Сейчас артист записал второй альбом, который, по его словам, будет отличаться от дебютной пластинки большей осмысленностью и самодостаточностью. «Я не уверен, что песни с этого альбома попадут в ротацию, но меня это не волнует», — признается Бублик. В интервью «ЗД» артист рассказал о «благословении» Примадонны, определил, в чем главная миссия творческого человека, и объяснил, почему Ибсен называл «врагом народа» сплоченное большинство.
— Миша, сильно ли с годами менялось твое творчество?
— Что действительно сильно изменилось с годами, так это мое отношение к творчеству. Ребяческое увлечение переросло в стремление быть профессионалом. Если дано писать — стихи, музыку, — я считаю, что это подарок свыше, который можно назвать способностью или талантом. Но это не значит, что надо расслабиться и просто эксплуатировать этот талант. Чтобы не оставаться на одном уровне, надо всю жизнь работать над собой, развивать свои способности.
— Ребячество подразумевало творческое хулиганство?
— Не столько хулиганство, сколько некий внутренний протест. Я бы назвал это желанием быть услышанным и доказать самому себе, что ты чего-то стоишь.
— И что заставляло протестовать?
— Я никогда не анализировал. В этом смысле я разделяю мнение Льва Николаевича Толстого, который говорил: «Если можешь не писать — не пиши». Я не могу не писать. Музыка все время звучит в моей голове, и, даже когда я пытаюсь от нее сознательно отделаться, она все равно поднимает меня в три часа ночи и заставляет что-то записывать, потому что сегодня я уже понимаю: все творчество, которое не было зафиксировано, к сожалению, очень быстро уходит в никуда.
— Для тебя важен отклик?
— Когда пишешь музыку и стихи, не задумываешься, для чего и о чем, — просто пишешь, а слушатель, к которому в тот или иной момент приходит эта музыка, становится в каком-то смысле соавтором, рождая уже внутри у себя свои переживания и впечатления. Для меня не столько важен отклик на мое творчество, сколько мое внутреннее ощущение от выступления. Каждый раз, когда я выхожу на сцену, мне хочется донести нечто большее, чем в предыдущий, и каждый раз я очень переживаю о том, что зритель может не понять моего настроения в данный момент. За несколько дней до концерта я начинаю постоянно думать о том, что я буду говорить, каким будет порядок песен, что я вообще хочу сказать людям этим конкретным выходом на сцену. Пока, слава богу, у меня не было разочарований. А главное разочарование для артиста — когда ты выходишь после концерта и понимаешь, что ничего не смог донести, просто отпел свои песни.
— Тебя не смущал шлейф шансона, который имеет этот жанр в нашей стране?
— Я вообще не понимаю, почему так случилось, что меня записали в звезды шансона. И, честно говоря, каждый раз вздрагиваю, когда слышу или читаю формулировку «молодой шансонье Михаил Бублик». И это не потому, что я плохо отношусь к шансону. К сожалению, в понимании массового слушателя существует не так много жанров. Многие люди считают, что есть попса, рок, шансон, клубная музыка — и на этом, видимо, все. Но музыкальный мир богаче и тоньше. То, что делаю я, мне кажется, нельзя назвать исключительно шансоном в современном понимании. Но я не буду бороться с ярлыками. Мне незачем что-то доказывать. Это сделает время.
— У шансона в оригинальном значении совсем другие корни — французские, и он не имеет ничего общего с той музыкой, которую называют сейчас этим словом у нас. Почему в России произошла подмена понятий?
— Я думаю, все очень банально: люди просто не заморачивались. И то, что они понимают под шансоном сегодня, я бы назвал лагерной лирикой. У этого направления есть свои слушатели, которые понимают, о чем поется в таких песнях, прожили многие ситуации, которые представлены в них. Их тоже нельзя сбрасывать со счетов, и здорово, что есть люди, которые пишут для них музыку, думают и чувствуют, как они. Но нельзя всех чесать под одну гребенку. Тогда, извините, а как же Леонид Осипович Утесов? Александр Николаевич Вертинский? И если говорить о современных достойнейших представителях шансона, то, например, Михаил Шуфутинский — талантливый музыкант с очень хорошим образованием. Его песни отличаются красивой музыкой, достойными текстами. Ему есть чем гордиться. И за этим стоит кропотливый труд, реально большая работа. Я вообще считаю, что главное в творчестве — это любовь. Если она есть, значит, творчество имеет право на жизнь. Если говорить о другой стороне медали, и в шансоне, и в роке, и в поп-музыке есть такое псевдотворчество, которое, каким стилем его ни назови, совершенно отвратительно и не имеет права на существование. Много лет назад мой юношеский максимализм диктовал мне очень резкие установки: попса — это плохо, рок — это хорошо, а сегодня я понимаю, что попса тоже может быть достойной, если в ней есть любовь и профессионализм. Конечно, у любого творческого человека есть более успешные и менее успешные вещи. Причем не в смысле их оценки массовым слушателем, а с точки зрения внутренней оценки самого автора. Важно, чтобы твое творчество являлось наградой для тебя и удовлетворяло прежде всего тебя самого. Я всегда стараюсь наблюдать за своей внутренней работой, а не за внешними тенденциями. Например, я никогда не слежу за ротациями, количеством лайков, просмотров в Интернете. Мне все это неинтересно. Точно так же, как и то, к какому стилю все это относится. Может быть, кто-то когда-нибудь даст определение моему творчеству. Но так ли это важно?
— Как и когда ты понял, что на тебя уже свалилась популярность?
— Я не ощущаю себя глобально популярным и, честно говоря, не ставлю перед собой цели завоевать всеобщее признание. Массовый зритель — это все же некая усредненная величина. У Ибсена в одном из произведений есть определение — «враг народа». Этот прекрасный норвежец рассказывает о том, что самый главный враг — сплоченное большинство, потому что оно никогда не бывает сформировано из образованных людей. Если ты начинаешь делать что-то специально для массовой популярности, ты можешь сказать «до свидания» себе, своему таланту и тем форам, которые тебе даны свыше. Мне кажется, нужно просто делать свое дело, делать его хорошо для себя. Хотя иногда тяжело держать планку, и в том числе из-за внешних факторов. Когда у тебя, например, большой тур, ты проезжаешь огромное количество городов, в которых живут совершенно разные люди, с разной энергетикой, и хочется, чтобы каждое выступление было особенным, обращенным конкретно к этим людям. А ты воспринимаешь происходящее в этот период через призму того, что сегодня тебе надо встать в 7 утра, потому что в 9 уже поезд или самолет, что тебе нужно приехать и решить множество бытовых вопросов, а потом добраться до площадки. Когда ты находишься в таком режиме, чувствовать обратную связь со зрителем и получать наслаждение от самой музыки начинаешь только с четвертой-пятой песни на концерте. Мне кажется, гораздо более ценен тот момент, когда ты написал вещь, которая тебя самого очень радует. Вот тогда испытываешь счастье. И можешь находиться в состоянии этого абсолютного счастья неделю, две, перечитывая, пропевая то, что ты написал. Иногда хочется разделить творческий процесс на несколько жизней: в одной писать и получать от этого удовольствие, а в другой — получать удовольствие от демонстрации того, что ты делаешь. Но мы имеем только одну точку отсчета, и приходится совмещать. Поэтому многие творческие люди уезжают куда-то на долгое время, набираются впечатлений, пишут новые произведения, а потом уже устраивают большой тур и концентрируются только на выступлениях. Я считаю, это правильный подход.
— Миша, я знаю, что к твоей музыке благосклонна Примадонна, и она определенным образом повлияла на твое творческое движение. Как произошло ваше знакомство?
— С Аллой Пугачевой мы познакомились, можно сказать, заочно. Она поставила мои песни в эфире своей радиостанции, хорошо отозвалась о них. А лично Аллу Борисовну я видел четыре раза в своей жизни. Разговаривал с ней один раз, всего десять секунд. Я подошел и сказал ей: «Спасибо вам за то, что вы дали мне возможность и шанс быть услышанным». На что она потрепала меня по волосам и ответила: «Иди с богом». Ей просто понравилось то, что она услышала. И ее внимание к моему творчеству я, безусловно, считаю подарком судьбы. Более того, я считаю ее эпохальной личностью в России и в бывшем Советском Союзе. Я горжусь, что она оценила то, что я делаю.
— Во время военных действий ты ездил с концертом в Чечню. Это была личная инициатива?
— Все получилось случайно. Я приехал выступать в Петербург, и мне сказали: «Через три дня надо лететь в Чечню». Я согласился. Это было выступление для солдат, которые служили в Чечне, выезжали на боевые задания. Многое из того, что происходило там, не показывали по телевизору. Мне было приятно вызвать у этих людей улыбку. И я никогда в своей жизни не встречал такой публики. После концерта зал аплодировал 30 минут. Когда взрослые мужчины, которые завтра возьмут автоматы и пойдут на боевое задание, радуются как дети и получают немного любви и тепла, ты понимаешь, что все, что ты делаешь, не зря. Для меня этот концерт стал знаковым событием. До этого, что такое Чечня, я знал только из СМИ. Никогда не забуду дорогу: летели туда в военном самолете без сидений, а на обратном пути мы везли на нем в Москву раненых. У меня немного «поплыла» психика, потому что я понимал, что передо мной лежат не манекены, а живые люди. Раньше я видел это только в фильмах о войне. Это страшная вещь. Но самое страшное, что кровопролитие в современном мире продолжается…
— Что может сделать артист в этой ситуации?
— Артист прежде всего просто человек. И тут каждый решает сам для себя, что он может и должен сделать. Если кто-то считает должным для себя высказывать свою позицию и стучать кулаком по столу, споря, кто прав, кто виноват, — это его право. Для меня гораздо важнее поддерживать людей своим творчеством, дарить им надежду, веру в себя, веру в то, что, как бы ни было тяжело сегодня, — жизнь продолжается и всегда есть чему радоваться. Мы не всегда можем повлиять на ход событий, но всегда в наших силах подарить людям хорошее настроение. А это уже немало!
