Само имя Джон должно было насторожить. Откуда у российского гражданина такое имя? Не насторожило. Я сразу сосредоточился на отчестве. Оно успокоило — Соломонович. Я решил: с Соломоновичем как-нибудь столкуюсь. Найду общий язык.
Наше знакомство произошло случайно... Я ланчевал с приятелями на веранде ресторана, выпивали в меру, обсуждали свалившиеся на мою голову беды. Тут он и вошел. Направился к нам — пожилой, подвижный, в ладно сидевшем на его плотной фигуре сером костюме. Галстук отсутствовал, из распахнутого ворота рубашки торчали седоватые клочки волос, зато на поблескивавшем черепе их была нехватка. Подкупала открытая улыбка и карие, лукавые, искрящиеся юмором глаза. Приятели повыскакивали с мест, здороваясь с ним.
— Как могли о нем забыть? — шепнул мне один из них. — Вот кто тебе поможет.
Нас представили друг другу (и я впервые услышал его имя), пожатие руки моего потенциального спасителя было крепким, уверенным, быстрым — каким и должно быть прикосновение длани, простертой тонущему высшей силой.
Он с места в карьер начал балагурить. Беззлобный юмор еще сильнее к нему располагал. Заказал то же, что и мы, но официант смущенно признался: последние порции свекольника доедены, свежий варится, пока остынет, пройдет час. Выбор пал на лагман, но и для лагмана был сварен только бульон, а лапшу лишь замесили. В итоге Джон Соломонович остановился на рассольнике.
— Кто он? — украдкой спросил я сидевшего рядом друга.
— Потом расскажу, — ответил тот. И заверил: — Это твой шанс.
Джон Соломонович травил охотничьи байки. О том, как ходил на кабана. И стоявший напротив него на номерах егерь всадил ему пулю прямо в сердце. «Пробила навылет. В момент сокращения. Я и не заметил. Потом смотрю: мокро под мышкой. Кровь. Я — в машину. Говорю шоферу: „Гони в больницу!“ Шофер спрашивает: завалили? Говорю: ага, кабана. Меня то есть...»
Рассказ вызвал дружный хохот. Джон Соломонович продолжал — о рыбалке: «Сидим в лодке, ловим на блесну, цепляет рыбу — как багор, за что придется. Натаскали — жерехов, сомов, плотвичек, и я полез купаться. А рыбакам говорю: на ту сторону, где купаюсь, не забрасывайте, иначе меня поймаете. Не послушались. Поймали за ногу...»
Все, и я в том числе, покатывались.
Пару раз я выходил в холл, надеясь: кто-нибудь из приятелей выйдет со мной и расскажет про него. Но они были слишком увлечены. Когда Джон Соломонович заявил, что ему пора, друзья попросили за меня. Он с готовностью согласился выслушать.
Его лимузин доставил нас к обшарпанному строению. Джон Соломонович арендовал неприметный кабинетик на втором этаже, вывесок и табличек на двери и рядом с ней не было. В кабинете стояла старая мебель цвета подсолнечного масла. Пахло пылью. Мы опустились за стол. Он слушал мой рассказ и вертел в узловатых пальцах (на безымянном левом посверкивал перстенек) стальную скрепку. Весь его облик выражал любезность.
— В общем, положение мое хуже губернаторского, — завершил монолог я и прибавил, зорко следя за выражением его лица: — Как у Иосифа, служившего фараону.
Джон Соломонович остался невозмутим.
— Хоть беги из Египта и броди сорок лет по пустыне, — для пущей убедительности прибавил я.
Джон Соломонович опять не отреагировал и продолжал вежливо на меня смотреть.
— Не хватает мудрости... Сметки царя Соломона, — уже в открытую попер я.
Он заговорил. Очень мягко и успокаивающе: ситуация и верно не из лучших, но не трагическая. Он видит выход: освободиться от обесцененных бумаг, партнеру-биржевику впредь не доверять, начальнику, которого я подвел, открыть все как есть. Не темнить. Взамен срочно приобрести бумаги, которые гарантированы личными вкладами руководителей наикрупнейшей фирмы.
Он умолк. И словно бы колебался, взвешивал: можно ли мне доверять? Название упомянутой им могучей фирмы... Именно его я жаждал теперь услышать. Но воскликнуть: «Бикицер!» — было бы верхом развязности и фамильярности, поэтому я лишь заметил вскользь:
— Лишь одна нация способна справляться с финансовыми проблемами. Возглавлять банки, извлекать доходы, контролировать потоки денежных средств... Ротшильды, Рокфеллеры, Дюпоны, Морганы...
Он пропустил мои слова мимо ушей. Я наддал:
— И лишь единственной нации по плечу решать крупные шпионские задачи. В этой области ее заслуги неоспоримы... Взять хоть Абеля, мы-то знаем его подлинную фамилию: Фишер... А исторический персонаж Юдифь, проникшая в шатер к Олоферну и отрубившая ему голову... А семейная чета Розенберг... А скольких фашистских преступников выискал и уничтожил «Моссад»... Разузнать, разведать — одна из привилегий тех, кто всю жизнь был гоним... Сражался за выживание...
Джон Соломонович переждал и эту мою тираду.
— За вас просили ваши знакомые, — сказал он. — Я связан с ними общим бизнесом. Небольшим, но для меня важным. Именно поэтому я столь откровенен с вами...
Я подхватил:
— Не так часто можешь позволить себе быть абсолютно раскрепощенным. Вы не ошиблись в выборе. Я — надежнейший человек. Восторгаюсь гением Эйнштейна и Ландау, мастерством волшебников сцены Сары Бернар и Мейерхольда, балдею от поэзии Бродского и Мандельштама, меня вводят в ступор музыкальные экзерсисы Мендельсона и Генделя, а уж полотна Исаака Левитана... И Голда Меир, и Моше Даян, и полукровка Саркози, уж не говорю о революционерах-преобразователях масштаба Троцкого и Свердлова, я всех их глубоко чту. Кстати, знаете, откуда у Свердлова его псевдоним? По-еврейски «швердл» — это меч!
Он ерзал на стуле. И будто пересиливал себя, но все же вымолвил:
— Я имею контакты... С теми, на кого вам следует ориентироваться...
— Наша мешпуха, — захихикал я. И замер, боясь вспугнуть удачу. Я трепетал, будто пушкинский Германн, приблизившийся к постижению вожделенной разгадки — секрету трех выигрышных карт. Неужели невозможное исполнится, и я получу заветные сведения?!
— Пишите, — сказал он, подвигая мне чистый листок.
Я слушал зачарованно. И фиксировал. С его уст слетала уникальная информация. Он диктовал то, что даже неискушенный человек назвал бы золотоносной жилой. Это было спасение. Залог будущего триумфа.
— Чем я вам обязан? — благоговея, спросил я.
— Скажите спасибо своим друзьям, — доброжелательно повторил он.
— Нет, лично вам, дорогой Джон Соломонович? Моя благодарность не знает границ.
Он улыбнулся:
— Могу просить вас об одолжении?
— Конечно! О любом количестве одолжений!
— Будьте добры, произносите правильно мое отчество. Салманович...
Я опешил. И растерялся. Он объяснил:
— В нашем роду все Салманы и Салмановичи. Только моему отцу взбрело назвать меня, своего сына, американским именем... Возможно, в честь битла Джона Леннона... Или в честь президента Кеннеди. А может, Джона Рида, автора книги «Десять дней, которые потрясли мир»? Уж не знаю, что сподвигло старика... Скорее всего вера в дружбу между народами... — Он печально покачал головой... — Как же потешались надо мной! В школе дали кличку Дядя Сэм. В институте дразнили: то Бакс, то «Хижина дяди Тома». — И посерьезнел. — Обоих своих сыновей я назвал Салманами. Салман Первый и Салман Второй. Чтоб компенсировать отсутствие в родословной одного Салмана. Жаль, отчество у них будет мое...
Я вздохнул с облегчением. И признался:
— Если честно, я их тоже недолюбливаю.
— Кого? — уточнил Джон Салманович.
— Саррочек, Арончиков и прочих Хаимов...
— Напрасно, — сказал он. — Мою жену зовут Сарра.
Я облился холодным потом — не первый раз за время беседы с ним. Этот человек умел преподносить сюрпризы.
Вспомнилось слово «поц» — оно так и вертелось на языке... (Я ведь активизировал весь имевшийся в моем распоряжении словарный запас иврита и идиша.) Этим обидным словом мне с полным основанием следовало охарактеризовать себя. Но вслух я произнес сдержанно:
— Вы спасли меня!
Джон Салманович поднялся, прощаясь:
— Рад оказаться полезен.
Выходя из его кабинета, я подыскал еще более точное для себя определение — «тухас!»
Но радовать Джона Салмановича этим ярким словесным перлом почему-то уже не хотелось.
