Не угадал. Умер в итоге за тысячи километров от родной улочки. А мы с редакционным фотографом решили еще раз войти в этот столь типичный московский дворик, посудачить с жильцами об известном человеке… Ха, как бы не так.
Офисы-офисы-офисы, из «местных» – ни души. Простой эксперимент: спроси у любого, стоя на Большой Ордынке, «а где тут Большая Ордынка?» – 9 из 10 не ответят. Три мамочки гуляют с детьми на детской площадке.
– Вы из этого дома? – спрашиваем у одной.
– Что вы, тут одна площадка на всю округу, минут десять до нее шли от Новокузнецкой…
– Вы в курсе, что тут жил Михаил Козаков?
– Правда? Это тот самый, который недавно умер?
…Напротив подъезда – ирония судьбы – центр йоги и актерского мастерства. Юноша на ресепшн вежливо отвечает на все вопросы – «Мастерство только по пятницам. Танцы каждый день. Козаков? Здесь жил? Нет, не в курсе. А Козаков… какой? А вы сами не хотите на йогу?».
Заходим в прохладный, депрессивный подъезд. Ни консьержа, никого. Крутая лестница, очень высокие потолки, на площадке – по две квартиры, как правило, уже спаренные. Некоторые под видеонаблюдением и милицейской сигнализацией. Звоним во все подряд сверху донизу. Ни ду-ши. Новая реальность, судьба «козырных» домов: знатные старики померли, молодежь все распродала, богачи купили «под вложение», никто конкретно не живет… может, и не так, но ощущение полнейшей пустоты. Ни цветочка на окнах, ни грязи от детских великов на половичках. Половичков тоже нет. И лая собак не слышно.
…А тогда дверь открыла его супруга Анна. Мы прошли в одну из квартир, простое, но стильное убранство, Михаил Михайлович как всегда с трубкой: «Я ужасный зануда. Жена мне всегда об этом говорит. Боюсь, интервью получится таким же». Он всегда культировал в себе вот это – «быть трудным человеком», ему нигде не было до конца уютно, хорошо, все время мучился. Из России уезжал – не то, приехал в Израиль – не то, вернулся к своей Ордынке – опять не то: «Как у Достоевского: безнравственно не иметь убеждений, но вдвойне безнравственно время от времени не подвергать их сомнению. Мне больно всегда. Этакое постоянное чувство вины».
– Почему вы не переехали из Тель-Авива в Нью-Йорк?
– Это самый прекрасный город на свете! Но жить там можно, только будучи кем-то. Не дай Бог попасть туда в качестве эмигранта. Я бы удавился на второй день, и никакая красота Нью-Йорка меня бы не спасла.
…И первый, и второй разговор продолжались часа по полтора, театр одного актера, и лучших моноспектаклей – таких ненарочных исповедален – мне видеть не приходилось. Плевать он хотел на внешний шик, материальное благополучие. Любимый свитер, трубка, поза в кресле, всё. Ни разу беседу не прервал мобильный звонок. Покой и размеренность.
Вот и та самая дверь. Вероятно, идет ремонт. Новая плитка, вместо звонка торчат белые провода, следы побелки. Ни цветов тебе, ни портрета, вот тебе и родная Ордынка. Это про Гурченко скажут – «она гуляла во дворе с собачкой». Здесь пустой нелюдимый двор, клерки, ремонт, и короткая людская память.
– В самом деле в этом доме жил Козаков? – Удивилась продавщица из местного магазинчика подарков. – Магазин существует давно, но к нам он никогда не заходил. Жаль, хороший артист.
Примерно то же изрекли в ювелирном салоне, турбюро, что напротив стоящего неподалеку израильского посольства…
«Смерть не страшна, страшны страхи смерти. Вот их надо уметь гнать от себя. Лично мне всегда помогала работа, люди, дети, друзья, водка... Вообще-то меня на этой земле удерживает одна мысль: мои дети еще не стоят крепко на ногах, их надо поднять, поэтому надо пожить».
Он никогда не провожал до двери. Но продолжал оставаться слово бы в себе, со своими мыслями. Звоним в последнюю квартиру, что выше, открывает очень обаятельная женщина:
– Вы знаете, я переехала сюда недавно, поэтому многого не скажу. Квартира его теперь принадлежит совсем другим людям, там, действительно ремонт. Козаков был очень приветлив, аккуратен. Скажем, у нас есть мусоропровод, но он не любил сбрасывать вниз, а относил мешочки вниз, к выходу. Всегда со всеми здоровался, не пряча глаз. Всегда элегантен…
– Неужели вы никогда не лгали? – это последнее, что у него спросил при крайней встрече.
– Девушек в молодости, случалось, обманывал. А вообще-то для меня главное: умри, но не солги. Это жутко трудно! Может быть, поэтому меня и называют «трудным человеком». А с другой стороны, чем я труднее других?
