Современная Россия, что зона: во власти – паханы, при власти – вертухаи, а народ… В советское время выселяли за сотый километр. Сегодня за него, похоже, выселили всю страну. Мерцают огнями «запрещённые» залы игровых автоматов. На газетном лотке – попурри из глянцевых сплетен и криминальной хроники. В подъездах разбросаны шприцы. На клумбах бомжей, как голубей. А пропавших без вести – как в военное время.
Парк Сокольники. Час дня. Прогулка едва не стала последней, когда чьи-то руки сомкнулись на шее. Минуту назад по аллее шли люди, но сейчас – ни души. Мужчина тащит меня в лес. Я освобождаюсь от удушающей хватки, мы боремся. Повалив на землю, он бьёт меня ногами в грудь. Чудом мне удаётся вырваться.
Один из прохожих вызывает милицию. «Идите в отделение!» – после долгих гудков советует диспетчер.
«А сообщить постам на входах?»
Вешается трубка.
Отделение – на территории парка. За высоким забором – охранная будка, пара милицейских машин. Парень в штатском через прутья ограды объясняет, что отделение на стадии расформирования.
– А конная милиция? – вспоминаю я всадников в форме, от которых прячутся по кустам собачники.
– К нам не относится.
– Вызовете наряд?
Он удаляется. Вернувшись, пожимает плечами:
– Машин нет.
И отсылает в районное отделение.
– Ну, хоть охрану предупредите! Посты у метро, на железнодорожной станции…
Разводит руками.
В московских парках убийцы и насильники не редкость, несколько лет назад в Сокольниках, ради дешёвого мобильника, зверски зарезали 17-юю девушку. Но на лице милиционера написано «Отстань!» Двое ребят в форме, прогулочным шагом, всё же направились к месту происшествия.
– Никого, – возвращаются они, укоризненно улыбаясь.
А кого они рассчитывали там увидеть?! Душителя, пишущего чистосердечное признание?
Сокольническое отделение милиции за глухим забором. Автоматчики, собаки. Народ боится милиции, милиция – народа. Выходит опер, измождённый парень с синевой под глазами. У него очередь из обворованных, ограбленных, обведённых вокруг пальца. Предлагает прийти через пару часов.
– Вы не хотите пока наряд вызвать? Может, удастся задержать?
– У меня работы – во! – проводит ребром ладони по горлу.
В конце концов, у меня берут показания. Происшедшее классифицируют как грабёж. «Потому что унёс сумку». Объясняю, что меня едва не задушили, хотя сумку я отбросила в первое же мгновенье. Глас вопиющего в отделении! «А что же тогда покушение на убийство? Семь ножевых ран?» Пытаюсь быть ироничной. Но в ответ кивают! С точки зрения милиции, всё равно: будет ли преступление раскрыто или его не заметят. А чтобы не портить статистики, статус преступления изначально принижают.
– Что же вы одна в парке гуляете? – качает головой опер. – Вы оперативными сводками не располагаете, вот моя жена одна никуда не выходит!
– А почему не располагаю?
– Ну, доводить до населения влетит в копеечку!
– А рекламировать «Единую Россию»?
Смеётся. Хороший парень, понимающий. Поодиночке они вообще все славные, но вот Система…
Через несколько часов едем на место происшествия, ждём экспертов.
– Работы невпроворот, жена сутками не видит. А зарплата – 30000. За эти деньги я могу охранником или вышибалой.
– Значит, грядущих сокращений не боитесь?
– А куда сокращать, если и так не справляемся?
Раздаётся звонок: эксперты уже сделали снимки. «Где?!» – кричит опер. Оказалось, осмотрели первое попавшееся место. А какая разница? Возвращаемся в отделение. Мне показывают фотографии. Гастарбайтеры, женщины, бомжи… «Он славянин, хорошо одетый, холёный», – в который раз повторяю я. «У нас и такие есть». И мне показывают ещё сотню одноглазых, беззубых, с лицами, испещрёнными шрамами. И снова бумажная волокита: объяснения-пояснения.
На составление фоторобота отводится десяток минут, за компьютером – парнишка лет двадцати. Опытный физиогномист?
Выбираем глаза.
– Но здесь только женские.
– Всякие, – косится на часы. И продолжает показывать женские глаза.
Пытаюсь сосредоточиться:
– Не спешите, пожалуйста.
– Да-да, – щёлкает мышью парень – и опять мелькают носы и губы.
Фоторобот готов.
– Похож? – зевает он.
– Нет, не похож.
– Ну, хоть процентов на 70?
Понимаю, цифра нужна для отчёта. Ну, пусть на семьдесят, как оценить на сколько? В таких условиях и собственный портрет не составишь.
Прошу кое-что подправить.
– Уже сохранил! – кривит он губы, надеясь на мою компьютерную безграмотность. И фоторобот остаётся как есть. Зато бумаги заполняются со школярской скрупулёзностью.
– Вы хоть кого-нибудь поймали по такому фотороботу? – спрашиваю сопровождающего.
Он опускает глаза.
– У меня знакомый – одно лицо с душителем, только причёска другая. Привезти фото? Составили бы по нему портрет.
Отмахивается, как от чумы.
Едем в больницу засвидетельствовать побои. Осмотр врача – пара секунд. Не иначе, человек-рентген, глаз – шило! И опять бумаги, бумаги… Кажется, врача и милиционера можно поменять местами, какая разница, кому писать.
«В советские времена мы ночью в парке гуляли, – вздыхает медсестра. – А теперь и средь бела дня душат…»
Ничего, главное, чтобы не душили свободу!
Из окна доносится песня про Чикатило. На афише – фильм о серийном убийце. По телевизору – криминальные передачи. В газетах – интервью с маньяками, их генеалогия до четвёртого колена. Герои нашего времени! Сколько, вдохновившись их славой, взялись за нож?
День второй. Прихожу за справкой для восстановления паспорта. Дежурный не даёт:
– Была не моя смена, приходите через три дня.
– А это время, что – без документов?
«Уходи!» – читаю на раздражённом лице. А на стене под портретом премьера симпатическими чернилами: «Всегда говори “Нет!”» Отправляюсь по инстанциям, и, в конце концов, попадаю к следователю. «Что ни делается – к лучшему», – улыбается он. Чтобы вести расследование, меня обязаны были допросить ещё вчера!
И снова бумаги. Задуши меня, на гроб ушло бы меньше древесины!
Следователь приглашает коллег, хором убеждают, что избиение и попытка задушить – это грабёж. Железный аргумент: «Но ведь он унёс сумку!» Хорошо, что я её бросила. Иначе бы ему «шили» фривольную попытку знакомства. Хотя и тут все козыри были бы не у меня – это в Штатах, чуть что – сексуальное домогательство, а у нас – подумаешь, весёлые игрища на Ивана Купалу…
– Мы судим по результату.
А судить по результату милицию – схлопотать пятнадцать суток за «неуважение»!
Кто-то предлагает самой сходить в прокуратуру, требуя расследования.
– А что вы, собственно, хотите? – удивляется молодая следовательница.
– Чтобы этот человек никого не задушил.
Хихикает в кулак.
Милицейские сотрудники, как на подбор, молодые. От двадцати. Копеечная зарплата, рутинная работа, текучка кадров. «Здесь не задерживаются», – признаётся один. И с кого только пишутся герои ментовских саг? А в моём сериале продолжение следует: следствие замораживается – ждём указаний прокуратуры по какой статье его возбуждать.
А в двух шагах площадь трёх вокзалов, где можно купить наркотики, оружие и обкуренную малолетку. Здесь лица стражей порядка и его нарушителей едва ли отличаются. И у Преображенского рынка кипит «нелегальная» торговля: нищие старики приносят тряпьё и посуду. И раз в полчаса – «облава». Зачем нужна такая милиция? Гонять старух? «Доить» гастарбайтеров? Разгонять митинги? Неудивительно, что «ментов» боятся, как уголовников! Это раньше было: «Моя милиция меня бережёт!». Теперь: «Моя полиция меня стережёт!». И зачем это переименование? Чтобы привести в соответствие с «полицейским государством»? Эта организация – вещь в себе и существует сама для себя. Нет такой ситуации, при которой помогут полицейские милиционеры! Сегодня безопасно только на Рублёвке. Остальная Россия – это милиция, которая не охраняет, школы, в которых не учат, и больницы, в которых не лечат.
А в утешение – церковь.
В законе есть формулировка – умышленное бездействие. Не под неё ли подпадает наша власть? Но на власть уголовный кодекс не распространяется!
Может, поэтому у нас и популярна уголовная хроника, в которую может попасть каждый?
