Одна фамилия — разные географии
— Не могу не спросить прежде про отца, разговор о Дунаевских без Исаака Осиповича невозможен. Вы его хорошо помните?
— Мне было 10 лет, когда папа умер. Маловато, конечно. Надо бы его побольше узнать. Но что делать… Папа был очень ярким, таким солнцем, понимаете? Он давал жизнь! Кипучий, энергичный, компанейский, очень деятельный человек. Успевал всё: и поработать, и развлечься, и сделать еще кучу дел… Таков ли я? Не знаю, ведь папина жизнь изначально была совсем иной — они-то из жуткой провинции приехали, из Лохвицы Полтавской губернии, — черта оседлости евреев.
У дедушки — папиного отца — была огромная семья, куча детей, таланты меж которыми разделились примерно поровну, и знаете, были дети, превосходившие талантами отца… Но именно Исааку Осиповичу выпал жребий так ярко реализоваться, стать всенародно известным.
— Откуда фамилия, кстати?
— Как слышится — вероятно, с Дуная. Во всяком случае, венгры в этом не сомневаются, там четко прослеживаются следы Дунаевских. К тому же разглядеть здесь перевод с еврейских языков затруднительно…
— А вы встречали других Дунаевских?
— Все прямые родственники умерли. Но в Израиле я встретил очень близкого человека — двоюродного брата отца, которому было уже за 90 лет, и с 1928 года (то есть еще задолго до образования Государства Израиль) он жил на Палестине. У него сын (мой дядя) поразительно похож на Исаака Осиповича, семья дяди удивительно схожа с нашей семьей… Приятно встретить родню спустя столько лет.
— А что это была за история, когда чуть ли не на самом высшем государственном уровне добивались того, чтобы вам оставили фамилию отца?
— Ну да, я был незаконнорожденным… Но дело не в фамилии. Дело в наследстве. Меня наследником должны были утвердить, официально признать сыном Дунаевского, а фамилия, что фамилия — это ерунда, Господи… Наследник же — понятие широкое. И наследовать было что — это прежде всего авторское право. Потому что все материальные “блага” — там квартира, дача, машина — сущая чепуха, по сравнению с авторским правом, которое до сих пор приносит доход.
Не быть Боярскому Рошфором
— Слушайте, ваше детство было богато на события, но когда вы познакомились с Дюма?
— Самое удивительное, что я не читал в детстве “Трех мушкетеров”, а “Графа Монте-Кристо” взял в руки лет в двадцать… Впрочем, пытался читать иные произведения — “Королеву Марго” например. И что-то еще, уже не вспомню. Все это было достаточно ограниченно: я не тяготел к этому виду литературы.
— Неужели “Три мушкетера” не были хитом для детей вашего времени?
— Они, несомненно, были хитом, но не для нас, а значительно раньше. А наши хиты — это Битов, Аксенов, Селинджер, позже появился Булгаков, которого до этого не знали, не печатали вообще. Но знаете, это ни о чем не говорит: интерес к произведениям Дюма возникает с завидным упорством на разных исторических витках, штука нескончаемая. Вон каждое поколение считает нужным непременно что-нибудь сделать из Дюма, темы неувядающие для разработок…
— Ну да, благодатная почва — галантная Франция, замки, короли, интриги, влюбленные.
— Романы Дюма отвечают практически любой эпохе — ведь это романтика, стремление к идеалам…
— Пусть так, но у вашего отца на полке, притом что была шикарная библиотека, стоял томик “Мушкетеров”?
— Представьте, нет. Вот томик “Айвенго” Вальтера Скотта стоял, отец это любил. А Дюма… нет, у нас были иные пристрастия. И когда мне первоначально предложили написать для Театра юного зрителя мюзикл “Три мушкетера”, сказать честно, взял роман в руки первый раз в жизни. То есть в 30 лет…
— Прочли от корки до корки?
— Пробежал, не вчитываясь. Но это не помешало мне написать музыку, на которую играли спектакли аж в ста театрах страны и зарубежья!
— Ну а позже эти же темы вошли в фильм Юнгвальд-Хилькевича?
— Да, но он написал совершенно иную историю, не похожую на нашу. Фильм значительно отличался духом. Театральная версия была романтической, задорной, недаром стояли километровые очереди в кассу в 1973—1974 годах… А фильм изначально позиционировался как комедия, фарс, но не чистая романтика. Нужны были свежие хиты, так и родилась центральная тема “Пора-пора-порадуемся”.
— А что вам оказалось ближе — спектакль или фильм?
— Не могу сказать, и то и другое имеет право на существование. Тем более, что авторы пьесы (Марк Розовский и Юрия Ряшенцев) еще и в фильме участвовали, писали сценарий, просто режиссер их подвиг на другой стиль…
— Когда стало понятно, что д’Артаньяном станет Боярский, ведь метили поставить Харатьяна?..
— Ой, большой был кастинг, много актеров пробовались. И совсем юный Харатьян, и Саша Абдулов. Харатьян, впрочем, не был обижен: впоследствии он принял участие во всех “Мушкетерах”, блистательно сыграв короля — одна из лучших его работ вообще… он очень музыкальный человек, молодец.
— Но я где-то читал, что вы приложили руку к тому, чтоб утвердили Боярского…
— Ну в каком-то смысле. Режиссер прислал ко мне молодого Михаила и попросил его попробовать, потому что до этого Боярский уже спел в паре фильмов, и спел удачно… Тут же он мыслился постановщиками на роль Рошфора, когда же я его прослушал, то взял трубку, позвонил Юнгвальд-Хилькевичу и сказал: “Ты знаешь, по-моему, это д’Артаньян!”. А он в ответ: “Я так и думал, но решил на тебе проверить свои мысли”.
— Но у вас далеко не все актеры пели своими голосами, скажем, Смехов…
— Смехов — виртуозный артист, но, увы, да, в этом его природа обделила.
— Вы вообще-то остались довольны актерским кастингом?
— Понимаете, случилась победа — фильм понравился зрителю. К тому же прошло много лет, и теперь бесконечно трудно сказать, что же тогда тебя не устраивало. Но, наверное, мне не очень нравились непоющие артисты, собственно, никто и не пел из четверки, кроме Боярского. Сейчас — это 100% — я бы настоял, чтобы взяли только артистов с голосами. Но тогда это не имело большого значения…
— Кстати, фильм сразу выстрелил, сразу стал любимым?
— Буквально на следующий день.
— Хотя критика была не очень лестная… говорили, что фильм просто “запели”.
— Критика? Да ужасающая! “Пошлость, ужас, эстрадные песенки, которые никто и никогда не будет петь…”. Ошибочка. Однажды рано утром я проснулся исключительно от того, что пьяные за окошком во всю глотку горланили “Пора-пора-порадуемся”, вот тут я и понял, что стал знаменит…
— Странно, но у фильма было много конкурентов — первоклассных и французских, и американских лент. Впрочем, не так много мюзиклов…
— Мне тут просто повезло. Был же мюзикл самого Леграна на “Три мушкетера”. Вот такой конкурент! Но почему-то в Венгрии, Германии, Чехословакии, Болгарии ставили не леграновский, а мой мюзикл, обогащенный темами из фильма!
— Но это же страны соцлагеря…
— Ну и что, они имели возможность выбирать! Кстати, примерно такая же история произошла и с “Мэри Поппинс” — сюда нарочно не привезли американский мюзикл, зная, что все равно будут петь мои темы.
— Еще какие-то соприкосновения с Дюма были?
— Ну как? Продолжения “Мушкетеров” в кино — кто-то считает, что они не очень удачные, но… тут вопрос восприятия, фильмы-то телевизионные, и если все серии за раз показать — будет интересно.
Дюма не писал мертворожденных персонажей
— Вот если взять четырех главных героев — а в фильме они показаны так же, как и описаны у Дюма (Арамис — благороден, скрытен, хитер, Атос — философ с тайной, грустен, меланхоличен, Портос — открыт, радушен, устремлен к земным удовольствиям, ну а д’Артаньян бесшабашен…), — вы к какому типажу себя бы больше отнесли?
— Ой, я, верно, не подхожу ни под один типаж. Бесшабашен? Нет… Удалым себя не считаю совсем, нет во мне удали…
— Но внешность ваша выдает человека не сказать голубых кровей и не сказать холеного, но весьма и весьма удачливого. По крайней мере это хочется видеть.
— Знаете, всяко в жизни бывает — много удач, много и неудач, просто я из хорошей семьи, хорошо воспитан. А что до типажей… То каждый из нас от этой четверки что-то взял. Ведь это собирательные образы, ну кому, скажем, не свойственны грусть с меланхолией? И это самое главное: все характеры мушкетеров очень пульсирующие, Дюма нарисовал весьма и весьма живых, не мертворожденных персонажей, в этом-то весь их секрет. Шутка в том, что они до сих пор живые. Это привлекает к ним и творцов, и зрителей.
— Творцов… вы всю жизнь играли на поле музыки к фильмам, спектаклям, но могли бы стать и классическим композитором, образование-то серьезное!
— Нет, на абстрактную классику (скажем, на симфоническую музыку) меня не тянуло. Хотя есть отдельные произведения подобного жанра (недавнее посвящено юбилею города Пскова). Нет, кое-что и тут удается. Но в принципе к этому не тяготею. Вот Алексей Рыбников — он другой. Он изначально состоялся как композитор серьезного жанра. И вся его музыка в театре, в кино суть зигзаги, отклонение от курса. А у меня как раз курс — драматургия, песня, театр… Сейчас песня — в меньшей степени.
— Скажите, мелодии еще не исчерпались? Или все, что не напишешь, — уже было?
— Разумеется, не исчерпались. Просто мелодия именно у нас, в России, предана забвению. С нею очень вольно обращаются. Не считают важной даже в песне! Но где бы я ни был — в Америке, в Англии, в Испании, во Франции, — мелодия продолжает главенствовать. Почему у нас иначе? Думаю, только потому, что у нас хлынула самодеятельность, музыку пишут все кому не лень. А мелодия — это дар божий, вот эти горе-композиторы сознательно или подсознательно убирают ее из обращения, потому что не могут справиться, не могут мелодию сочинить. Надеюсь, это временное явление…
— Как бы то ни было, но даже с даром божьим вы в Америке не ужились. Почему? Вот у Журбина хватило сил признать, что в Штатах он потерпел фиаско…
— Да я примерно то же могу сказать. Жить там очень хорошо, качественно, приятно, но… как жить? Это вопрос. Зарабатывать деньги если голова на плечах и профессия в руках — достаточно легко. Вот и я работал на телевидении, на радио, писал в газеты статьи, то есть не уходил далеко от своей профессии. Но с композиторством в чистом виде было уже тяжело. Ведь тут оказываешься на чужом поле игры. Нет, я, конечно, кое-что там сделал, написав музыку к паре фильмов, но за 9 лет пребывания это слишком мало.
— Но с заработком, значит, все было хорошо?
— Это не вопрос! Совсем не вопрос. Не цель для меня — и целью деньги никогда не были. Тут другое.
Понимаете, если вы никто и звать вас никак и вот вы приезжаете в Америку — вам там легче. Потому что вы идете работать официантом… нет, официантом вас сразу не возьмут, сначала пойдете мыть посуду, полы… Кстати, очень многие наши артисты там чудесно поработали официантами, массажистами, да кем только не нанимались. А потом они здесь пишут статьи про себя — как хорошо у них все там складывалось, контракты, высокие покровители, процветание… И люди верят им на слово, увы.
— А что — неправда?
— Да никакого процветания нет, уж я знаю, все это выдумка, вранье. Если даже наши большие артисты (а это 2—3 человека) там на десятых ролях, то что говорить про всех остальных… Ну так вот: если у вас нет ничего за спиной, биографии, громкой фамилии, — вам проще. И Америка в этом смысле замечательная страна, потому что позволяет каждый день подниматься на полступенечки выше. Поднимаешься-поднимаешься и вырастаешь до материальных высот. А мне всего этого недостаточно, моя социальная лестница совсем иная. Там у меня не было моего Голливуда или моего Бродвея, там я их не получил, все это осталось здесь, в России… Вот и осознал этот страшный раскардаш, расбаланс души.
— И вы, находясь там, все больше стали брать здесь заказы…
— Точно так. А если все заказы здесь, то непонятно, зачем жить там. Ведь я ни в какую эмиграцию не уезжал. Просто однажды мы с моим соавтором Леонидом Дербеневым поехали в Штаты оформлять спектакль. А приехав, Дербенев сказал: а неплохо бы укорениться… Сейчас у меня там ничего не осталось, однако все равно езжу — благо много друзей и какие-то неплохие проекты в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе. А проекты пошли как раз тогда, когда я оттуда уехал, — и это опять же понятно: пока ты там свой — к тебе и относятся как к своему, никому не известному эмигранту, а едва стал чужим — о, это знаменитый композитор из России! Они сразу думают, как бы повыгоднее меня использовать. Не забывают…
— Как не забудут и Дюма… Ведь его не забудут, как считаете?
— А как его можно забыть, когда это классика? Забывается все временное. А Дюма породил мощную линию в литературе — историко-приключенческий жанр! Который выписан с таким блеском! Что вы, когда эти романы только вышли в свет, они были безумно популярны у публики, никакого кино, Интернета не было, люди взахлеб читали эти сериалы — а это именно сериалы для чтения долгими-долгими зимними вечерами и ночами… на много лет!
— А какой жизнью сегодня живут его герои?
— Сложно сказать. Ведь молодежь вообще ничего не читает. У них как раз есть Интернет, кино, и Дюма, боюсь, они прежде воспринимают через изображение — то есть через пассивное восприятие, но не через книгу, которая вливается в душу и уж потом порождает образ… Это плохо, конечно. Ведь книга — особая вещь, и без нее навсегда уйдет интеллигенция как класс. Останутся одни лишь узкопрофильные интеллектуалы.
Жаль, но мы не знаем, как развернутся события. Может, вскоре для всех это будет так естественно, что люди не читают книг. Совсем. Вон моя дочь просит купить ей аудиокнижки, потому что читать ей лень… И с этой тенденцией трудно бороться. Но посмотрим, в конце концов это даже интересно!
