Внушительная фракция русских, разными оказиями добравшихся до Парижа (кто — из собственного любопытства, кто — по личному приглашению г-жи Цой), выделялась из остальной публики ярко и сочно. Но, к счастью, не так, как в былом анекдоте, где наших за границей узнают без паспорта — теперь с лицами и прикидами стало чуть благообразнее. Теперь “наших” можно было узнать по охапкам цветов, которые они натащили в зал, словно и не парижский это “Дворец съездов”, а самый что ни на есть кремлевский. В Европе люди не ходят с цветами в театры и на концерты, а у нас это, конечно, самый главный фан любого перформанса — накидать на сцену всяческой флоры. Традиции не изменили и в минувшую пятницу. Французы с легким изумлением наблюдали, как одна из героинь спектакля (то есть Анита Цой) постепенно исчезала из поля зрения, обрастая, как клумба, цветочной горой. Не все, конечно, знали, что к чему и кто такая эта раскосая мадам, исполнявшая роль азиатской России во французской рок-опере, отчего их изумление приобретало формы нервного любопытства.
С фирменной величавостью к кромке сцены неспешно подплыл Иосиф Кобзон. Анита нагнулась, чтобы принять огромный, роскошный букет роз, и, кажется, уже собралась торжественно объявить в микрофон: “Народный артист СССР…”, но вовремя осеклась, не без усилий подавив в себе годами наработанный рефлекс. Французам, конечно, все это было в страшную диковинку.
* * *
Еще в октябре 2009 года “МК” удивил публику, сообщив сенсационную новость об утверждении Аниты Цой на роль во французской рок-опере “Michel Strogoff”. Многие тогда лишь скептически ухмыльнулись — мол, знаем мы эти пиары о “покорении Запада”. Меньше всего, конечно, верили, что всё “по чеснаку”, что муж Аниты, Сергей Петрович, влиятельный тогда московский чиновник, палец о палец не ударил ради продвижения своей женушки на тепленькое французское местечко. А прелесть всей истории заключалась в том, что причиной всему оказалась Анитина подруга Анна Ващилина, продюсер и промоутер, знающая многие ходы и выходы в извилистых катакомбах парижской богемной тусовки. Она забавы ради и отправила Аниту тогда, в 2009-м, на кастинг. Мол, попробуй, попытка не пытка. Бедняжка томилась, как и все, в очередях, пока ее не приняли и не прослушали. А прослушав, так загорелись ее экзотичностью, веселостью, самобытностью, выразительным голосом и сочным тембром, что не просто пригласили, а даже специально придумали новую роль, которой не было в оригинальном либретто, — рассказчицы, воплощающей в себе образ азиатской России, о которой, собственно, и повествовал Жюль Верн в своем романе “Михаил Строгов: курьер царя”.
То, что начиналось как забавное приключение в стиле сюр, теперь стало свершившимся фактом, а позади — напряженнейший год изнурительных репетиций, покорений, преодолений, учения, притирки к новой жизни, среде, новым людям и новому творчеству.
* * *
В Москве, наверное, такую премьеру освистали бы. Потому я и переспросил коллегу-француза, знающего толк в тамошних “колбасных обрезках”, уверен ли он в том, что “у спектакля — большое будущее”. Его уверенность разделяли еще с три тысячи собравшихся в зале зрителей совершенно особой касты. Так как это была не афишная премьера (она еще впереди), а предпремьерный показ, то собрались по спецприглашениям те, от кого в будущем зависит прокатная судьба рок-оперы во Франции, — промоутеры, продюсеры, менеджеры концертных агентств, директора залов, всяческая влиятельная богема, журналисты. Все они с воодушевлением приняли постановку.
Там хорошие песни, добротная музыка, захватывающий сюжет, колоритные образы героев, крепкая актерская игра, трагедия и комедия, смех и слезы — все как надо. Но очень-очень скромненько! Мы, конечно, привыкли к грандиозным постановкам, к городам и замкам, выстроенным на сцене Борисом Красновым, и рок-оперу длиною в три часа на фоне двух заскорузлых экранчиков, на которых мельтешили хрестоматийные виды бескрайней России (с избами, церквами, снегами, лошадьми да цыганами) от Москвы до Иркутска, куда, спасая царя и преодолевая козни врагов, собственно, и мчался Михаил Строгов, у нас бы назвали, конечно, малобюджетной авантюрой. Если не аферой.
А Иосифа Кобзона, которого я спросил о впечатлениях, смутили, например, некоторые пляски. Девицы а-ля рюс, в сарафанах и лаптях, извивавшиеся в страшно фривольных па, обескуражили мэтра. “Это какие-то проститутки получились, — недоумевал Иосиф Давыдович, — и вообще, не считая Аниты, все выглядело очень лубочно. А Анита — да, пела хорошо, была органична, выглядела достойно, она мне понравилась. Молодец”.
* * *
У французов, однако, другой взгляд. Они по-своему видят, слышат, чувствуют. Скромная форма их не смутила, им, видимо, важнее было наполнение, суть, содержание.
В России роман “Михаил Строгов” не так известен, как другие приключенческие сочинения Жюля Верна, но, по сути, это те же самые “Вокруг света за 80 дней”, та же утрированная лубочность с подробными этногеографическими описаниями, разбавленная захватывающим сюжетом, чтобы было нескучно читать. В XIX веке романы Жюля Верна заполняли нишу, которую сегодня, например, освоил канал National Geographic. И пока у нас из-за советского прошлого роман “Михаил Строгов” долго замалчивался, потому как выглядел промонархическим, во Франции на нем выросли поколения, которые еще в начальной школе составляли первое представление о далекой и загадочной России именно по версии Жюля Верна. Роман не только до сих пор переиздается чуть ли не каждый год, он имеет десять (!) полнометражных кинопостановок (первая из которых была снята аж в 1910 году (!), а последняя — в 1999-м), два телесериала и два мультфильма. Теперь вот — рок-опера. Французы шли на премьеру как на культовый ритуал, сопереживали буквально каждому актерскому движению, каждому звуку. И были очень рады, что вновь прикоснулись к своей знакомой и любимой сказке.
* * *
Весть о том, что какая-то русская звезда участвует в рок-опере “Михаил Строгов”, быстро разлетелась по Парижу, и многие важные сиры, месье и мадамы притрюхали на премьеру поглазеть на диковинку. Анита достойно держала удар. Пела чувственно, на хорошем французском. Появляясь в кульминационных местах, вела повествование своими ариями, воплощая раскосым обликом азиатскую Россию, такую далекую, магическую, дикую и загадочную. Княгиня Надежда Алексеевна Мартынова, глава русского аристократического Ордена святого Владимира во Франции, стояла у гримерки как заправская фанатка, чтобы сказать Аните слова благодарности за роль. Мишель Буланже, один из ведущих саундпродюсеров, опекающий мегазвезд масштаба Селин Дион, Патрисии Каас, пел после премьеры удивительные дифирамбы Аните и ее голосу “с таким завораживающим тембром”, горячо убеждал, что у него уже сейчас есть много песен, которыми он с радостью поделился бы с ней. Хорошо бы, не шутил…
Композитор Фабрис Костелло, кажется, сочинил для нашей Цой лучшие партии. Особенно хороша Le Destin Est En Marche (“Судьба в движении”), которой уже сейчас прочат судьбу хита после официальной публикации саундтрека. Не исключено, что сводки музыкальных хит-новостей из Франции скоро запестреют и именем Аниты Цой. Причем не только в связи с рок-оперой.
* * *
Премьера в Париже совпала у г-жи Цой с 40-летним юбилеем. Такой подарок устроила ей судьба! На следующий день после триумфа в Le Palais Des Congres Анита накрыла шикарную поляну в ресторане изысканного отеля Plaza Athenee, где шеф-поваром служит Алан Дюкас, обладатель мишленовских звезд, самый великий французский кутюрье высокой кухни — как Шанель в моде или Маккартни в музыке. Бобы и артишоки, лобстеры и тюрбо, ягнятина и клубничное желе венчались, конечно, праздничным тортом со свечами, которые задували все гости во главе с именинницей. Были, разумеется, новые друзья-коллеги артистки по рок-опере. Стефан Грегори (Михаил Строгов) и Йохан Бертинетти (Иван Огарев) от всей труппы в поздравительной речи говорили о том, что для них большая честь работать с такой потрясающей артисткой из России, и в их словах не было дежурной учтивости, а наоборот — восторг, который они и не пытались скрывать. Потом все вместе пели, а “бонусом” Анита от души голосила свои родные хиты. Доминик Горс, автор либретто, в возбуждении теребил Анну Ващилину, ту самую Анитину подругу, которая во всем “виновата”: “Ты скажи ей, зачем искать новые песни? Вот же есть эта русская, блестящая! Я напишу к ней текст, и здесь это будет мегахитом!”. Доминик имел в виду шлягер “На восток”.
За главным столом восседала, разумеется, наша элита во главе с Иосифом Кобзоном и его супругой Нелли.
— Иосиф Давыдович, не отчаянный ли это поступок с вашей стороны — ехать в Париж на премьеру к Аните Цой? — пытался я поиронизировать слегка. Но мэтр был серьезен.
— А много ли вы знаете примеров, чтобы в Париже, в одном из центральных залов, была вот такая премьера с участием российского артиста во французском спектакле? — спросил в ответ г-н Кобзон. — Да, были Пьеха и Пугачева в “Олимпии”. Но это же в прошлом веке. А в новейшей истории такое в первый раз. Я не мог это пропустить. Считал, что должен приехать и поддержать артистку…
Иосиф Давыдович тоже пел свои песни, и без них, наверное, праздник был бы не тот. Русские постояльцы, из числа не самых бедных, заходя в свой пятизвездочный отель и слыша доносившийся из ресторации баритон Кобзона, вздрагивали, думая, что догулялись по Парижу до глюков…
Очень ждали Наоми Кэмпбелл. Она вроде тоже как приехала на премьеру со своим бойфрендом — миллионером Владиславом Дорониным, но на спектакле не появилась. Поэтому явления Черной Пантеры на банкете ждали с особенным пиететом. Но то ли не во все рестораны в Париже пускают с домашней живностью, то ли еще почему, но г-н Доронин появился под ручку с Валентином Юдашкиным. Тоже живописная вышла парочка. Штепсель и Тарапунька рыдали бы…
* * *
После того как все было съедено, выпито, спето и сказано, уставшая, но счастливая Анита, собрав остатки сил, дала интервью “МК”.
— Я устала, — сказала Анита. — Чувство полной разбитости. Это первая эмоция после того, как все закончилось. Но вместе с тем и потрясающее чувство удовлетворенности.
— Слава богу, не опустошенности…
— Ни в коем случае! Просто была колоссальная физическая усталость, потому что надо было много работать. И моральное истощение — колоссальная же концентрация мозга была из-за этого французского.
— Не наш шоу-бизнес, да? Пришлось работать…
— Вообще-то я и в российском (шоу-бизнесе) работаю — еще как! Но здесь были свои проблемы, и нужны были усилия для их преодоления. Многое было, как в первый раз. Много эмоций. Общение с коллегами-французами постоянное тоже требовало усилий. Неожиданные бытовые моменты, которые, конечно, в России для нас уже непривычны. Например, носить собственные чемоданы, понимаешь? Когда мы переезжали из одного города в другой в обычном поезде в сидячем купе впритирочку с соседями, дышали друг на друга…
— Ужас! Это так живут французские звезды?! На носильщиках экономят? Или просто пафосом не страдают?
— Да, все простенько так. Стайкой в автобус — и поехали.
— После мужниного-то вездехода с двуспальным кингсайзом — страшный облом!
— Не то что меня это шокировало. Морально это не угнетало. Просто физически было тяжело, отвыкла уже — чемоданы-то таскать. У нас ведь с артистом как с писаной торбой — поднесут, унесут, подведут, дверь распахнут, усадят, пылинки сдуют. Ха-ха-ха. В общем, слегка умоталась я там. И поэтому после финального аккорда на премьере, когда я поняла, что спела все нормально, хорошо сыграла, слова не перепутала, эмоциональность не растеряла, то была счастлива до невозможности. Хотя ни рукой, ни ногой в гримерке уже пошевелить не могла.
— А ведь это только начало. Как же будет, когда все встанет на поток, по 40 спектаклей в месяц?
— Думаю, привыкну.
— Как твой французский? Уже понимаешь, о чем поешь?
— Французский язык необычайно красив и эмоционален. Мне очень нравится артикуляция — надо работать всеми мышцами речевого аппарата. Это необычно. Песни (в рок-опере) с красивейшими текстами. Я не только выучила, конечно, все слова, но даже понимаю теперь каждое в отдельности, где мужской род, где женский, как все складывается. У меня это вызывает огромный интерес. И учу, конечно, бытовой язык. Могу уже сама сделать заказ в ресторане, попросить счет, поблагодарить, что-то несложное обсудить. Помогает, конечно, и то, что вокруг меня исключительно французская языковая среда, общение с коллегами по труппе. В общем, понемногу осваиваюсь, хотя это и не так просто. С французским языком органика у меня была с детства. Моя мама очень любила Мирей Матье и Эдит Пиаф, часто ставила их пластинки. И на слух я практически наизусть знала все эти песни. Так что любовь к французскому произношению у меня заложена с детства.
— Может, расширить горизонты, записать еще что-то помимо арий к “Михаилу Строгову”? Замахнуться на французский поп-олимп?
— Мне для начала надо бы понять музыкальную ментальность, чтобы делать то, о чем ты говоришь. Я не так часто бываю в Европе и не могу сказать, что очень хорошо ориентируюсь в их музыкальных пристрастиях. Но вот французы, что неожиданно для меня, обнаружили что-то схожее с их музыкальными переживаниями в некоторых моих русских песнях. Так что я не против, не исключаю никаких возможностей. Тем более раз судьба меня и так вывела на Францию и мое лицо будет на афишах “Михаила Строгова” по всей стране. Посмотрим.
— Как тебе твои коллеги? Французская арт-среда отличается от нашей?
— Я никогда не работала в театральной труппе в России. Может, конечно, и в наших театрах среди артистов такое же братство, как у французов, не знаю. Но с нашим шоу-бизнесом отличие огромное. Мне очень понравилась их доброжелательность, уважительность, спокойствие, участливая терпеливость. Я очень долго не могла к этому привыкнуть. Особенно поначалу. Я ведь многого не понимала и все думала — вот я такая дурында, сейчас все будут нервничать, хамить. Ничего подобного! Всё объясняли — и так учтиво! — по десять, двадцать раз. Чуть ли не извиняясь за мое собственное непонимание. Пытались, наоборот, русские слова со мной изучить, чтобы мне легче было. Вот это меня и удивляло, и изумляло. Сразу создалась по-настоящему дружеская атмосфера. И на моем дне рождения они все уже были почти как члены семьи.
— То есть счет не в нашу пользу?
— Не во всем. В том, что касается человеческих, ментальных аспектов — да, пожалуй, нам есть чему поучиться. Зато что касается, моментов профессиональных, то я с таким же удивлением обнаружила, что нашему шоу-бизнесу есть что сказать и показать на европейском рынке. Например, в области продюсирования. Мне показалось, что они привыкли жить по схеме и творить по схеме. Удивительно. И когда вдруг предлагаешь им то, что для нас в порядке вещей, фантазию какую-нибудь, у них это вызывает бешеный восторг. Надо же, говорят, мы бы так не придумали! Но не потому, что они не сообразительные, а потому, что запрограммированы работать по уже существующему стандарту.
— И последнее — как ты ощущала себя в роли Родины-матушки нашей, России? Несколько ведь отличался образ от того хрестоматийного плакатного времен войны — “Родина-мать зовет!”. Особенно — разрезом глаз…
— В детском саду у меня была большая проблема — мне не разрешали играть роли Снежинок и Снегурочек. Все время говорили: мол, ты не подходишь, деточка, по внешним данным. Меня не взяли в кружок народных танцев, куда я очень хотела записаться. В смысле — русских народных…
— Ясно, что не корейских…
— Ну, да. Говорили — ну, посмотри на себя в зеркало! Какой кокошник? Какие сапожки? Какая игра на ложках? Это же всё не твое! Но все-таки мне удалось и Снегурочкой побыть совершенно случайно — просто никого, кроме меня, под рукой тогда не оказалось, а надо было что-то вручать; и в кокошнике потанцевать — на вечере у Юрия Саульского в 1995 году с песней “Черный кот”. Он сам меня об этом попросил. М-да... В общем, сейчас у меня было то самое ощущение из детства. Никогда даже не думала, что могу сыграть где-то подобную роль, быть образом именно России, да еще в Европе. Но так сложилось. И именно этот образ во мне увидели французы, пригласили и даже настаивали на том, чтобы я это приглашение приняла. Я ведь сомневалась. Но в итоге сделала это. С большой гордостью! Считаю, что у меня это хорошо получилось. Главное, я себя чувствую в этой работе очень органично. Уж не знаю, выглядит ли это так же органично со стороны.
— Выглядит, Анитушка. Будь спокойна. Удачи!
Париж—Москва
