— Прощайте, дорогой мой Лаперуз, — сказал ему герцог де Ришелье.
— Не прощайте, а до свидания, господин герцог. А то, право, можно подумать, что мы расстаемся навеки, а это лишь кругосветное путешествие. Оно займет четыре-пять лет, не более. Расставаясь на такой срок, не следует говорить прощайте.
— Четыре-пять лет! — воскликнул Ришелье. — Ах, господин Лаперуз, почему бы вам не сказать четыре или пять веков? В моем возрасте день вполне можно считать за год, а потому я повторяю вам: прощайте.
— Ха! Спросите-ка у оракула, — ответил, смеясь, Лаперуз, — ведь он утверждает, что вы проживете еще лет двадцать. Не правда ли, господин Калиостро? Ах, граф! Отчего вы раньше не сказали про ваши божественные капли! Уж я бы непременно запасся бочкой этого эликсира на “Астролябии”. Это название моего корабля, господа. Графиня, позвольте еще раз поцеловать вашу прекрасную ручку. Я, наверное, до самого своего возвращения буду лишен такого удовольствия. До свидания!
И он вышел.
Калиостро по-прежнему был мрачен и молчалив. (…)
— Именно через год я нигде не могу его найти, — продолжал Калиостро, внимательно разглядывая свой стакан с водой. — Скажите, никто из вас не приходится роднею или не состоит в деловых отношениях с господином де Ланглем?
— Никто.
— И никто не знает его?
— Никто.
— Ну так вот: смерть начнет с него. Я его совсем не вижу.
Ропот ужаса сорвался с уст присутствовавших.
— А он-то, он… Лаперуз?.. — в волнении вопрошали гости.
— Он путешествует, высаживается на берег и опять пускается в море. Проходит год, другой, все идет хорошо. От него приходят вести. А потом…
— Что потом?
— Проходят годы. Океан велик, небо мрачно. Тут и там попадаются дикие страны, тут и там возникают свирепые, дикие человеческие существа, напоминающие чудовищ Греческого архипелага. Они подстерегают корабль, который несется в тумане по воле волн. Наконец разражается буря, которая менее страшна кораблю, чем жители диких стран, затем загораются зловещие огни. О, Лаперуз, Лаперуз! Если бы ты мог слышать меня! Я сказал тебе: “Ты, подобно Христофору Колумбу, отправляешься на поиск новых земель, Лаперуз, берегись неведомых островов!”
И он умолк.
Ледяной ужас охватил слушателей.
Но вдруг раздался тревожный голос графа Гаагского:
— Отчего же вы не предупредили его?
— Да, да, — подхватила госпожа Дюбарри, — надо было бежать за ним, вернуть его; жизнь такого человека, как Лаперуз, я думаю, стоит того, чтобы отправить за ним курьера, дорогой мой маршал.
Ришелье понял и поднялся было, собираясь позвонить.
Калиостро остановил его жестом.
— Увы! — продолжал Калиостро. — Все это бесполезно; человек может предвидеть судьбу, но изменить ее не может. Господин де Лаперуз посмеялся бы над моими словами, как смеялись сыновья Приама, когда пророчествовала Кассандра. Да смотрите, вы и сами теперь смеетесь, господин граф Гаагский, а следом за вами начнут смеяться и остальные. Не сдерживайтесь, господин де Фавр. Мне еще ни разу не приходилось встречать доверчивых слушателей.
— О! Мы верим вам! — в один голос воскликнули госпожа Дюбарри и Ришелье.
— И я верю, — пробормотал Таверне.
— Я тоже верю, — вежливо проговорил граф Гаагский.
— Да, — возразил Калиостро, — все вы готовы верить, пока речь идет о Лаперузе, а коснись дело кого-нибудь из вас, так и не поверите!
— Должен признаться, — заметил граф Гаагский, — я бы поверил безусловно, если бы господин Калиостро сказал бы господину Лаперузу: берегитесь неизвестных вам островов. Он тогда бы поостерегся. Это все-таки имело бы для него некоторое значение.
— Уверяю вас, никакого, господин граф. Если бы он даже и поверил мне, то вид этих роковых островов только мучил бы его, и он чувствовал бы, что к нему приближается таинственная смерть, будучи не в состоянии ее избежать. Для него это было бы не одною смертью, а тысячью смертей, ведь какое будет состояние духа, когда приходится двигаться во мраке с единственным спутником — отчаяньем? Та надежда, которую я бы у него отнял, — подумайте только, ведь она служит единственным утешением в его положении жертвы, над которою занесен уже нож убийцы — судьбы. Человек уже чувствует холод стали, струится кровь, жизнь угасает… а он все еще надеется!
— И правда! — согласились некоторые из гостей.
— Да, — заметил Кондорсе, — та завеса, которая скрывает от нас конец нашей жизни, есть единственное реальное благо, которое Бог даровал человеку на земле.
— Как бы то ни было, — заметил граф Гаагский, — но если бы мне случилось получить предостережение от такого человека, как вы: “Берегитесь такого-то человека или события”, я принял бы совет и поблагодарил бы благодетеля.
Калиостро грустно улыбнулся и покачал недоверчиво головою.
— Правда, господин Калиостро, — продолжал граф Гаагский, — скажите, что меня ожидает, и я буду вам весьма признателен.
— И вы хотите, чтобы я сделал то, чего не сделал Лаперузу?
— Я прошу вас!
— Пусть ваше величество мне прикажет, — сказал тихо Калиостро, — и я исполню это приказание.
— Повелеваю вам открыть мне мою судьбу, господин Калиостро, — проговорил с величавой учтивостью король.
Только что граф Гаагский позволил обратиться к себе как к королю и нарушил инкогнито, как Ришелье подошел к нему и, совершив почтительный поклон, сказал:
— Позвольте выразить благодарность королю Швеции за честь, которую вы оказали мне, ваше величество, посетив мой дом. Государь, прошу вас занять почетное место.
— Останемся каждый на своем прежнем месте, господин маршал, и постараемся не упустить ни единого слова из того, что скажет мне сейчас господин граф Калиостро.
— Государь, ведь королям не говорят правды.
— Но я теперь не в своем государстве. Садитесь на место, господин герцог, а вы, господин Калиостро, говорите, умоляю вас!
Калиостро снова устремил свой взор на стакан; мельчайшие пузырьки воздуха поднимались к поверхности воды, как в шампанском; казалось, что вода струилась под воздействием магического взгляда.
— Государь, что именно вы хотите знать, — проговорил Калиостро, — я готов отвечать.
— Скажите мне, от чего произойдет моя смерть?
— От выстрела.
Радостная улыбка озарила лицо Густава.
— Ага! В битве, — сказал он. — Я умру смертью солдата. Благодарю вас, господин Калиостро, сто раз благодарю. О! Я предвижу много сражений! И Густав Адольф, и Карл XII показали мне, как умирают короли Швеции.
Калиостро молча опустил голову.
Граф Гаагский помрачнел.
— Что такое?! — озадаченно спросил он. — Ведь этот выстрел раздастся на поле брани, не так ли?
— Нет, ваше величество.
— Значит, во время мятежа?
— Нет, не во время мятежа.
— Так где же?
— На балу, государь.
Король задумался.
Калиостро сел и опустил голову на руки.
Все присутствовавшие побледнели.
Кондорсе встал, подошел и взял в руки тот стакан, в который смотрел Калиостро. Он так же стал рассматривать его на свет, стараясь отыскать в воде чисто физическую причину всех предсказаний графа Калиостро. Он изучал преломление лучей в хрустале, чуть заметное колыхание воды, тщетно искал какое-нибудь новое, не обнаруженное еще явление, которое дало бы хоть малейшее понятие о влиянии этого стакана с водой на ход мыслей Калиостро, но все было напрасно.
Наконец он сказал, обращаясь к Калиостро:
— Вот что, господин пророк, я также хочу вас попросить посмотреть в ваше магическое зеркало и сказать мне мою судьбу. Правда, — прибавил он, — я не могущественный вельможа, у меня нет подданных, и от моей ничем не примечательной жизни не зависят судьбы миллионов.
— Господин де Кондорсе, — сказал ему на это граф Гаагский, — вы не какой-нибудь земной владыка, вы повелитель науки, и ваша жизнь имеет значение не для одного какого-нибудь государства, а для всего человечества.
— Благодарю вас, господин граф; но, быть может, господин Калиостро не разделяет вашего мнения обо мне.
Калиостро вскинул голову.
— Напротив, маркиз, — сказал он, и в его голосе слышалось особое нервное возбуждение, которое древние посчитали за начинающееся пророчество. — Напротив, вы могущественный монарх в области науки. Пожалуйста, посмотрите мне прямо в глаза. Так вы действительно желаете, чтобы я открыл вам вашу судьбу?
— Действительно, клянусь честью! — ответил Кондорсе. — Я совершенно серьезно прошу вас об этом.
— Хорошо! — проговорил Калиостро, опустив веки, как бы желая этим скрыть свой проницательный взгляд. — Вы умрете от того самого яда, который носите в этом перстне. Вы умрете…
— Ну а если я сниму перстень и выброшу его? — перебил Кондорсе.
— Так снимите и выбросьте.
— Значит, вы согласны со мною, что ведь это очень легко сделать?
— Ну так, повторяю вам, бросьте же его скорее!
— О да, маркиз! — воскликнула госпожа Дюбарри. — Ради бога, бросьте этот скверный яд, бросьте его! Хотя бы ради того, чтобы доказать этому зловещему пророку, который всех нас так огорчает своими предсказаниями, что он сказал неправду! Ведь если вы уничтожите этот перстень, то уж наверно умрете не от того яда, который скрыт в нем, а так как господин Калиостро предсказывает вам смерть именно от этого яда, то тогда волей-неволей окажется, что он сказал неправду.
— Что же, по моему мнению, графиня права, — заметил граф Гаагский.
— Браво, графиня! — воскликнул Ришелье. — Да выбросьте же наконец этот яд, маркиз! Это будет хорошо во всех отношениях, а то когда мы с вами сдвигаем бокалы, я, зная что у вас яд в перстне, буду бояться, как бы перстень нечаянно не раскрылся… и тогда… тогда…
— А ведь бокалы иногда соприкасаются, — заметил Таверне. — Бросьте, маркиз, бросьте этот яд!
— Ваши увещевания бесполезны, — спокойно проговорил Калиостро, — ведь господин маркиз все равно не выбросит яд.
— Нет, — подтвердил маркиз, — я действительно не расстанусь с ним, и вовсе не потому, что искушаю судьбу, а потому, что мне составил этот яд Кабанис и он уникален. Вот почему я от него не избавлюсь. Торжествуйте, если желаете, господин Калиостро!
— Судьба, — ответил тот, — всегда находит верных исполнителей, помогающих осуществлению ее приговоров.
— Итак, я умру от яда, — сказал маркиз. — Пускай! Кому-нибудь да надо же умереть так! И, по моему мнению, вы предсказываете мне прекрасную смерть: капелька яда — и меня нет на свете! Это, пожалуй, и смертью назвать нельзя, скорее, как выражаемся мы, математики, это минус жизнь.
— Я вовсе и не говорю, что вас ждут муки, — холодно ответил Калиостро.
И жестом показал, что больше не станет ничего говорить господину де Кондорсе.
— Граф, — обратился к Калиостро маркиз де Фавр, — вы предсказали три ужасные смерти — при кораблекрушении, от выстрела и яда. Не соблаговолите ли вы предсказать и мне что-нибудь в этом духе?
— О, господин маркиз, — быстро ответил Калиостро, задетый за живое иронией де Фавра, — напрасно вы завидуете этим господам, клянусь — вы перещеголяете их всех.
— Неужели? — смеясь, воскликнул господин де Фавр. — Берегитесь! Не много ли вы берете на себя: море, огонь и яд… кажется, уж больше нечего и придумать!..
— А веревка, господин маркиз? — любезно спросил Калиостро.
— Петля?! Что вы говорите!..
— Я вам говорю, что вы будете повешены! — ответил Калиостро, словно одержимый пророческим экстазом.
— Неужели он будет повешен? — наперебой заговорили гости. — Неслыханно!..
— Граф, вы забываете, что я дворянин, — холодно заметил де Фавр, — и если вы предсказываете мне самоубийство, то сообщаю, что отнюдь не намерен, из уважения к себе, прибегать к веревке, пока у меня есть шпага.
— Я говорю не про самоубийство, господин де Фавр.
— В таком случае — это казнь?!
— Да.
— Я прощаю вам, граф, только потому, что вы иностранец.
— Что-о?
— Прощаю ваше незнание французских законов. У нас дворян обезглавливают.
— Вам придется спорить об этом с палачом уже около виселицы, господин де Фавр, — грубо отрезал Калиостро.
На минуту все смолкли.
— Знаете ли, меня просто трясет от страха, — начал комендант де Лоннэ, — моим предшественникам так не везет, что я и хотел бы, да просто не решаюсь заглянуть в будущее.
— Это только доказывает, что вы рассудительнее их. И вы правы, какова ни была бы Божья тайна, а лучше не стараться проникать в нее.
— Ах, господин де Лоннэ! — подхватила графиня Дюбарри. — Неужели вы трусливее всех остальных?
— Не думаю, графиня, — проговорил с поклоном комендант.
И, обратясь к Калиостро, он произнес:
— Пожалуйста, господин Калиостро, будьте добры, почтите и меня также гороскопом, прошу вас.
— Извольте, — ответил Калиостро. — Удар топора — вот ваш конец.
Снова крик ужаса огласил столовую. Ришелье и Таверне начали отговаривать Калиостро от продолжения опыта, но женское любопытство одержало-таки верх.
— По-вашему, граф, — заметила госпожа Дюбарри, — выходит, что весь свет ожидает насильственная смерть. Здесь нас восемь человек, и уже пять вами осуждены.
— Ах, сударыня, вы же, разумеется, хорошо понимаете, что все это говорится нарочно, чтобы нас напугать. Но это, право, смешно, — вмешался господин де Фавр.
— Это и в самом деле смешно, — заметил граф Гаагский.
— Я бы с удовольствием посмеялась вместе с вами. Но, увы! Ведь я женщина, а потому вряд ли могу рассчитывать на такой же мрачный конец. Обыкновенно женщины умирают дома. Ах! Видно, и мне предстоит такая же скучная смерть — от старости и одиночества, в своей постели. Не так ли, господин Калиостро?
И она умолкла в ожидании ответа. Но Калиостро молчал.
Тогда любопытство пересилило страх, и графиня Дюбарри заговорила снова:
— Почему же вы не отвечаете мне, граф?
— А потому, что вы не спрашиваете меня, графиня.
Графиня нерешительно обвела всех взглядом и, собравшись с духом, воскликнула:
— Спрашиваю! Скажите мне, как умрет Жанна де Вобернье, графиня Дюбарри?
— На эшафоте, сударыня! — последовало зловещее пророчество.
— Вы шутите?! — пробормотала графиня ошеломленно.
Но Калиостро не обратил никакого внимания на смущение графини.
— А с какой стати мне шутить? — спросил он.
— Но ведь чтобы приговорить человека к эшафоту, надо, чтобы он убил кого-нибудь, зарезал, что ли… одним словом, совершил какое-нибудь преступление, а я, по всей вероятности, ничего подобного никогда не сделаю. Следовательно, вы шутите. Ведь так?
— Ах, боже мой, — ответил Калиостро. — Пожалуй, это шутка. Только такая же, как и все то, что я предсказал раньше.
Графиня истерически захохотала.
— Слушайте, господин де Фавр, — сказала она, — пожалуй, пора нам позаботиться о траурных каретах!
— Ну, вам, графиня, не стоит беспокоиться, — заметил Калиостро.
— Почему же, господин Калиостро?
— Потому что вы отправитесь к эшафоту на повозке.
— Боже, какие страсти! — воскликнула госпожа Дюбарри. — Маршал, в следующий раз приглашайте к себе не таких мрачных гостей, иначе я перестану бывать у вас.
— Простите, графиня, — оправдывался Калиостро, — но вы сами настаивали...
— Да, я тоже, не спорю… но, по крайней мере, у меня будет время перед смертью на встречу с духовником?
— Это будет излишним, графиня, — ответил Калиостро.
— То есть?..
— Последний человек, который взойдет на эшафот в сопровождении духовника, будет…
— Кто? — спросили все в один голос.
— Король Франции.
Калиостро произнес эти слова таким глухим, зловещим голосом, что присутствующим показалось, будто смерть коснулась их своим ледяным дыханием, выстудив в жилах всю кровь.
Снова все умолкли.
