До апреля в МДМ будут крутить «Красавицу и Чудовище» — бродвейский хит 1994 года, перенесенный на русскую почву. Ругать американский мюзикл — все равно, что ругать американский общепит или американское кино: всяк ругающий будет выглядеть глупо — «в законах» своего жанра качество продукта высокое. Сотни людей работают на износ, «привлечены лучшие спецы», даже у самого Копперфильда на счет фокусов консультировались, и оркестр тебе в яме живой… А за душу не берет.
Даже наш «Норд-Ост», несмотря на былые упреки в кургузости и «а-ля клубной самодеятельности», был в сто раз живее, динамичнее, интереснее и по исходному материалу, и по музыке, отдельные фрагменты хотелось пересматривать… Здесь же — вышедшая с конвейера набриолиненная жвачка, могущая «размахом» своим поразить разве что неофита… Издали посмотришь на фасад МДМ — ого, какой пышный вход, красные колонны, гламурная подсветка, — подойдешь ближе: обычная красная пленка, криво засаженные шурупы, — проект отобьется, все эту разом снесут, не вспомнят. Иллюзия.
«Ну давайте, начинайте, нам интересно, что будет дальше», — фраза милой 15-летней девицы, вернувшейся из курилки после антракта. Ей интересно, чем закончится вечная история, эксплуатируемая десятки лет где уж только можно… но ей интересно, «не в курсе я, товарищ». Кстати, о курилке. Это была какая-то фантасмагория, когда в перерыве человек 200 (в возрасте 15-25 лет) из зала переместились туда, видимость ограничилась 5-ю метрами, а дым, как из Преисподней, повалил вверх, в центральное фойе, декорированное фирменными красно-черными цветами…
Задолго до премьеры с помпой провели «национальный кастинг», по всей стране искали главного героя (Чудовище), нашли Игоря Иванова аж из Бреста. Чудесно, но весь спектакль герой загримирован так (парик, клыки, горб), что Игорь он или Василий, — один черт. А зрителю нужно живое лицо. Поэтому в «самые любимые» мгновенно попали негодяй Гастон (Дмитрий Дьяконов) и человек-канделябр Люмьер (Андрей Бирин), благодаря которым через пластмассу хоть иногда проглядывал театр.
В любом мюзикле, даже самом захудалом, должна быть хоть одна сильная запоминающаяся ария (как пресловутая Memory в Cats), — ведь многие ради нее-одной и приходят. Здесь — ровненько, сладенько, слух ничегошеньки с собою не выносит… Да, сложные смены декораций; да, роскошные костюмы (девушки с блюдцами на спине, бальные платья на героине (Катя Гусева — Красавица), — все суть штампы-штампы, с запрограммированной дозой пенопластовых аплодисментов в нужных местах.
Так что, пока Бродвей на Бродвее — крутизна, легенда, 9 премий «Тони» и все такое, а как к нам, на Комсомольский…
