— Лежишь ночью, думаешь, терзаешься. Умирать страшно. А к врачу и не подойди, ничего не скажет. Утром выходишь в курилку, а мимо тебя мешки черные несут. По три человека в неделю выносят. Стоишь, его тащат волоком, голова по ступенькам стучит… У нас говорят: “Кто на Камскую попал — как на кладбище”…
Старое здание больницы окружено забором из ржавых прутьев. Холодный ветер, дождь, тоска. Я стою под воротами и разговариваю с Сашей по мобильному.
— Я сюда не сразу попал. Температура под 40, врача вызываю, та мне ставит ОРВИ. Недели три сбивали температуру димедролом с анальгином, пока врач не спросил: “А ты ничем еще не болеешь?”. Ну да, у меня ВИЧ. Диагноз “туберкулез” мне ставили полтора месяца.
— Ну и как ты тут лежишь?
— Не кормят почти, пациенты по стеночке ходят, кожа да кости. У меня на еду вся пенсия уходит. Кого не навещают, тем совсем плохо. С врачом поговорить совершенно невозможно. Тут же кто алкоголик, кто торчит, кто раньше торчал. Какое у врачей может быть отношение? А когда при тебе мешки эти мелькают, что ты будешь врачам говорить? Боишься рот открыть.
— Трудное лечение?
— Тут же гепатит С у всех, а пить надо по 20 таблеток в день, если с терапией от ВИЧ считать. Такой удар по печени, очень плохо бывает. Но препаратов для печени нет, кончатся таблетки против ВИЧ — никому дела нет. Зато приходят люди, БАДы продают — говорят, от туберкулеза помогают. И плакаты везде: “Осторожно, ВИЧ!”
Мы с Сашей начинаем смеяться. Здесь ВИЧ у всех пациентов.
— Многие сюда поступают в ломке. Поэтому они стараются уйти в город, достать наркотики, на ломке такое лечение просто не вынести. Это считается нарушением, за него выписывают домой. С любой формой. Даже с открытой. А это — смерть.
“По-прежнему нет врачей, еды…”
Сочетание ВИЧ+туберкулез называют “турбович” — и это слово хорошо передает ощущение скорости, с которой может наступить смерть. В Свердловской области он встречается в три раза чаще, чем в остальных регионах: в прошлом году в Екатеринбурге его зарегистрировали 564 раза. Пик заболеваемости приходится на 25—34 года. Смертности — 45—54. А смертность от “турбовича” огромная — каждый год по 150—200 человек.
Удивляться нечего: в регионе сокращено финансирование целевой программы “Предупреждение распространения туберкулеза на территории Свердловской области на 2009—2011 годы” и на 15% снижено финансирование учреждений противотуберкулезной службы. Сегодня в городе всего одна больница на 60 человек для пациентов с ВИЧ+туберкулез. Та самая, “В последний путь”. Остальные (всего зарегистрировано 5500 человек) стоят в очереди. Мест нет.
Пациенты “с Камской” и городские общественные организации долго пытались достучаться до властей, чтобы как-то остановить этот ужас. И когда они поняли, что у них ничего не выходит, решили рассказать обо всем журналистам. Двадцать два пациента подписали жалобу, а общественные организации “Шанс+”, “Урал-позитив” и ВО ЛЖВ организовали пресс-конференцию. Власти пытались помешать ее проведению, но 24 марта этого года она состоялась.
Активисты рассказали, что в больнице на Камской нет препаратов для лечения устойчивых форм туберкулеза, нет реанимационных палат, нет никаких специалистов, кроме фтизиатра, нет ухода за лежачими больными, очень плохое питание, нет расходных материалов — шприцев и т.д., нет нарколога, который мог бы оказать помощь наркозависимым больным (а их большинство), нет горячей воды. Кроме того, пациенты даже с открытой формой туберкулеза сами на маршрутке ездят в СПИД-центр за лекарствами против ВИЧ! А это — прямая угроза населению. Если бы наши враги старались нам насолить, даже они бы такого не придумали.
Эта пресс-конференция была похожа на взрыв. Власти старались, как обычно, все заврать, но им не дали — факты есть факты. И первые дни казалось, что все нарушения будут устранены. Действительно, лекарства против ВИЧ стали привозить в больницу. Но больше ничего не изменилось. Больница просто закрылась на замок.
— По-прежнему нет врачей, еды, нарколога, — говорит Иван Жаворонков, представитель общественной организации “Шанс+”. — По-прежнему за нарушения выписывают. Я знал людей, которых отправляли на улицу с открытой формой туберкулеза — они возвращались в наркопритоны. Одного парня, Андрея, выписывали три раза, он умер. В этой больнице очень нужен нарколог, чтобы люди не уходили за наркотиками. За наркоманию из туббольницы выписывать нельзя! Потому что в наркологию-то с туберкулезом тоже не берут! Это замкнутый круг. Все в одном месте лечить надо, и коек выделить раз в 20 больше…
По словам всех, с кем я разговаривала в Екатеринбурге, такой высокий уровень “турбовича” и смертность связаны с катастрофически поздним поступлением, потому что 70—80% наркопотребителей просто не приходят в СПИД-центр. Из-за этого они не знают, что у них прогрессирует ВИЧ, снижается иммунитет и начинается туберкулез. В результате люди поступают на Камскую в последней стадии, когда иммунитет уже упал ниже 100 “клеток”. В “иммунных клетках” исчисляется способность нашего организма сопротивляться болезням. У здорового человека — это 600—1000 “клеток”. А ВИЧ, если его не давить лекарствами, жрет именно их. На уровне 200—350 “клеток” обязательно надо начинать лечение против ВИЧ. На 100 клетках человек уже чувствует дыхание смерти. Но все мои собеседники в Екатеринбурге говорили: “У меня было 60, 33, 2 клетки”. Буквально в последний момент их отвела от могилы чья-то рука.
Ваню самого на 70 клетках привела в СПИД-центр коллега. Потом уже он начал убеждать своих знакомых дойти до флюорографии, начать лечение против ВИЧ. Но такое чувство, что, кроме таких, как Ваня, это больше никому не нужно. В СПИД-центре — запись за месяц, “употребившего” человека вообще не примут. Там банально не хватает специалистов. В результате человек не получает лечение и через несколько лет попадает “на Камскую”, чтобы там умереть.
Ключ в том, что речь идет о пациентах с наркозависимостью. Людей отсекают от медицинской помощи: их не хотят видеть ни в СПИД-центрах, ни в туберкулезных больницах. И так — по всей стране. “Так что же он не лечит свою наркоманию?” — спросите вы. Хороший вопрос. А в городе просто нет наркологической помощи.
“Они не хотят убивать”
В Екатеринбурге список доступных мест, куда человек может обратиться за лечением и реабилитацией, заканчивается на цифре 1: это печально известный фонд “Город без наркотиков”.
Благодаря наштампованным за пару недель телесюжетам народ узнал, что это такой оздоровительный лагерь, в котором наркозависимых людей месяц держат на хлебе и воде. А потом на протяжении года делают еще что-то такое прекрасное, что человек просто преображается.
“Проблема-то решается!” — обрадовались все. “С этим быдлом так и надо поступать — жестко, но эффективно. По-отечески. Поставить их на колени, вся дурь из них и выйдет! Давно надо было!” Вот только сами реабилитанты так не считают.
Сергей пришел в фонд сам год назад — там уже находился его знакомый, и Сергей ему поверил.
— Пришел — и все. Попал в плен, — у Сергея совершенно неподвижное лицо, но тут уголок рта криво едет в сторону. — Я убегал. Меня искали, возвращали. Родители не верили, когда я им рассказывал, что там происходит, и сдавали меня обратно. Поверили тогда, когда меня избили до кровоизлияния в мозг.
— А что случилось?
Видно, что Сергею совершенно не хочется рассказывать. Он — мужчина, это — вопрос самоуважения. Сергей подбирает слова:
— Я говорил им, что хочу уйти. Но они не отдавали документы, говорили: “Нет, ты должен пробыть тут год”. За три месяца я сбегал больше пяти раз. А избили меня за то, что я перепилил решетку, сбежал и… отметелил в городе “старшего”. Я мечтал издеваться над ним так, как издевался он! …Я понимаю… когда папа ремнем лупит. Но я взрослый человек. А там… ремнем, палкой, казачьей плеткой. Родители забрали меня оттуда только после больницы…
— Они не хотят убивать. Просто так получается, — иронизирует Дмитрий, еще один бывший “реабилитант” ГБН. — У нас человек из Питера лежал, он отцепился, и его заставили час приседать. Он приседает, тут мы слышим щелчок, — и он начинает орать. И орет до утра. А мы пристегнутые, ничего сделать не можем. А это ему “старший” ногой сломал скулу. И кость воткнулась в глазное яблоко. “Скорую” не вызвали, пока руководство не приехало. Да лучше в зону, чем в фонд! У моего друга дома джинсы лежат как сувенир — располосованные казачьей плеткой: “старшие” любят “реабилитантов” поучить, хотя сами такие же наркоманы. Двоих уже толпа поймала, один на коляске теперь ездит, — злорадно говорит он. — Фонду не реабилитация наша нужна, а имидж наркоборцов.
Дмитрий пролежал два карантина — дважды по 27 дней на наручниках, после чего его забрал отец.
— А мне было 18 лет, за меня договор мама подписывала, — рассказывает Наталья. Она прошла “женский ребцентр” фонда, его потом закрыли при помощи ОМОНа. В то время помимо карантина на двух наручниках существовала “холодная” — клетушка под лестницей, откуда даже в туалет не выводили. — Я в “холодной” четыре часа провела без света. А были и те, кто там по 10 суток в баночку писал. Потом меня отвезли в ребцентр, положили в наручники.
— Вы чувствовали, как излечиваетесь от наркомании?
— Думали все об одном: “Вот отосплюсь тут, уеду домой и вмажусь!” Начинались все разговоры о еде, заканчивались наркотиками.
— Ну а как вы там поживали?
— Ройзман (руководитель фонда) приезжал с фруктами, сладостями. А вот охранник один был — дурак отмороженный, после Чечни. Орал все время: “Подъем! Построение! Пробежка!” Днем наряды — полоть, дрова пилить, ведрами воду грязную из бани откачивать — вот это ужасно было. За отказ приседали по 80 раз. Две девчонки раз сбежали. За ними поехали, одну привезли сразу, поставили скамейку перед шконками, и два охранника в два ремня били 400 раз. У нее спина до пяток черная была. Потом закрыли ее на карантин на два наручника. Бежать? А мне бегать было некуда. Дом — вот он, через озеро видать. Но мать за меня 27 тысяч отдала, за год…
“Молись и крепись”
Кроме ГБН в Екатеринбурге есть наркодиспансер и туча протестантских центров. В одном из них Наташа тоже побывала:
— Это же не наша церковь, где тихо молятся. Там все с песнями: “Э-ге-гей, Иисус, брат, спаси нас!”. И батрачишь на лесопилке как папа Карло, до ночи. Продукты — просрочка из магазина. У меня парень там жил — уж на что худой, и то похудел. Я там три дня пробыла — на фиг!
Наталья пытается бросить наркотики уже шесть лет. Но безрезультатно. Кроме ГБН и протестантов, идти больше некуда. Столько же борется со своей страстью Максим:
— Надоело все. Пошел к православным. Объясняю: брат сидит, дома тяжелая обстановка, на улице — все то же. Трудно одному. А их психолог говорит: “Молись и крепись”. Им хорошо — они в парниковых условиях живут. А как человек будет дома молиться — у него родителям по 70 лет, они всю жизнь атеисты?..
В тупике и Маша. У нее ребенок, ей очень надо избавиться от тяги к наркотикам, и я зову ее в Москву:
— Приезжай, у нас хороший бесплатный центр есть.
— Бесплатный, — она не сразу соображает. — Как это? Совсем? Мне по суду надо было пройти лечение в наркодиспансере. Так я даже там сразу заплатила 7 тысяч, потом за капельницы, за шприцы платила. А я не работаю, у меня ребенок. 7 тысяч для меня — немаленькие деньги. О частном центре и думать нечего — там до 50 тысяч в месяц… Я каждый вечер Бога молю, чтобы он меня избавил от зависимости. А утром не до того, только бы где найти…
…Опять темно, опять дождь. Мы с Ваней Жаворонковым идем к трамвайной остановке.
— Вот такая у нас наркологическая помощь, — говорит он. — Ближайший ребцентр в Москве. Человеку идти некуда. Он торчит, получает ВИЧ и приходит в СПИД-центр уже с туберкулезом в последней стадии. У меня у самого было 70 клеток. …Блин, это страшно — чувствовать, как тебе день за днем все хуже. Как уходит жизнь…
Екатеринбург—Москва
