Занятная философия
Человек — это звучит гордо. Какая банальность. Человек — это звучит. Как? Каков он? Размножается ли в неблагоприятных условиях? Человек — что за зверь такой? Как его познать, то есть познать себя?
Канал “Культура” показал документальный сериал “Отдел”. Нет, “сериал” здесь не подходит, тоже заезженное словечко. Но частей-то восемь, как их еще обозвать? Фильм про думающих людей, всю жизнь стремящихся к внутренней собственной неповторимой свободе. Хотя бы продвинуться на полшага вперед, пусть на сантиметры, на чуть-чуть, но увеличить вокруг себя это независимое пространство. Свободные люди в несвободной стране, философы, которых в СССР быть не могло. Марксисты не в счет, их “насаждали” как картошку.
Но вот еще в сталинском убойном замшелом 49-м году собрались вместе молодые парни, мечтающие постичь суть бытия, а значит, собственного существования. В одном месте, в одно время, которое не выбирают. “Времена всегда одинаковые!” — с задором витийствовала мама телеоператора-неудачника из “Москва слезам не верит”. Она, конечно, была права.
В Институте международного рабочего движения в жутчайшие, как говорил наш великий сатирик Аркадий Райкин, времена, когда Сидоров-старший лупил Сидорова-младшего как сидорову козу, собрался отдел. Его возглавил Юрий Замошкин, а под его началом философы — Мераб Мамардашвили, Юрий Карякин, Александр Пятигорский, Александр Зиновьев, Эрих Соловьев. А рядом социологи Юрий Левада, Борис Грушин, юрист Виталий Вульф и где-то недалеко Михаил Горбачев...
Философия — что за наука? Кому нужна? “Не беда, старик, смотри на жизнь философски” — отличный рецепт на все времена. Если тебе плохо, то не бери в голову, умей отключаться, ограничивай эмоции. Но попробуйте ограничить собственную мысль! Слова — можно, поступки — можно, а мысль... Улетает в космические дали, никого не спросясь, и тут же сбитой птицей кубарем вниз, в самый ад подсознания. Энергия мысли как атомный взрыв. Думающий человек — это всегда философ.
Но как сохранить себя, найти союзников, когда кругом враги? Или друзей, рядящихся во врагов? Голова кругом, мыслей до одурения... Но где гармония, как ее воссоздать?
Философ — вроде никчемный, ненужный человек. Не делает ракет, не перекрывает Енисей и даже не танцует в балете. Правда, его слова, труды можно интерпретировать, бросить щепоткой в жизнь, и взойдут всходы, которые потом будут жевать стада, массы, народы...
Наши философы не искали точку опоры, чтобы перевернуть мир. Они, как голый Диоген в бочке, искали человека, то есть себя. Сквозь сталинские лютые морозы, хрущевскую оттепель, брежневское слабительное болото, горбачевский драйв. Не все дошли. Эвальд Ильенков перерезал себе ножом горло, не смог подлатать собственную мысль к тому, что творилось вокруг. Соловьев, Черняев, Карякин, слава богу, живы. Мамардашвили, Зиновьев, Пятигорский, Грушин, Левада ушли.
Отстояли ли себя? На компромиссы шли, но каждый на свои, по собственному чину. Диссидентами большинство не было. И сквозь время не прошли как нож по маслу. Для многих самым нетерпимым, калечащим, изматывающим душу стал вроде бы вегетарианский застой имени Леонида Ильича. Но и его прошли без подлостей, сохранив собственное неповторимое “я”.
Теперь спрашивают: почему автор Александр Архангельский взял для своего фильма именно этих людей? Они же, чтобы остаться хоть сколько-нибудь свободными, непрогибаемыми до конца, вынуждены были приспосабливаться к системе, сосуществовать с ней на дистанции. А где те, кто в поисках истины лишился всего — работы, семьи, жизни, наконец? Ведь были и такие! Да, были. Безумству храбрых поем мы песню. Но это люди особые, редчайшие. А подавляющее большинство — обычные, не герои.
Вот здесь точка разрыва, огненная красная линия. Обычный человек хочет иметь обычный среднестатистический проект счастья — семью, дом, машину, зарплату и побольше. И есть ли что-то, ради чего нужно жертвовать этим маленьким, но понятным желанием? Где черта, когда ты скажешь себе: все, хватит, больше не могу — и бросишься в бездну, в безвестность, в нищету, в одиночество? Тогда ведь ничто уже не удержит — ни семья, ни дом, ни зарплата.
Говорят, Архангельский снимал про себя. Ну правильно, “госпожа Бовари — это я!”. Нет, он ни с кем себя не сравнивает, умный же человек. Но каково умному человеку всё понимать — про себя, про власть, про страну, про компромиссы — и каждый раз находить единственно верный ход. Как рассчитать всё до миллиметра, на самом краю, не низвергнуться в пропасть малодушия? А если оступиться, чуть-чуть, значит, ту самую планочку придется поднимать. А потом еще чуть-чуть, еще... Горе от ума.
Зато теперь те, кто знал героев “Отдела”, работал с ними, шепчут соседу на ушко либо уже кричат без умолку: а почему это одного показали больше чем другого? Несправедливо! И как это они вымерили — секундомером, сантиметром? Как засуетились, бедные. Эх, товарищи ученые, доценты с кандидатами. Поздно уже суетиться. Фильм-то сделан. Про думающих, непокоренных, слабых. Про людей. Очень отдельных, а не маленьких и суетливых.
Винни-Пух и все-все-все
С чего начинаются “новости”? С картинки в твоем букваре? Нет, эту песню о Родине Владимир Владимирович исполнил с рыжей бестией Анной Чапмен и другими товарищами не для широко раскрытых глаз, не для публичности. Коллеги по сложной и опасной работе на благо России с горячей головой, холодным сердцем и какими-то там руками... Нет, “новости” начинаются с главного. С самого главного.
“Мы начинаем наш выпуск с экстренного сообщения! Только что в Москве на Тверской улице застрелен вор в законе Дед Хасан!” А вы о каком главном подумали?
Глаза информведущей петербургского Пятого канала Ольги Кокорекиной от важности произошедшего стали круглыми, блестящими и столь огромными, что не влезали в экран. Это была победа “новостей” над жизнью и смертью. Потому что Дедушка Хасан не умер вовсе, а остался очень даже себе живым. Ему пожелаем здоровья и долгих лет.
А нам? Кто он такой, этот пострадавший? Нет, про Дедушку сообщили все уважающие себя СМИ. Действительно, такой человек. И без охраны. Но самой первой новостью федерального канала?..
Казалось, что их больше нет, что они уже все во власти. Сняли малиновые пиджаки, переоделись в цивильное, “там где галстук, там перед” и прыг на веточку... исполнительную, законодательную. Ну как Серега Шепелявый, Винни-Пух и все-все-все где-то на востоке. Очень дальнем.
Из тени в свет перелетая. Какая там подпольная экономика, всё уже легально. Все эти понятия, стрелки, хотелки, пыхтелки, сопелки, “врача пришлем”, “в сортире замочим”, “отрежем, чтоб не выросло” — такое родное, нашенское, до боли знакомое. Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой и вот уже премьер-министрами, президентами, губернаторами ходим. А блатные песни, в широких кругах называемые шансоном! Да это же просто национальная гордость. И Высоцкий с них начинал, и Розенбаум... “Гоп-стоп, мы подошли из-за угла” — что может быть слаще для нашего уха?
Эти конкретные пацаны — помните, в “Криминальном чтиве”: “Я мистер Вульф, я решаю проблемы”. И зачем нам тогда полиция? У них, конкретных, свой кодекс чести, свои правила игры, свои опущенные и распущенные. Если беспредельничать, так с музыкой!
Вот и оказалось, что известный в узких кругах Аслан Усоян — один из самых богатых людей в России. И чем он хуже Абрамовича? Яхты у него нет, “Челси”, места в “Форбсе”? Кто знает...
Как не спутать одного с другим? Или вот: ты во власти, с виду вроде приличный человек, но вдруг оказывается, что ты на самом деле Пятачок и цена тебе копейка в базарный день. Или ослик Иа-Иа, что еще интересней.
Поэтому честные “новости” ничего от нас скрывать не должны. И безо всяких выпученных глаз, а спокойно, с чувством, с толком, с расстановкой, в тональности советских дикторов программы “Время”, торжественно, но скромно, не рисуясь, на голубом глазу сообщить: “Сегодня, в День милиции-полиции, в Кремлевском Дворце съездов состоялся торжественный концерт. На нем присутствовали товарищи Медведев, Путин, Грызлов, Миронов, Жириновский, Дед Хасан, Шакро Молодой, Автандил Старый, другие официальные лица”.
Это же будет просто праздник какой-то!
Преступление и наказание
“Зачем нам Достоевский, что он нового-то скажет?” — риторически сотрясал воздух Максим Кононенко в “Пресс-клубе XXI” на канале “Культура”. Действительно, зачем мистеру Паркеру Федор Михайлович, когда он и так всё на свете знает.
После массового убийства детей в Беслане он тоже удивлялся громко, чтобы все слышали: “Чего это матери так убиваются? А смысл? Новых нарожают — и нет проблем!” Зачем такому Достоевский?
А на Пятом канале в “Картине маслом” смотрели “Высший суд” режиссера-документалиста Герца Франка. Дата первого выхода на экран — 1987 год. Фильм про то, как в городе Риге 24-летний молодой человек ради ограбления убил женщину и ее друга. Убил, чтобы выглядеть значительнее в собственных глазах. Где-то мы уже такое проходили. Вы внимательно в школе читали классику?
Его фамилия не Раскольников, а Долгов. Валерий Долгов. На следственном эксперименте он подробно рассказывал, где стоял, где стояла жертва, куда побежала. А потом в камере ждал приговора. И вот туда, в камеру, стал приходить режиссер. Каждый день, как на работу. Хотел понять что-то про человека. И снимал, конечно, профессия — вторая натура.
Следствие шло долго, почти три года. Есть время подумать. Понять, что натворил. С собой прежде всего. А режиссер становится для убийцы ближе отца с матерью. Расспрашивает, как все начиналось. С самого детства. Оба забывают про камеру, съемку, посторонних людей.
Он, Долгов, так страдает, так исповедуется, что мы видим, как выходит его душа. Через глаза, слова. Впрочем, словам верить нельзя. “А если Чикатило вот так же выжимал бы слезу, тоже поверили бы?” — спросил кто-то на обсуждении после сеанса.
Почему мы вот так понимаем в жизни что-то главное, наиважнейшее — совершив непоправимое? Но Савл, грешник и убийца, превратившийся в святого Павла... Это же было!
Прошло три года, и вот объявлен приговор. К высшей мере наказания. Там же, в суде, прощание с отцом, чужим для него человеком. С матерью, по сути от него отвернувшейся. “Он хотел меня поцеловать, но понял, что я не буду, и отошел”, — говорит она.
На всей земле сейчас и до самого конца у Долгова остался один только близкий человек — Режиссер. Он продолжает к нему ходить. Теперь уже в камеру смертников. Валерий сидит как на исповеди, наголо обритый, в арестантской робе. Но глаза... Такие глаза врать не могут. “Я так люблю людей. Я буду любить даже тех, кто поставит меня к стенке”. Может, это были его последние слова. Ведь только что сидел человек в маленькой одиночной камере. Пауза... И камера пуста. Нет человека.
Свершился высший суд, состоялось возмездие. За всё надо платить. Но, показалось, за время заточения, убийственного ожидания, самопознания и саморазрушения, исповеди чужому человеку, ставшему родным, грешная душа Долгова очистилась, осветилась.
“Так не бывает, — скажите вы. — Он убивец”. И что-то про слезинку ребенка. А Раскольников, он кто? Ему-то за что Достоевский отдал свою любовь?
Герц Франк не Достоевский. Он ходил по инстанциям, просил не убивать своего раскаявшегося героя. Не помогло. Всевидящее государство в сакраментальной фразе “казнить нельзя помиловать” лучше любого писателя и режиссера знает, где поставить запятую.
Айн, цвай, полицай
Закон, как известно, у нас что дышло, куда повернул, туда и вышло. На канале РЕН в программе “Неделя с Марианной Максимовской” новоявленный закон о переименовании милиции в полицию повернули так, что мама не горюй. Сразу захотелось пойти на Триумфальную и, не дожидаясь 31-го, закричать или написать: “Такой закон нам не нужен!” И пусть потом будущие полицейские бойко называют всех хорьками и бьют демократизаторами по лицу. Плевать.
Обычный участковый где-то в глубинке. По служебной необходимости приходит в гости к человеку без определенного места. “Ты бы хоть унитаз помыл, — наставляет участковый. — А раковина куда исчезла? Продал, что ли?” Этому “без определенного места” что милиция, что полиция. И менту тому, добросовестному, по барабану, как он с нового года будет называться. Его постоянный клиент с ним на все времена.
18-летний паренек. В ментовке ему отбили почки и гениталии. За что? А просто так. Не приглянулся чем-то. Если у этих “оборотней в погонах” ноту “ми” сменить на “по”, они сразу станут интеллигентами в пятом поколении?
А вот депутат-адвокат-телеведущий Андрей Макаров с милицейским правозащитником Пашкиным дуют в одну дуду. Не бойтесь, пока еще не в противоалкогольную трубочку. “По новому закону полицейский может предъявлять удостоверение только тогда, когда сочтет это уместным”. А мы-то сначала возрадовались. Дежурные привластные юристы расписали нам превращение “ми” в “по” как нечто либеральное, человеколюбивое. По интимным местам теперь бить нельзя, по почкам только разик, выше коленки нельзя, ниже — чуть-чуть можно. Как это здорово, сразу хочется принять массаж щекотливой дубинкой!
Вот один из авторов закона, генерал-майор в отставке Владимир Овчинский: “Все, что сейчас происходит с обсуждением, — полный бардак! Прежде чем менять одно слово на другое, нужно сменить всю структуру снизу доверху, поднять зарплату...” Ну если это говорит отец-основатель.
А вот финал-апофеоз. Нацистская пропаганда: СССР, зона оккупации. “Кто накормит голодных?” (В кадре наша советская бабушка просит подаяние.) “Кто спасет жен от пьяниц-мужей, споенных советской властью?” (В кадре наш советский мужик-алкоголик.) “Он, гордо именующийся полицаем!” (Улыбочка и вид, полный собственного достоинства.) Всё, сливай воду, больше за полицию агитировать не надо, и так всё ясно. Даже графиков можно не чертить, как россияне относятся к переименованию. 11% — “за”, остальные — “против”. А вы сомневались?
Зато на главных федеральных каналах нас теперь ждут совсем другие незамысловатые сюжеты. О том, как прекрасен полицейский в лунную ночь, как был надеждой и опорой незабвенного царского трона. А уж в Америке: 911, респект и уважуха, шикарный пенсион и налоговые льготы. Не то что у наших ментов. И цифры обязательно покажут: 11 — “против”, а 89, конечно, “за”.
Моя полиция меня бережет. Только по почкам, чур, два раза не бить!
