Шумаков возглавлял институт 34 года, и, как нередко случается в подобной ситуации, у многих сотрудников появилось ощущение, для которого трудно подобрать определение: печаль, смешанная с растерянностью и страхом. Кто займет место Шумакова? Что будет с институтом?
Спустя четыре месяца директором легендарного института стал профессор Сергей Владимирович Готье.
— Сергей Владимирович, какими были ваши первые впечатления от работы на новом месте?
— К счастью, я нашел функционирующую структуру, которая, несмотря на случившееся, сохранила боеспособность. И особенно приятно было то, что в полной мере сохранилась возможность выполнения высокотехнологичных хирургических операций. Мне оставалось лишь сосредоточить усилия на решении проблем, которые стоят перед институтом, а стоит в основном одна проблема — это проблема головного учреждения страны. Дело в том, что в последние годы в результате многочисленных изменений в системе Минздрава этот статус головного учреждения был размыт. И необходимо было его восстановить, чтобы кто-то мог координировать действия по решению вопросов трансплантологии в стране. А наука эта, даже по сравнению со странами Восточной Европы, находится, если называть вещи своими именами, в загоне. Ну, например: еще пять лет назад в Словении, крошечной стране, население которой в три раза меньше, чем в Москве, выполнялось 100 трансплантаций печени в год. Когда я об этом узнал, был, помню, очень удивлен. Ведь мы только-только вышли на этот уровень по всей России, представляете? Ну а если сравнивать по населению, по потребности, то корректнее сравнивать Россию и США, где выполняется 15 тысяч трансплантаций почки, 5 тысяч — печени и 2 тысячи — сердца в год. Тут просто говорить не о чем, разрыв невероятный.
— Известно ли, какова потребность в таких операциях в России?
— Представьте себе, нет. Цифр нет, потому что на местах не выявляют всех больных, нуждающихся в трансплантации.
— Звучит неправдоподобно, честно говоря…
— Тем не менее это так, потому что в регионах врачи просто не знают показаний к таким операциям. Это во-первых. Не знают потому, что их этому не учили, и нельзя с них это требовать. И во-вторых: врачи не знают, куда направлять пациентов, кто делает подобные операции хорошо, а кто только делает вид, что делает, и т.д.
В связи с этим остро встает вопрос образования как медиков, так и простых граждан.
— Где учат на трансплантологов?
— В том-то и дело, что нигде. Есть, если не ошибаюсь, от силы четыре студенческие кафедры, где студентам рассказывают о том, что существует такая специальность. И состоит она не в том, что просто отрезал и пришил, — это сложнейший комплекс. Трансплантация завязана и на интенсивной терапии, и на проблемах детоксикации, терапии, диагностики, а результатом является выявление показаний к выполнению самого хирургического вмешательства, выхаживание пациента и главное — подавление реакции отторжения, иммуносуппрессия, от этого в конечном итоге зависит все. Будет ли пациент жить с новым органом или потребуется реимплантация? Будет ли он здоров или разовьется остеопороз? Этому нужно учить. Поэтому, когда на шестом курсе встречаются студенты, которые даже не знают болезней, вызывающих проблемы, заканчивающиеся гибелью того или иного органа, просто диву даешься.
Как известно, первую кафедру трансплантологии в третьем мединституте возглавлял Валерий Иванович Шумаков, сейчас ею на базе института Склифосовского руководит Анзор Шалвович Хубутия. А на базе нашего института работает кафедра Московской медицинской академии. Мы снова стоим на пороге новой жизни: нужны кадры, нужны специализированные лечебные учреждения и нормальное отношение населения.
— Откуда ему взяться, Сергей Владимирович? Что говорить о простых гражданах, которые существуют в атмосфере густого тумана, окружающего трансплантологию, если даже врачи в основном пребывают в уверенности, что работа с потенциальным донором — это их любезность, а не профессиональная обязанность.
— Проблема органного донорства — не частная, а государственная. В нашей стране о трансплантации знают очень мало. Поэтому люди считают, что трансплантация — всего лишь очередная разновидность криминального бизнеса. Чтобы преодолеть эту косность, нужно учить врачей, просвещать население и прививать всем, кто имеет отношение к органному донорству, готовность работать строго в соответствии с инструкциями. Может, они не очень совершенны, но они есть. И все проблемы укоренились прежде всего в сознании людей, которое предстоит изменить — другого выхода нет. Или мы останемся страной, где будут продолжать гибнуть люди, которых можно было спасти.
— В недавнем прошлом российский Минздрав героически “защищал” наших граждан от трансплантации, и человеку, которому требовалась экстренная помощь, приходилось преодолевать многочисленные препятствия. Как обстоит дело сегодня?
— К счастью, произошел пусть небольшой, но положительный сдвиг. И хотя развитие трансплантологии еще не стало национальной программой, шаг вперед, безусловно, сделан. Хотя, к великому сожалению, мы все еще зависим от чиновников региональных министерств.
— Существует устойчивое мнение: если есть деньги — нужно делать операцию за границей. Что вы об этом думаете?
— У нас в стране другой уровень зарплат, а уровень технологий приблизительно такой же. То есть мы пользуемся теми же расходными материалами, той же аппаратурой.
— А сколько стоит, например, трансплантация почки? Я имею в виду реальные затраты и то, что выделяет министерство на одну операцию.
— Наше здравоохранение пока что предполагает, что вот поступает больной — и можно делать ему операцию. На самом деле, конечно, нельзя. Гибель того или иного органа сопровождается множеством заболеваний. И пока человека не вылечат, его невозможно подвергнуть трансплантации. А это очень и очень затратно.
После операции всплывают неминуемые осложнения, связанные с предыдущими болезнями. И все это нужно лечить, и все это стоит денег. Затраты, как правило, больше, чем то, что нам выделяют на одного пациента сейчас. Нам дают приблизительно 800 тысяч рублей, что, в общем, неплохо. И иногда нам удается уложиться.
Знаете, растет не только стоимость, но и главное — качество. И, конечно, больших денег стоят лекарства: это новые антибиотики, новые антивирусные препараты и новые иммунодепрессанты. Вообще, когда человека готовят к трансплантации органов, он в принципе не должен думать о том, что ему придется что-то покупать. Во многих странах приняты такие государственные программы, которые включают в себя все, и не только по системе страхования. Государство берет лечение такого больного на себя. Полностью.
— Сергей Владимирович, появились ли в трансплантологии новые направления?
— Здесь традиционно развивались два направления: почка, с чем пришел Валерий Иванович, и кардиохирургия с трансплантацией сердца. Это ценности, от которых ни в коем случае нельзя отказываться. Но ведь жизнь не стоит на месте, появляются новые задачи. Например, возникает необходимость оказать неотложную помощь ребенку, и его отправляют за границу — сколько же можно это наблюдать? Открытие детского отделения, как мне представляется, очень своевременно. У нас строится новый корпус. Там, в числе прочих, смогут находиться люди, у которых что-то не в порядке с трансплантатом, — сейчас место для них найти невозможно. Очень мощное развитие получат кардиохирургия и трансплантация сердца. Сейчас готовимся к трансплантации легких, а еще думаем о трансплантации поджелудочной железы.
Профессия на все времена
Здесь нельзя работать с девяти до шести, даже если это записано в трудовом контракте. Нельзя потому, что таких мест на планете не так уж много. И не так много на свете людей, которые могут своими руками исправить ошибку природы, а потом теплом своего уж точно аномально большого и горячего сердца отогреть и выходить пациента, жизнь которого висит на волоске.
В институте трансплантологии много удивительных врачей, но я не могла не зайти к Яну Геннадьевичу Мойсюку. Я должна была сказать ему, что у меня уже почти два года ждет своего часа письмо от его бывшего пациента, который просит написать о своем спасителе.
Заведующий отделом клинической трансплантологии, доктор медицинских наук, профессор Я.Г.Мойсюк одним фактом своего существования на Земле оправдывает жизнь сотен грешников. Потому что если можно так жить, так работать, так не быть в состоянии отрешиться от бед многих и многих людей — значит, не все еще потеряно. В 2008 году в его отделе было сделано 106 операций по трансплантации почки, а во всей России — меньше 700. И это при том, что в стране работает 33 центра трансплантации почки.
Есть, правда, и у него недостаток. Мойсюк — завзятый курильщик. А с другой стороны… Сидим мы с ним, разговариваем, а его то и дело вызывают в операционную. Раз вернулся, второй, а на третий я уж и сама поняла, что на разговоры у него времени нет. И тогда я пошла к Паше Евдокимову.
В истории болезни поставлена третья почка
История Павла Евдокимова больше похожа на сюжет толстой книги или многосерийного фильма. Павлу 21 год, живет он в Новосибирске. Первый раз ему пересадили почку, когда ему было 6 лет. Второй раз — в 1998 году. В прошлом году его отправили на гемодиализ, то есть забарахлил и второй трансплантат. Кроме операций по трансплантации Павел перенес и множество сопутствующих операций. Но 13 января Ян Геннадьевич Мойсюк пересадил ему третью почку. Ситуация из ряда вон выходящая.
В институте Павел находится с мамой, Ольгой Павловной. Дома ждут папа и брат. Павел окончил музыкальную школу по классу фортепиано, но сейчас ему не до музыки. Передвигается он с большим трудом, ходит с палкой, хотя положено с костылями. Скорее всего, придется менять тазобедренный сустав, потому что пятнадцатилетний прием преднизолона разрушил кость. Читать он не может, ко всем его бедам присоединилось и осложнение в виде катаракты. Мог бы работать на компьютере, но его нет. Мечтает об автомобиле, потому что это единственная возможность передвигаться без посторонней помощи и специальных приспособлений, даже сдал экзамены на права, но машины нет и взять ее негде.
Павел отчаянно сопротивляется болезни. Смотреть на его маму, Ольгу Павловну, которая посвятила жизнь спасению сына, — нужно иметь мужество. Павел должен соблюдать строжайшую бессолевую диету. Раньше она постоянно бегала в поисках дорогих импортных лекарств, спасибо, сейчас хоть этой заботы нет. Друзей у Павла много, они даже звонят в Москву, но приглашать их домой нет возможности, чтобы не подхватить инфекцию.
Одни врачи отправили умирать. Другие — вернули к жизни
Сашеньке Якубовой 1 год 5 месяцев от роду. Приехали они с мамой из города Березняки Пермского края. Девочку выписали из роддома с механической желтухой. Через месяц пришли в поликлинику, и оказалось, что у ребенка плохие анализы. Легли на обследование. Сначала думали, что у ребенка гепатит. А вскоре, уже в Перми, выяснилось: цирроз печени. Сказали, что сделать ничего нельзя, пусть ребенок умрет дома. Когда она спросила про трансплантацию, врачи ответили: вы насмотрелись телевизора… Телефон женщины, ребенку которой в Москве сделали пересадку печени, она нашла случайно.
Когда она попала в институт трансплантологии, начались поиски донора. На помощь пришли все родственники, в Москву приезжали дедушка и дядя ребенка, сдали анализы — увы, выяснилось, что они донорами стать не могут. Подходящий донорский орган (часть печени от умершего донора) появился только спустя два месяца.
Ребенок чудом дожил до операции, смотреть на Сашеньку было просто страшно. Сейчас ее не узнать. Мама говорит: изменилась на глазах, полезли зубы, учится говорить, анализы хорошие.
— Я очень благодарна профессору Готье. Это человек, которого нам послало небо, по-другому не скажешь. Здесь от нас не отвернулись, а ведь мы знаем, что это такое, — от нас многие отвернулись, и было очень страшно. В институте помогают днем и ночью. Словами ничего не высказать…
Суд над трансплантологами чуть не оказался страшным
Интервью с профессором Готье подошло к концу, и напоследок я сказала: нельзя ли узнать, какова судьба девушки из Краснодара, которая ждала трансплантации сердца? Было это в самый разгар скандала в 20-й больнице, когда все операции с донорскими органами были приостановлены.
И тут Сергей Владимирович говорит: она работает в нашем институте, а сейчас сидит в моей приемной, вы несколько раз мимо нее проходили.
Эту встречу я, наверное, не забуду никогда.
Алла Гриднева долго мне снилась. В те дни в палату к ней привел меня Шумаков, но находиться там мне оказалось не под силу. Девушка с кожей зеленого цвета. Она не могла ни лежать, ни сидеть, так и отпечаталась в памяти — полусидя, с огромными глазами. А в глазах — нескончаемая мольба о помощи. И все вокруг говорили: не дотянет…
Алле 29 лет. Она жила в Краснодаре, окончила журфак Кубанского университета, работала на телевидении в новостной программе. Поэтому грипп перенесла на ногах. Куда там — лежать некогда, болеть нельзя, работа кипит днем и ночью. Правильный диагноз, миокардит, поставили не сразу. Она лежала в разных больницах и случайно познакомилась с врачами, от которых впервые услышала слово “трансплантация”. По стечению обстоятельств — так и хочется заорать: как будто с другой планеты! — так вот, по стечению обстоятельств у нее оказался телефон доктора Кормера из института трансплантологии. Приехала в Москву. За тридцать минут выяснили, что с ней. В институте она провела два года. Операцию Валерий Иванович Шумаков сделал 27 апреля 2004 года. Как правило, люди, пережившие трансплантацию, день операции празднуют как второй день рождения. Алла говорит, что родила ее мама, но в этот день всегда утром идет в храм, чтобы помянуть человека, который дал ей вторую жизнь.
Алла говорит: словами описать состояние человека, который умирает, невозможно. Сначала она просто не могла поверить в то, что смертельно больна. А потом внутри все рухнуло. Несколько дней лежала не двигаясь и именно в это время ощутила, что скована страхом.
Алла сама попросила разрешения выступить в суде, где слушалось дело врачей из 20-й больницы. Там она рассказала, что ее жизнь фактически зависела от исхода этого дела.
Трудно поверить, но у всех людей реакция на трансплантацию разная. Ей встречались врачи, которые не верили в то, что с ней произошло, — говорили: может, вам просто сделали операцию на сердце?
Главная трудность — принять то, что случилось, и научиться радоваться жизни. В мае 2006 года Алла вышла замуж. С мужем они обвенчались. В институте работает с 2005 года.
То, что это другой человек, видно сразу.
Алла светится. А в остальном — все как у всех.
Именем Шумакова
Несколько дней назад институту трансплантологии присвоили имя Валерия Ивановича Шумакова. Со дня его смерти прошел год. Красноречивее всяких слов о том, что начатое им дело живет, цифры — в 2008 году впервые в истории института было выполнено 15 пересадок сердца, 43 пересадки печени, 106 трансплантаций почки и 1 операция по трансплантации комплекса печень—почка.
В день, когда я записывала интервью профессора С.В.Готье, в НИИ трансплантологии выполнили две операции по пересадке печени и одну — по пересадке почки.
