У дирижера одна волшебная палочка, у него их целых две: по жизни — в ударе. Бам! И этот человек играет Моцарта? В таком-то прикиде, глядя на который в уши сам собой устремляется вой Metallica и AC/DC? Бум! И этот человек, родившись на Молдаванке, с одесским же юмором технично «уронил» свою первую (и последнюю) скрипку на пол? Хрясь! И этот человек за час до Бетховенского концерта, допингуя, врубает мегаваттный рэп? Бац! И этот… этот… по-научному — «концертмейстер группы ударных», а по-дружески — просто Валера. Самый колоритный академ-музыкант Москвы, исправно барабанит в двух оркестрах Спивакова — «Виртуозах» и НФОРе. А Национальному филармоническому как раз стукнуло 5 лет: маленький юбилей, но с очень большими людьми, один из которых — Валерий Поливанов — раскрывает «МК» тайны разящей профессии.
«Я ж по натуре понтярщик!»
Валер, имидж у вас взаправду непривычный для оркестранта — во фраке и с…
Усы да волосы длинные только в армии брил, а так — росли себе и растут. Ну решился однажды убрать, когда перешел к Спивакову. Подумал: «Владимиру Теодоровичу не понравится». Постригся. Первое, что он сказал, увидав: «Ты что, с ума сошел?». Заново отрастил…
На репетициях вы вообще в хиповой майке непомерной крутизны…
А я по натуре понтярщик. Обожаю джаз-рок, фанк… у меня дома больше 3000 дисков. Да и рэп люблю, кстати.
И не зазорно в этом признаться?
А не слушай я эту музыку — и ударником бы не был. У меня есть золотое правило: перед концертом, каким бы по сложности он ни был, всегда ставлю по всему дому любимую музыку, например, американскую джаз-роковую группу «Чикаго». Вот они хорошо заводят! На этом и держусь.
Необходимый профессиональный допинг?
Для меня — да. «Чикаго», «Битлз»… Сам-то я в Одессе родился (1951): морской город, доступ ко всему заграничному был проще, помню битловские песни на рентгеновских снимках: одна пластинка — одна песня. Мы ее так затирали, что снимок становился прозрачным. Фанатели жутко! И английский надо было учить, чтоб узнать что они там поют, а то переводят — «Челюскин, Челюскин». Какой еще Челюскин? «Челюскин, е, е, е…». Оказалось не Челюскин, а «she loves you». Пачка сигарет 40 копеек стояла, а за 80 я покупал одну фотографию Ринго Старра…
Ринго Старр — сильный ударник?
Нет. Но другого и не надо в этой команде, настолько он вписался. Да, так бывает иногда: приходит человек — фантастический виртуоз, а с коллективом не вяжется…
Значит, технично подкованный вовсе не обязательно является хорошим ударником?
Конечно, нет. Да, ребята могут сейчас за 20 секунд сыграть «Полет шмеля», а вот попросишь просто взять хороший аккорд — не получается. Потому что никто их не учит правильному удару. Вот конкурс проводили: в оркестр нужен тарелочник. Казалось бы, чего проще — взять и тарелкой об тарелку ударить, — а красивого звука нет! Не так-то это просто: и руки должны быть, и удар, и манера!
Одесса не говорит «по-одесски»
Валер, 16 лет в Одессе прожили, тогда еще была та, еврейская Одесса…
А сейчас кошмар, всё испортилось, «коренных» почти не осталось, все кто мог — уехали в Израиль, всё распродается… Каждый год туда приезжаю: там и мама моя, и бабушка, которой 99 лет. Я ж родился на Молдаванке, жил в Треугольном переулке, сейчас он — Утесова. Одесситы, кстати, совершенно не говорят так, как это преподносят юмористы. Делают одесский каким-то вычурным. Ну не то! Так, скорее, на Брайтон-Бич острят, там — да: «Это мы будем учить английский? Еще чего! Нас тут больше, пусть они наш учат!», — их манера.
А как на барабан вышли?
Ну в Одессе — как? Либо ты моряк, либо — футболист (знаменитая команда «Черноморец», слыхали?). Я кидался во всё, несмотря на маленький рост — идут ребята в баскетбол, и я с ними, идут в бокс… и мне морду набили в первый же день. Пошли в «Черноморец» записываться — и я записался, причем, неплохо получалось, строил планы.
А с музыкой-то что?
Решили на скрипку отдать. Я крошечным был, но уж тогда непростым, хитрым немного. Уронил её, бедную. Мол, тяжело держать… Мама тут же поняла — она нормальный человек — сказала: рояль, дорогой, ты уже не уронишь! Вот и поступил в школу Столярского на рояль… это было обалденно! Нынче, конечно, всё не то, те педагоги поумирали. А в 16 лет подошел, первый раз ударил по барабану, так мне понравилось, что решил учиться…
Почему же сразу — не в эстраду, в рок?
Это отчим на классику наставил. Папу-то я никогда не видел, рано они разошлись, мне и года не было. А вот отчим — мужчина в доме, известнейший дирижер Ярослав Вощак (главный в оперных театрах Львова, Одессы, Казани). Какие беседы вели! Хотя я с ним часто спорил: вот-де, джаз, рок, «Битлз» — это круто! Он, мудрая голова, слушал мой лепет про то, что «Бетховен — ерунда», говорил — да-да-да, пройдут годы, посмотрим. Вот я и пришел в итоге к тому, что Бетховен — это гений. Правда, и не отошел от того, что «Битлз» — это «Битлз». На счет эстрады думал: пойти — не пойти, предложений миллион! И с «Песнярами» как-то записывался, но понимал, что не то… надоедает, одни и те же песни…
Так и колесили по стране с родителями?
Начали с Грозного, потом был Воронеж, Казань, Минск… И вот кто-то из моих друзей уехал в Москву, а потом звонит: «У Дударовой место есть!». И я, даже не думая, рванул: Москва была целью! Поиграл пару концертов, ей понравился, слава богу. Вероника Борисовна — потрясающий человек. Спасла карьеру очень многих музыкантов, которых затягивал алкоголь, депрессия… Брала к себе под крылышко, восстанавливала, а потом они уходили от неё в лучшие оркестры. А какой репертуар! Я и не сыграл потом столько в других оркестрах, сколько за шесть лет с Дударовой!
Говорят, у неё самые длинные бисы на свете.
«Третье отделение»? Она — абсолютный чемпион. Была для бисов отдельная здоровая нотная папка. Помню гастроли по Латинской Америке в начале 80-х. Мы, ударники выходили с концерта без рук, духовики — без губ. А что вы хотите, если после тяжелейшего концерта еще и «Болеро» на бис играть?
Ну да, 18 минут…
А потом еще все Адажио из «Лебединого», «Спящей красавицы»!.. Публика там в прямом смысле слова выпадала с балконов в партер в неожиданном приступе радости. Было так: «Болеро» отыграли, все хлопают, Дударова выходит и по дороге кричит нам — «вальс». Все встают на изготовку, она махнула, я начал вальс Хачатуряна, кто-то из «Спящей», кто-то из «Щелкунчика»! Но публике наш «виртуозный» первый аккорд очень понравился. Вообще там люди душевные. Прилетели, помню, с Кубы не то в Венесуэлу, не то в Колумбию, идем по проспекту — глядь: а тут революция! Стреляют, стекла вдребезги, при нас человека убили, нас самих в магазин вдруг затаскивают, жалюзи закрыли и давай автоматной очередью по улице…
Ну а после Дударовой куда подались?
Сначала ушел к Федосееву в БСО. Мне тогда 33 года было — самый молодой концертмейстер в Москве. Тяжко пришлось: ребенок родился, а ни прописки, ни квартиры. 12 лет жилье снимал, не шутка. Федосеев обещал квартиру, но не дал. Я ушел в РНО к Плетневу. Поначалу не хотел идти, но они знали на что надавить: пока был на гастролях, позвонили жене моей и сказали, что квартиру дадут. Я сломался. Хоть и одессит, но в этом плане очень наивный, часто меня кидали. Обещали-обещали…
И Плетнев не дал?
Нет. Ушел к Владимиру Теодоровичу. То, что я вижу у Спивакова — необыкновенное обаяние, удовольствие от того, что ты делаешь. Говорят же: ударник — это второй дирижер. И если дирижер имеет ударника с хорошим чувством ритма, для него многие проблемы сняты. Со Спиваковым у нас прекрасный тандем, он меня уж давно приглашал, верил, что если я прийду — ему будет как-то спокойнее. И я всегда с ним, в любой момент. Постоянно переглядываемся в концерте, «чувство локтя» потрясающее. Каждого музыканта он по имени знает, а не как иной дирижер — «эй, товарищ Тарелки!». Спиваков не ревнивый, хотя все другие…
А что значит — не ревнивый?
Может позволить, чтоб мы играли с другим дирижером. А в прочих оркестрах так: главный уезжает, играем без него, потом возвращается, спрашивает: «Ну как вам тут без меня? Как дирижировал приглашенный?». Мы по глупости снаивничаем: «О-о, вы знаете, какой классный парень!». И больше этого парня мы никогда за нашим пультом не видели.
«Затянет дирижер тремоло — зайчики в глазах!»
Давайте о «тайных профессии». У всех на слуху, конечно, «Болеро» Равеля — оно трудное для ударника?
Если не волнуешься — нет. Сам играл много раз на малом барабане; там два такта определенного ритмического рисунка, которым вещь начинается и заканчивается. Главное, чтоб руки не дрожали: ведь что такое при огромном зале начать еле слышно — «на три пиано». Но «Болеро» не люблю, не моё это… У того же Равеля сюита «Дафнис и Хлоя» есть — куда более интересная музыка.
Так на чем же проверяется класс?
Во-первых, на Девятой Бетховена (я говорю об ударнике-литавристе). Потом — «Весна священная» Стравинского, все симфонии Чайковского. Пройдешь эти «этапы» — почувствуешь себя мужчиной. И суть в том, что не столько они сложны технически, сколь психологически. В той же Девятой симфонии — мощность, вся физика работает: вот затянет дирижер тремоло («дрожание» звука), вытянешь — так потом зайчики перед глазами бегают. Или скрипичный концерт Бетховена на пьяно начинается: от меня требуется сыграть всего четыре ровненькие нотки на литаврах, после чего уж вступает скрипач… Но я должен дать ему настрой, попасть с ним в тон, а это очень волнительно. Тоже этап.
А вот современные композиторы — Лигети, Штокхаузен — сложные?
Очень (иронично): иногда, например, петь приходится. Или так в партитуре написано: опустить гонг в таз с водой, разбить рюмку… нет, я этого не понимаю. Когда-то это было интересно, а сейчас в плане новации всё это уже повторы. Что до «самого сложного произведения», то с таким прямо-таки неисполнимым не сталкивался. Ну посидишь ночку, выучишь. Вот получаешь от Родиона Щедрина партитуру, смотришь — ну нельзя это сыграть, а потом вчитаешься… вон, играл его премьеру «Очарованного странника», он там такое написал, что на бас-гитаре трудно сыграть, а я на четырех литаврах умудрился!
А женщин в свой цех принимаете? В Гнесинке, в консерватории девчонки на ударных учатся…
Если честно, не очень это приветствую. У них больше ксилофончик, колокольчик получается, ну, малый барабан. Под литавры девица как-то не вписывается. Я уж молчу о тарелках: это ж какие руки надо иметь, чтоб держать на весу 3-4 кг! Болит всё потом. И, кстати, с каждым годом держать их всё тяжелее.
Смотрю, в вашем царстве полно инструментов…
О-о, я даже сам всех не знаю. Тут недавно американский каталог смотрели: литавры, тарелки, барабаны, набор рюмок, сирены, свистки, паровозные щелчки, «выстрел шампанского»… Это пробка такая, воздух накачиваешь — она и выстреливает. В польках Штрауса используется, например. Или сейчас играли новое произведение одного голландского автора, так он сам купил в Таиланде набор деревянных лягушек: трешь им по хребту палочкой — издает характерный звук.
Инструменты-то дорогие?
У нас же фабричный товар, не такой дорогой, как кажется. Это у струнников — именные, цена такая, что… А у нас… ну литавры по 20 000 долларов, маримба дороже — там пластины могут быть из розового дерева, палисандра. И срок службы короткий: 10 лет — уже предел. Главная проблема с палочками: уж очень быстро изнашиваются, потому что срабатывается фильц (войлок), который на палку натянут. Приходится перетягивать, а мастеров в Москве мало хороших. Да и сам фильц трудно достать…
А новые палки купить?
Не так просто: они не всегда подходят для игры (да и стоят по 40 евро за пару). Дирижерам-то разный звук нравится: Спиваков любит, когда фильцем играешь, Курентзис обожает чистым деревом, а вот Баршай приезжал — требовал кожаную обивку. Так что, всегда приходится иметь палки в большом количестве.
Странно, но за всю жизнь я не сломал ни одной палочки и не пробил ни одного пластика. Может, не очень старался. Даже с «Арией» играл в Лужниках — можете себе представить драйв — ничего, всё выдержало…
«В театр приходишь — а там ребята киряют!»
Какие «враги» у ударника? Что ему делать нельзя?
Самый большой враг — мандраж. Причем, ни с того, ни с сего: пусть ты опытный-переопытный, пусть это произведение миллион раз играл, а всё равно… как схватит!
А так… «производственных травм» у нас не бывает, один только раз, помню, в Казани случайно сел на стекло, вену перерезал. Ну ничего, играл со шрамом какую-то премьеру… Или такое еще: был плохой апендицит, сделали операцию, а тут с Дударовой поездка предстоит в Латинскую Америку. Она говорит: «Ты обязан ехать!» — «Да как? Я весь в швах!» — «Нет, поедешь». Ну поехал, и получил еще грыжу себе… Но подвести людей не мог.
А как на счет алкоголя?
Это бич всех музыкантов, но, увы, многие этим правилом пренебрегают. Кто-то думает так: «Я выпил? Руки дрожат? Ну так тремоло хорошо пойдет!», — а оно не идет, ведь координация все равно теряется…
Вы играли выпивши?
Были случаи, конечно. В молодости, например. В оперный театр приходишь — а там уже ребята киряют. Вдруг видят — иду я, сын главного дирижера. Ну и думают: «сейчас он нас заложит», кричат: «иди, выпей с нами!». Если откажусь, решат, что заложу; подхожу, они наливают водки, что еще-то пить? Выпиваю, играю до конца спектакля. Молодой был — выдерживал. А кто-то ломался. Отец вызывает его: «да как ты мог, пьяный, играть?!», а тот и отвечает: «а что вы мне замечание делаете, ваш сын со мною пил!». Вот это ужасно…
Или однажды приехали в Пермь, местные ударники шепчут: «пойдем, наш новый класс посмотришь!». Привели в класс, дверь закрыли: «давай!». Я говорю: «что — давай?». А то и давай, и — наливает стакан. «Ребят, мне ж сейчас Четвертую Чайковского играть!». — «Слышь, ты столько раз ее играл, неужто не сможешь? Что стоишь? Пей!». А дверь закрыта на ключ. Я быстро выпил и — на сцену, знал, что сразу меня не брало. А играть все равно тяжело было. Но справился. И в глазах местных поднялся страшно!
Нет, лучше уж после концерта. Помню, в Англии, в гостинице столкнулись с Уэльским хором, а у них свой язык — валлийский. Ни бэ, ни мэ… Что делать? Выпили пива (обожаю «гиннесс»), одна кружка, вторая — начали худо-бедно общаться. И дело до того дошло, что русские анекдоты про англичан им травить стали, а под финал и вовсе: мы им запели Yesterday, они расплакались, чувства так и прут, и специально для нас затянули «Степь да степь кругом…» на русском! Все рыдали…
Чемодан не живет на антресоли
Как семью удалось завести? Ведь вся жизнь на гастролях…
Так получилось, что втюхался я очень рано — в 18 лет. Причем, жена — балерина, и не какая-то там, а ведущая. А это совершенно особая статья, потому что балет — это всегда «номер один», всё ему посвящено — с утра до вечера, а остальное (в том числе и семья) на втором-третьем месте. Сын Никита родился, а мать с отцом постоянно в разъездах, вот он, бедный и болтался сам по себе, что сказалось и на учебе и на других вещах… Видел я, как он гибнет, в школу не ходит, распускается, — был этим недоволен, понял, что надо разводиться. Развелся; бывшая супруга уехала преподавать в Бразилию, а я… недолго оставался на улице, меня подобрали. Сейчас официально не женат, но у меня есть любимая женщина. Илона, арфистка в нашем оркестре. Так вдвоем и ездим, тем более, что сыну уже 25, как-то проще стало…
Никита тоже музыкант?
Нет, забрал его из музыки, потому что пробиться очень трудно. Везде нужен блат. А я этого не люблю, и не смог бы проталкивать своего сына, зная его характер. Сам я никогда блатом не пользовался — при том, что оба родителя — народные артисты, мама зав. кафедрой вокала в Одесской консерватории, человек города, всюду блаты… но нет, я так не могу. И сын такой же. Находил ему пару раз хорошие работы, так он: «не хочу, чтоб говорили — «папа нашел тебе работу»». Сейчас он менеджер по туризму, занимается Латинской Америкой, ему это нравится.
А вам не надоело мотаться-то?
Честно? Надоело. Я ж домосед, люблю в интернет залезть, музыку скачать… Вон, пару месяцев назад на Горбушке был, 20 дисков купил, — а времени нет их послушать! Домой прихожу — тут уж чемодан стоит, приготовленный к следующей поездке. И не убираю, порой, его на антресоль, потому что через неделю снова доставать. Жизнь в путешествиях тоже надоедает, одно дело — молодой пока, удивляешься красивым городам, а как в 50-й раз там оказываешься, знаешь, что завернешь за угол — а там урна стоит, а рядом с урной бычок…
Хотя знаете… Мне уж три года до пенсии осталось (40 лет стажа). Будут силы — поработаю еще, а нет — буду отодвигаться. Но трудно без музыки, очень трудно. Иной раз позвонят из какого-нибудь маленького оркестра — «ты мог бы с нами?». Я никогда не спрашиваю — сколько денег. Смена обстановки — с удовольствием! Или вот «Ария» позвала — сами металлисты, волосы по пояс, все в коже, с шипами… но я поехал и получил невероятное удовольствие.
Не жалею, что выбрал эту профессию. Не зря, нет. А то стал бы футболистом, уже давно бы отыграл свое, спился, и работал бы сейчас сторожем на парковке. Вот дали заслуженного. А недавно — еще и «Орден дружбы». Подумал: «Ну что это за орден такой? Вот умру, на подушечке вынесут один-единственный орден, в Одессе на смех поднимут!». Да и с джинсами носить как-то неудобно, на модную майку не прилепишь… Но мне сказали — надо, для оркестра важно и вообще… Ну и получил. Ладно, жизнь течет. Вот скоро Израиль, а потом большое турне по Америке. Нравятся мне американцы, искренние они, незащищенные какие-то…
