Наш вылет планировался в 14.00 из аэропорта “Раменское”. Прибыли вовремя. Но борта еще не было.
— Самолет тушит пожары, еще не прилетел, — сообщили нам в пресс-службе МЧС.
Спустя 4 часа…
— Борт прибыл на дозаправку. Бегом на летное поле, через 20 минут взлетаем, — скомандовала сотрудница аэропорта.
Командир экипажа не смог скрыть удивления, заметив журналистов у носа самолета.
— Странно, меня никто не предупреждал, что на борту будут посторонние, — пожал плечами. — Учтите, работать будем в обычном режиме, — предупредил он.
Перед тем как вскарабкаться по узкой лестнице на борт, один из членов экипажа обратился к нам:
— Перед полетом рекомендую принять таблетку от укачивания… — хитро улыбнулся мужчина.
В его словах явно чувствовался подвох. Я оказалась единственной из нашей команды, кто не отказался от его предложения.
— Ну как хотите… На этом борту и не таких смельчаков выворачивало, — бросил напоследок собеседник.
Наконец-то нас пригласили в салон самолета.
— Именно на этом летал Путин? — поинтересовалась я.
— Нет, Владимир Владимирович летал на другом, но он ничем не отличается от нашего, — объяснили мне. — Тот самолет будет сегодня лететь с нами в паре. Вы его в иллюминатор легко увидите.
Салон “Бе-200” вполне комфортабелен. Ничего лишнего. Несколько откидывающихся сидений. Огромные иллюминаторы. Монитор. Громкая связь. И четыре мягких вип-кресла перед столиком, где мы и расположились.
Перед взлетом включилось табло “Пристегнуть ремни”.
— Полетим в Егорьевский район, — предупредил один из членов экипажа Олег, — он следил за картинкой на мониторе и весь полет поддерживал связь с кабиной пилотов. — Через 15 минут идем на забор воды в районе поселка Сельцы.
Смотрю вниз. Поначалу леса кажутся вроде целые, огнем не тронутые. Но через 10 минут картинка за окном резко меняется. Все больше лесов накрыты дымовой шапкой. Количество очагов сосчитать невозможно. Я сбиваюсь на втором десятке. Там, где леса окончательно выгорели, деревья свалены, словно спички в коробок. Во многих местах не осталось даже напоминания, что здесь когда-то зеленели густые рощи — сплошь выжженная черная земля.
— Сейчас будем производить забор воды. Осматриваем акваторию, — где-то над ухом срабатывает громкая связь. — Пока чисто. Перелетаем паромы. Дальше вода мутная. Итак, пошло время посадки… 15, 14, 13, 12…
По громкой связи кто-то из членов экипажа продолжает обратный отсчет времени.
— Пять, четыре, три, два…
— Держись! — слышу чей-то крик…
И тут же самолет с огромной скоростью падает на воду. От неожиданности не успеваю удержаться за поручни и подпрыгиваю на сиденье. Хватаюсь за плечи впереди сидящего фотографа. Еще секунда, и лайнер начинает резко набирать высоту. На короткое время появляется ощущение невесомости.
— Что это было? — опомнившись, оборачиваюсь к сотруднику МЧС.
— Забор воды, — объясняет он мне. — Когда самолет опускается на воду, он развивает сумасшедшую скорость — от 165 до 250 км/ч. Первый раз мы забираем порядка 4 тонн воды, в следующий заход количество воды увеличится. Третий раз еще больше наберем. Чем больше расходуется топлива, тем больше забираем воды. Максимально самолет может забрать за один раз 10—12 тонн.
Далее держим путь к поселку Сельцы — задача пилотов потушить леса вблизи населенных пунктов.
Пока летим, вспоминаю — еще недавно мы проезжали по Егорьевскому району на машине. Могу уверенно сказать — на земле не увидишь того ужаса, который заметен с высоты птичьего полета. Лесов горит много. Пожары захватили столько гектаров земли, что невольно проносится мысль: потушить это невозможно! Вблизи поселка Сельцы и подавно не осталось зеленых крон — листва обрела цвет жженой соломы.
Мои мысли вновь обрываются. Срабатывает громкая связь.
— Приготовились к сбросу воды…
И снова идет обратный отсчет времени.
Самолет резко снижается над деревьями. Кажется, что мы вот-вот коснемся верхушек сосен.
— Три, два, один…
И снова резкий толчок. Кто-то из коллег падает на пол. Я мертвой схваткой цепляюсь за сиденье.
Пару секунд, и самолет резко взмывает ввысь. Закладывает уши. Срабатывает сигнальная сирена.
— Наверное, мы задели деревья, — берусь предположить я.
— Нет, просто потушили небольшой очаг возгорания, — улыбаются эмчээсовцы.
Ощущения не из приятных. Даже самые крутые американские горки по сравнению с полетом на “Бе-200” кажутся детским лепетом.
Возвращаемся обратно на реку. Еще один забор…
— И сколько таких заборов нам предстоит сделать? — надеюсь, что для журналистов сделают все-таки показательный полет.
— Мы только начали, — удивляется моей наивности один из членов экипажа. — Рабочий полет длится от 3 до 3,5 часа. Так что еще два часа как минимум летать будем. Заборов десять—двенадцать надо сделать.
Под нами виднеется река. Второй забор кажется мне страшнее первого, потому как знаю, что придется пережить.
И снова — пять, четыре, три, два, один…
Мощный толчок о воду. Несколько секунд невыносимой тряски по воде. И резкая смена курса наверх.
На берегу реки замечаю двух людей. Стоят как вкопанные. Вряд ли они понимают, что происходит.
— Держим курс на Новорязанское шоссе, 124-й километр, там будем производить сброс, — объявляют по громкой связи.
Резко снижаемся.
— Не снижайся, не снижайся, не снижайся, — слышен монотонный женский голос по громкой связи.
Экипаж послушно поднимается вверх. Самолет заметно набирает скорость. Через пять минут снова идем на снижение.
— Внимание, сброс! — раздается крик в радиорубке.
— Молодцы, ребята! — улыбается Олег. — Как раз кромочку накрыли, командир!
Салон постепенно заполняется едким дымом.
Кто-то из журналистов отползает от иллюминаторов поближе к мягким креслам.
— Что-то меня штормит слегка, — слышу стоны коллег. — Скажу вам, 17-часовой полет на Сахалин — ерунда по сравнению с часовым летом на “Бе-200”. Говорят, что полет с Путиным был не настолько жестким. Там как-то все более плавно происходило.
Я же про себя благодарю того человека, который вовремя предложил мне таблетки от укачивания. Мой вестибулярный аппарат достойно прошел проверку на прочность.
Смотрю в иллюминатор. Под нами огромное множество островков выжженной земли.
Время — 20.00. Дым сгущается. Видимость за бортом заметно снижается.
Подхожу к кабине пилотов. Разговаривать с ними бесполезно. Обстановка напряженная. Им явно не до пустой болтовни. Пилоты должны точно рассчитать цель сброса воды и четко попасть в заданный объект.
Возвращаюсь обратно в салон. Несколько журналистов задремали — единственный выход спастись от тошноты.
За окном темнеет.
— Последний забор — и возвращаемся…
Ровно в 21.00 мы совершили посадку в аэропорту “Раменское”. Могу сказать, что даже самая жесткая посадка по сравнению с тем, что мы пережили во время полета, теперь мне покажется мягкой…
* * *
Уже на земле мы задали несколько вопросов главному пилоту “Бе-200”, заместителю директора авиапредприятия МЧС Валерию Крузе.
— Основная наша задача — потушить наиболее опасные участки пожаров — те, которые угрожают населенным пунктам, где проходят линии электропередачи и где верховые пожары перекрывают магистрали. Сегодня мы совершили три вылета по 3—3,5 часа. Нам удалось приостановить действие трех мощных очагов пожара.
— Ночью вы работаете?
— Нет, ночью мы не работаем.
— Какую площадь возгорания удается потушить за один вылет?
— Сложно говорить о размерах площади. Иногда относительно небольшой пожар тушат много самолетов и наземная техника, но с ним тяжело справиться. Тогда как большую площадь удается потушить быстро. Все зависит от капризов природы. Если нет ветра, который переносит пламя, то тушить огонь довольно легко.
— Сколько дней вы планируете совершать такие полеты?
— Все зависит от того, как долго будет стоять жара. Если сегодня мы в одном месте потушили, то нет вероятности, что завтра по неосторожности людей очаг не возникнет заново. Порой природа создает дополнительные условия на линии огня. Могу сказать, что сегодня огромное количество огня уже потушено, общая обстановка улучшается. Если бы нам еще природа помогла…
— Как вы контролируете забор воды — ведь на водоеме могут находиться люди — рыбаки например?
— Мы сначала делаем проход над акваторией, куда собираемся садиться, — осматриваем водоем на наличие посторонних предметов, затем принимаем решение о посадке на воду. В этом деле нам помогают спецслужбы на катерах.
— Когда вы производили выброс воды, мне казалось, что мы вот-вот коснемся верхушек деревьев.
— Это обман зрения. Высота сброса в пределах 30—40 метров. Если подняться выше, произойдет рассеивание воды — значительное количество превратится в пар. Если опуститься ниже 30 метров — есть опасность сломать ветки деревьев.
— На днях Владимир Путин сам производил забор и выброс воды, а я бы смогла так?
— Думаю, у вас вряд ли получилось бы…
