреватель МК, военный корреспондент, лауреат всяческих премий. Каких, он и сам уж не помнит.
Резкое и плоское
В фильме – все правда. Возьмем название, которое на первый взгляд многим кажется непонятным, а тем, кому оно понятно, могут посчитать его случайным – просто эффектной и бессмысленной фразой. Но это не так.
Одна сотая секунды – это фотографический термин. Это выдержка. То есть тот интервал времени, в течение которого затвор фотоаппарата открыт для экспонирования кадра. Одна сотая секунды – очень короткое время. При такой экспозиции кадр получается неглубоким, зато резким – в любых, даже очень сложных условиях. Даже если земля дрожит. Даже если дрожат руки. Но резким получается только первый план, точнее, только тот объект, на котором вы сфокусировались. Например – лицо. А все, что за ним – например стена, или перед ним – например, рассыпавшаяся картошка – будет не в фокусе. Теперь вы и сами можете ответить, что означает название фильма. Оно означает резкий поверхностный взгляд. Оно означает мелкость. Оно означает – отсутствие глубины. И прежде всего отсутствие глубины в нашем восприятии действительности. И тех, кто снимает карточки. И тех, кто их потом смотрит. Хорошее, емкое и точное название.
Женщина и мужчина
Женщины-репортеры лучше репортеров-мужчин. Тоньше, самоотверженнее, сильнее. Помните в фильме их диалог:
– Нам нельзя здесь находиться, Кейт. Уходим, уходим…
– Иди, я догоню.
Он уходит, а она остается. Он уходит не потому, что испугался, а потому что мужик. И, как мужик, он трезво оценил обстановку, заметил опасность – боевика с автоматом – и принял решение отступить. А она не ушла, потому что женщина. Она увидела бегущую девочку с котомкой, и ее телевик уже не мог отцепиться от этой фигурки. Она шла за своими чувствами, чисто по-женски, то есть абсолютно не по-военному, наплевав на опасность.
У меня в Беслане был такой случай. В ночь на 3 сентября, в последнюю ночь накануне штурма, мы, журналисты, сидели возле фургона телевизионщиков и пили коньяк, отмечали чей-то день рождения. А в это время боевики, засевшие в школе, выстрелили по городу из подствольного гранатомета. Выстрел из подствольника ни с чем не спутаешь, особенно, когда он звучит в тишине. Сначала легкий хлопок, потом характерные щелчки – это значит граната «завелась», то есть, вылетев из ствола, встала на боевой взвод, а затем лопающийся звук разорвавшейся гранаты. Из подствольника стреляют навесом. И вот ты уже слышишь, что кто-то выстрелил, слышишь, как завелась граната, но куда она упадет, еще не знаешь. Может, тебе на голову, а может, и метрах в пятидесяти. Эта граната называется ВОГ-25. Почему 25 – не знаю, может, потому что подствольный гранатомет, для которого она предназначена, называется ГП-25, а, может, потому, что сама граната весит 250 граммов. А почему ВОГ? Это аббревиатура – выстрел осколочный гранатометный, или выстрел с осколочной гранатой, как-то так. Радиус поражения такой гранаты – 10 метров. И вот мы сидим, выпиваем, и звучит этот выстрел. И граната разрывается где-то сразу за оцеплением, метрах в 50 от нас. И мы, будучи мужиками, сразу же понимаем, что кто-то выстрелил из подствольника. Сразу догадываемся, что возможно это только пристрелка и сейчас сюда прилетит вторая граната. И мы благоразумно прячемся за вагончик. И только корреспондент "Коммерсанта" Ольга Алленова, единственная среди нас женщина бежит в сторону первого выстрела. Как потом выяснилось, она еще раньше заметила, что где-то там сидел солдат из оцепления и возможно этим выстрелом его ранило. И я кричу ей вслед:
– Ольга, постой! Ольга, ты куда? Сейчас будет второй выстрел. Ольга, это же ВОГ-25. Стой, дура! Ты хоть знаешь что такое ВОГ.
– Знаю, – кричит мне в ответ Ольга. – Есть такой женский журнал!
Ее остановило оцепление. Вторая граната разорвалась еще дальше. Больше никто не пострадал. А того парня, которого заметила Ольга, действительно ранило первым выстрелом. Осколками в ноги. Так что лучшие журналисты – это женщины. А мужчины просто лучше разбираются в оружии.
Войну в студию
Моему другу Феде, профессиональному фотографу, стрингеру западного агентства фильм не понравился. То есть сначала-то он ему вроде понравился, но потом Федя заметил одну, чисто профессиональную неточность и сразу разочаровался:
– Вот на хрена она машет экспонометром во время военного репортажа. Детский сад какой-то. Бред нам показывают.
– А для чего нужен экспонометр, Федя? – спросил я.
– Ну как для чего. Свет замерить, экспозицию выстроить вручную. Но это для студии нужно, а для экстремальной съемки, тем более на профессиональную камеру – ни к чему. Поставил режим «программ» и долби. Я вообще экспонометром не пользуюсь. Я верю себе и своей камере.
– То есть героиня своей камере и себе не верит. Достает экспонометр, потом прячет его, вообще ведет себя как-то странно. А может это потому, что это ее первая военная съемка. А, Федя?
– То есть ты хочешь сказать, что до этого она снимала только в студии, где и привыкла к экспонометру. А че, нормальная трактовка. Она действительно ведет себя как-то странно. Встает чуть не в полный рост, телевик пристегнула в последний момент, экспонометр этот. Точно, это ее первая война. Хороший фильм.
Вот так мы с Федей разобрались с экспонометром.
– А еще мне один момент понравился, – не унимается Федя. – Помнишь, когда девочка фотографа заметила, она вроде даже и улыбнулась. Воспитанная девочка. Тебя снимают, значит, надо улыбнуться.
Свет уходит
Десять лет назад моя хорошая подруга, назовем ее Ленка, один из лучших репортеров телекомпании «ВИД» навсегда ушла из журналистики по морально-этическим соображениям.
– Однажды я поймала себя на том, что кайфую, когда у меня в кадре кто-нибудь плачет, – говорит Ленка. – Смотрю на эти слезы и радуюсь: вот это «лайф», вот это картинка! И я ушла. Но все началось с той собаки.
Году этак в 96-м Ленка поехала на Сахалин и сняла отличный репортаж о вымирающем поселке. На всю округу там было только одно хорошее место – с отоплением, с едой, с работой – колония строгого режима. Зеки выпекали хлеб и раздавали его людям в поселке. Больше в поселке жрать было нечего. Люди ели этот зековский хлеб, но не до последнего кусочка. Последний кусочек они оставляли для собак. Не для своих, для бродячих. Этими кусочками они подманивали бродячих собак, убивали их, варили и тоже ели. И Ленка все это сняла. И зеков, и местных жителей, и то, как они готовят собаку. Я помню это место в ее репортаже. Подвешенная тушка собаки, которую разделывает мать семейства. А вокруг дети этой женщины. Стоят, смотрят и сглатывают слюну. Сегодня у них на ужин будет мясо. И тут Ленка, гениальная Ленка, сует микрофон под грязный нос одному из этих голодных пацанов и спрашивает: «А что ты любишь больше всего на свете? Ну, из еды?» И этот голодный мальчик из Богом забытой сахалинской деревни вдруг улыбается и говорит:
– Виноград.
И Ленка прячет свой микрофон, убегает в машину и там плачет.
– Вот тогда я впервые подумала, что надо уходить, – говорит Ленка.
– Да ладно тебе, ты же доброе дело сделала. После твоего репортажа этим людям начали помогать. Главу района сняли, продукты им повезли.
– Ну, да. Так и было. Только ведь так не всегда бывает. В основном, просто посмотрят, поахают, а все так и остается по-прежнему. А во-вторых...
– Что, Ленка?
– Ну, ты же знаешь. Время у нас ограничено. Начальство требует репортажа. И в Москву возвращаться надо, у меня семья, у оператора семья, у звуковика семья… Короче, спродюссировала я эту собачку. Они б, конечно, все равно ее поймали и съели. Но я заранее с ними договорилась, чтоб поймали именно в этот день. И чтоб не позже двух часов. Потому что день короткий, свет уходит…
Короче, ушла Ленка из репортеров. И ни разу об этом не пожалела.
P.S. А, собственно, о чем это я? Да все об этом коротком фильме. О том, что живем мы в мире слов – громких, красивых и пустых, как жестянки: демократия, принуждение к миру, геноцид, резолюция, свобода слова. Слова, слова…
А в жизни люди делятся на бедолаг и счастливчиков. Бедолаг бомбят, убивают и жгут. Бедолаги болеют, голодают и мерзнут. Бедолаги становятся жертвами катастроф и стихий. А счастливчики – это те, с которыми пока что ничего не случилось. И одним до других нет никакого дела. И одним на других глубоко плевать. И при тоталитаризме, и при демократии. И при цензуре, и при свободе слова. И среди счастливчиков попадаются только считанные единицы, которые вдруг это понимают. Как моя Ленка, как эта выдуманная Кейт. И когда они это понимают, то убегают из зала и плачут где-нибудь в одиночестве. А что еще они могут сделать? А что еще можем сделать мы? Хорошее кино.
«ПАРАДОКС ЖИЗНИ И НАШЕЙ ПРОФЕССИИ»
Михаил Ростовский, политический обозреватель «МК», лауреат журналистских премий.
«Рожденный ползать, летать не может» – иногда такую формулу стоит применить к себе без всякого мазохизма и вообще без эмоциональной окраски. Не дело политического аналитика комментировать работу фронтового репортера и стоящие перед ним моральные дилеммы. Что бы я ни написал по этому поводу, с вероятностью в 99% выйдет фальшиво, лицемерно и скучно.
Но сколько разными бы ни казались ипостаси «кабинетного воителя» типа меня и гуляющего под пулями «фронтового летописца», иногда мы сталкиваемся с одними и теми же моральными и профессиональными вопросами. Где проходит граница между желанием обнародовать какую-нибудь убойную новость и откровенным вуаеризмом? Должен ли журналист ограничиваться ролью беспристрастного наблюдателя? Или он должен стараться активно использовать привилегированное положение ради достижения каких-то благих целей?
Действительность, как известно, почти никогда не бывает однозначно черной или однозначно белой. Большинство из нас обречены всю жизнь блуждать в некой «серой зоне». Точно также однозначного ответа на поставленные вопросы, к сожалению, не существует. Все зависит от конкретных обстоятельств. Причем, если, оказавшись в какой-то предельно неоднозначной ситуации, СМИ в своей массе делают неправильный выбор, платить за это иногда приходится миллионами литров пролитой крови.
Весной 1994 года в африканской стране Руанде народность Хуту начала вырезать племя Тутси. Присутствовавшие в стране западные журналисты, вмиг ставшие фронтовыми репортерами, быстро предоставили своим редакторам документальные подтверждения фактов геноцида.
Но ожидаемые фронтовыми репортерами кричащие заголовки на первых полосах газет сначала так и не материализовались. Самая влиятельная западная держава в Руанде, Франция, была тесно связана с состоящей из Хуту верхушкой тамошней армии. Разоблачать своих партнеров администрации президента Ширака было как-то не с руки. А большинство газетных и телевизионных боссов в Париже сочло за лучшее не противоречить власти в этом вопросе.
Американская администрация Клинтона не хотела шумихи по поводу руандийских зверств по другой причине. Войскам США только что пришлось с позором эвакуироваться из другой африканской страны – Сомали. Как это ни странно, солдаты-янки пришли туда не как завоеватели. На фоне исчезновения в результате долгой гражданской войны в Сомали всяческой центральной власти, в стране начался голод эпических масштабов.
Американцы доставили в Сомали продовольственную помощь и попытались навести здесь элементарный порядок. Тут-то и произошел облом. Хорошенько наевшись, сомалийцы с удвоенной энергией начали резать друг друга, а заодно и благодетелей – янки.
В таких обстоятельствах Клинтону меньше всего хотелось устраивать еще одну «гуманитарную интервенцию» в Африке. И воротилы прессы в США тоже «учли рекомендацию» своего правительства. О происходящем в Руанде в Америке, конечно, рассказывали – но как-то очень приглушенно.
На самом деле возможность повторения в Руанде сомалийского фиаско, по мнению экспертов, равнялась нулю. В отличие от сомалийцев, руандийцы сохранили большое почтение к белому человеку. Появление даже сравнительно небольших отрядов вооруженных европейцев могло бы остановить геноцид. Но в западных СМИ подобное мнение почти не звучало.
К лету 1994 года Хуту успели вырезать приблизительно 800 тысяч Тутси. Тут боссы западных СМИ, наконец, сказали «баста» своим политикам. Тема геноцида в Руанде благодаря ТВ и газетам внезапно превратилась в проблему номер один в мире.
Тут-то и начинается самое изумительное. К этому моменту Тутси успели оправиться, сгруппироваться и вышвырнуть идеологов и исполнителей геноцида из числа Хуту в соседние страны. Но, как не фантасмогорически это прозвучит, начальники западных СМИ решили, что беженцы – Хуту – это и есть жертвы геноцида! Недавних палачей просто засыпали собранной озабоченными европейскими и американскими обывателями гуманитарной помощью!
Уже после прекращения бойни в Руанде Клинтон признал свою ответственность за то, что геноцид в этой африканской стране не был вовремя остановлен. От воротил западных СМИ публичного раскаяния не последовало. Но в реальности степень их вины ничуть не меньше, чем у Клинтона и Миттерана. Оказавшись перед исключительно сложной и морально неоднозначной дилеммой, западная «четвертая власть» выбрала вариант действий, который оказался неправильным.
Будем откровенными: что бы там ни случилось в Руанде, нас – как не цинично это прозвучит – достаточно мало волнует. Но «четвертой власти» приходится делать судьбоносный выбор не раз в десятилетие, а практически каждый день. И сейчас, например, драматическая ситуация сказывается уже вокруг России.
Сейчас не время и не место дискутировать на тему, кто прав и виноват в грузинской войне. Суть в том, что между Западом и Россией вновь возникла стена недоверия и непонимания. Как уже писал «МК», обыватели за кордоном убеждены, что мы – агрессоры, мечтающие всех поработить. Россияне в своей массе не менее истово верят, что наступают-то как раз на нас.
В возникновении подобной ненормальной ситуации в первую очередь, естественно, виновата «первая власть» – и на Западе, и в России. Но степень вины власти четвертой тоже очень и очень высока. Западные журналюги в своем большинстве вновь, как и в случае с Руандой, четко проводят «линию партии». В нацеленных на элиту газетах вроде «Нью-Йорк Таймс» или «Вашингтон Пост» иногда появляются отдельные трезвые статьи. Но они – словно капли в огромном океане пропаганды.
В российских СМИ ситуация едва ли менее скандальна. Мы уже свыклись с мыслью, что наше ТВ – прежде всего средство массового оболванивания. Поэтому, когда оно ради разнообразия говорит правду, это воспринимается как нечто удивительное и неестественное. В памяти сразу всплывает шутка про неработающие часы, которые все равно дважды в день показывают точное время.
Кроме того, есть ли уверенность, что российские СМИ сказали населению всю правду о войне в Осетии? В московских коридорах власти очень активно обсуждают вещи, которые почти не выплескиваются на телеэкраны и страницы газет.
Как, например, насчет утверждений, что Кокойты на самом деле всячески провоцировал Саакашвили напасть на свою республику? Действительно ли администрация Южной Осетии так девственно чиста и некоррумпирована? Все ли мы знаем о том, какими именно способами из Осетии вычищали грузин? И, наконец, неужели войну никак нельзя предотвратить? И если ответ "нет", то какая доля вины за такое положение дел лежит на Саакашвили, а какая на Кремле?
Все эти вопросы, к сожалению, относятся к разряду риторических. С таким же успехом можно вопрошать, когда СМИ в России и на Западе наконец-то перестанут врать.
Зато вполне осязаем результат коллективных усилий политиков и СМИ. Ни России, ни Западу конфронтация не нужна. Но в нынешней отравленной атмосфере она вполне реальна.
В фильме фронтовой фоторепортер мог спасти или не спасти две жизни – свою и девушки, смерть которой вылилась в престижную премию для журналистки. От действий аналитиков – и в правительственных офисах, и в редакциях – частенько зависят тысячи и миллионы судеб. Масштабно убивать легче всего в кабинетной тиши – это один из многих парадоксов и жизни, и нашей профессии.
ВЫСКАЗЫВАЙТЕ СВОЕ МНЕНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ (НИЖЕ)
ВНИМАНИЕ! Присылайте видеоролики и фотоматериалы, которые, по-вашему, стоило бы обсудить в рамках нашего проекта на адрес news_mk_internet@mk.ru с пометкой «Обсудим».
