
Андрей Яхонтов
Публикаций: 1121
Их было семь — разновозрастных, шумных, невоспитанных. Наряженных с изыском нищеты. С недоумением взирали пассажиры на загрузившуюся в автобус галдящую свору. Один был в шляпе, комически, но ладно на нем сидящей. Второй — в ярко-клетчатой рубахе. Третий — с крохотным самокатом. Четвертый катил детскую коляску с пятым малышом. Шестой картинно хромал. Жестикулируя, они заняли все пространство салона.
Поэт Михаил Светлов говорил: если после человека остается хотя бы одна фраза — это уже много, от большинства не остается ничего, кроме черточки между датами рождения и смерти.
Андрей Яхонтов работает над историческим полотном, которое охватит весь XX век. В романе «Божья Копилка» действуют Григорий Распутин, Николай II, Фрейд, Кафка, Лев Толстой, Дмитрий Менделеев, Ленин, Сталин, Берия, Гитлер и обыкновенные, простые люди: регент Успенского собора в Кремле Виссарион Былеев, его сын Петр, мудрец Шимон, красавица Ревекка и ее жених Пинхас. Предлагаем отрывок из произведения.
Вы, наверно, обратили внимание: кто-то будто специально старается выбить у вас почву из-под ног, выстраивает жизнь таким образом, что лишает каждого моральных опор. Не осталось ни одной неопровергнутой истины, ни единого неразвенчанного кумира… Не маячит даже признака и призрака внятной надежды, которая не была бы осмеяна и отброшена. Дезавуирована. Как жить в напрочь лишенном идеалов мире?
Я взирал на него неприязненно: явился (откуда ни возьмись), плюхнулся напротив и пустился излагать:
Бешенство охватывает, когда видишь, как все делается. Можно буквально лопнуть от ярости.
Никольская улица стала красивее Арбата. Старинные отреставрированные особнячки: Славяно-греко-латинская академия (теперь гуманитарный университет), аптека Феррейна (теперь — обычный магазин), Заиконоспасский монастырь… В духовной академии начинал учиться мой окончивший семинарию дедушка Пётр Яхонтов, да бросил, поступил в университет. А еще здесь был знаменитый ресторан «Славянский базар»: Станиславский и Немирович-Данченко за ужином придумали новый театр.
Умерла эпоха. Ушел последний из фантастической когорты: Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Высоцкий… Никогда больше не будет такого созвездия… «Поэт в России больше, чем поэт», — сказал он всеобъемлюще точно и навечно. И Пушкин, и Тютчев, и Пастернак, конечно больше, чем поэты.
Исполнилось 50 лет знаменитому «Клубу «12 стульев» «Литературной газеты». Пять лет из них я стоял во главе этого удивительного мебельного комбината, учрежденного по образу и подобию романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова. А печататься на страницах этого оазиса свободы (в строго подцензурной советской печати) начал еще студентом. Ух, какая жизнь кипела на этом конвейерном производстве шуток!
Не заговорил бы о «черте оседлости» (даже в связи с актуализировавшей эту тему полемикой — после известных высказываний наших депутатов), если бы в положении дореволюционных евреев не оказалась вся сегодняшняя Россия.
С детства помню анекдот о том, как сумасшедший отправил себе письмо. Когда его спросили, что говорится в этом послании, он ответил: «Не знаю, я же его еще не получал». Каждый раз, когда кто-либо обращается в вышестоящие инстанции с какой-либо инициативой, я вспоминаю этого сумасшедшего.
В подземном переходе старушка предлагает копошащихся котят. Рядом другая старушка, в ее лукошке — щеночек. Обе приговаривают: «Отдам в добрые руки». Бабушки не читают газет? Не смотрят телепередачи? Не участвуют в жизни страны, не сидят на лавочках и не общаются с соседками, потому и не знают: люди негодуют по поводу зверски замученных четвероногих созданий…
В результате удачно проведенного эксперимента (то ли клонирования, то ли чудесного воскрешения) на кремлевский престол по многочисленным просьбам граждан возвращается Иван Грозный.
В переулочке неподалеку от дома, где живу, на месте снесенного (естественно) дореволюционного особнячка (который долго готовили к реставрации, да так, естественно, и не восстановили) отгрохали роскошный немногоэтажный дом.
С превеликим изумлением и суеверным ужасом наблюдаю, как возвращаются времена, казалось, давно ушедшие и многократно описанные (в обоих смыслах этого слова) — в том числе и мною.
В день рождения Осипа Мандельштама петербургские школьники устроили в метро нон-стоп-чтения его стихов. Инициатива поворачивает мозги набекрень: неужто в нашей выбрасывающей книги на свалку стране еще не все потеряно? Неужто есть шанс возродить трепетное и не расстрельное отношение к литературе и поэтам?
Не думал, что заметки, накарябанные в 1976 году в дневничке, который я тогда вел, станут актуальны сегодня. Речь в них — о создателе бессмертного эпоса, вокруг коего теперь возникли жаркие споры.
Почему не хотим цивилизованно, спокойно, без повышенных тонов поговорить? Почему непременно скатываемся к взаимным оскорблениям и обвинениям? Почему популярны не обстоятельные размышления, а сшибки безграмотных телегладиаторов, которых забавы ради исподволь или явно стравливает власть?
Не очень уклюже, зато в духе времени и политической зрелости переложил хрестоматийное стихотворение один поделившийся со мной своим творчеством школьник: Обама (Зима) недаром злится: Прошла его пора. Весна (солнечный клоун Трамп, похожий на Олега Попова) в окно стучится И гонит со двора…