На душе тоскливо. Николай Арнольдович своей личностью далеко вырвался за рамки музыки. Он вошел в быт. Сказать, что без него «будет скучно», — ничего не сказать. Это был большой, упрямый человек, подчиняющийся исключительно своим законам благородства. Лез иногда чрез бурелом, как медведь... тем самым вызывая немое восхищение. И несмотря на явную брутальность, он-то как раз до последнего часа оставался настоящим поэтом. У него был дар видеть время со стороны. Насквозь сканировал людей. Четко просекал, кто курва, кто рвач, а кто хам. И еще интеллигентно с ними обходился. Мог запросто сказать зарвавшемуся фотографу на концерте: «Пшел вон отсюда! Ходит, как у себя в спальне, жопой к публике!»
В наш век тотального поклонения золотому тельцу, жажды администрирования Петров плевать хотел на все «запросы времени», его даже обвиняли в том, что он «несовременный», что у его концертов — словами Баскова — на канале «Культура» низкий рейтинг... Нашел чем упрекнуть. Петров и рейтинг несовместимы. Он еще покажет, кто есть кто, он все равно вырвет у вечности билет любви и нежности, такова суть его посмертной славы.
...Его вечный напарник Саша Гиндин сейчас в Америке, бессмысленно говорить, какой это для него удар — уже второй после минского инсульта. Ночью пишет мне на почту:
«Ушел мой Наставник и Друг... больно мириться с этой несправедливостью. Без него стало очень одиноко. Теперь Николай Арнольдович станет легендой. А для меня до конца дней останется человеком, которому всегда можно было довериться во всем. За годы нашего общения он показал, что такое любовь к жизни, вера в людей, честность, преданность профессии и истинное человеческое благородство. Таких людей очень мало на этой планете, теперь стало еще меньше...»
Возможно, он и поплатился за свое донкихотство. Был бы гибче, компромисснее — еще бы пожил. Но тогда бы это был уже не Петров.
— Любил красоту во всем — и в музыке, и в жизни, — говорит Катя Мечетина, преподававшая с Николаем Арнольдовичем в консе на кафедре Воскресенского, — честен беспредельно. А сколько добра сделал молодым музыкантам — его фонд, его фестивали... Да даже дуэт с Гиндиным: прежде Петров поддерживал его как молодого коллегу, а потом это превратилось в равноправное партнерство. Любил, когда «все правильно», без отклонений от нормы. Первое, что приходит в голову, — его запись Четвертого концерта Рахманинова еще на виниловой пластинке. Лучшая из лучших: сколько там лирики, головокружительной виртуозности!
— Сейчас музыканты боятся лишний раз высказываться о каких-то социально-политических процессах...
— Тут уместно вспомнить Ростроповича, который не боялся поступками выражать позицию. За что приходилось расплачиваться... Вот и Петров не ведал страха, это точно.
Добавляет дирижер Александр Сладковский:
— Может, его точка зрения не всегда была правильной, но он принципиально, достойно и до конца этой точки зрения держался. Музыкантов такого масштаба очень мало. И масштаб его проявлялся во всем. Был курьезный случай. В питерской филармонии я дирижировал Второй концерт Рахманинова, Петров — за фортепиано. Все прошло роскошно, как всегда широко: он потрясающе исполнял Рахманинова и Прокофьева. После поклона идем за орган, вижу — на нем нет лица. Я отнес это на свой счет, страшно распереживался. Как только вошли в Голубую гостиную, спросил: «Николай Арнольдович, что я сделал не так? Вы чем-то озабочены...» Тут он впервые начал смеяться: «Представляешь, сделал первый аккорд, и вдруг до меня доходит, что во внутреннем кармане смокинга лежит включенный мобильник. Весь концерт ждал, что кто-то позвонит...» Петров мог себе это позволить, даже суетиться не стал. Ибо был фаталистом: как есть, так и есть.
Много еще слов будет сказано. И на консерваторских афишах снова появятся его фотографии в рост — музыкальные приношения Гиндина, Мацуева, Спивакова, всех-всех-всех, верящих, что любовь и честность все равно побеждают.
