Все мы знаем, коли человек левша — его просто учат играть на струнных как правшу, потому что обратная стойка чревата кучей проблем от невозможности найти где-либо работу (скажем, в оркестре) до серьезной переделки инструмента... Увы (или теперь уже — к счастью) для Юргена эта «стойка» стала единственной возможностью нести в свет свою великую миссию.
И как в роке все знают леворукого Пола Маккартни, так и в классике — легендарного Куссмауля. Хотя сравнение не очень корректно: Юрген — не левша. Он, превозмогая все тяготы, прошел настоящее, практически средневековое крещение музыкой, став ее прекрасным романтическим рыцарем.
...В «МК» г-на Куссмауля привел наш общий друг — известный пианист (и основатель Трио им. Рахманинова) Виктор Ямпольский. Ожидалась серия необычных концертов по стране с Моцартом, Мендельсоном и Брамсом в программе — как выразился Виктор, «музицирование с Юргеном — это невероятное удовольствие, связанное с тотальным переосмыслением столь привычных классических шедевров».
«Вор-то — дурак, не знал, что мой альт не спутать ни с чем!»
— Поскольку именно про альтистов напридумано больше всего анекдотов, журналисты первым делом спрашивают о форс-мажорных ситуациях с альтом... Вон Юрий Башмет много лет назад положил альт на крышу своего «Запорожца», да так с ним и уехал. Или не так давно все струны с мясом вырвало с его Тестори прямо во время концерта...
— У Башмета, кстати, потрясающий звук. Альтисты очень гордятся тем, что про них вечно рассказывают кучу небылиц, — начинает г-н Куссмауль. — Что до меня, то форс-мажорная ситуация произошла не с альтом, а со мной.
* * *
КСТАТИ. Самые бородатые анекдоты про альтистов
1. Альтист женился на девушке легкого поведения. Через неделю она опустилась до его уровня.
2. Как появился на земле первый альт? Страдивари подшофе натянул струны на футляр.
3. — Василий Иванович, а ты на рояле сыграть можешь?
— Могу, Петька.
— А на гитаре?
— Да, Петька.
— А на альте? Нет, Петька. Карты на пол падают.
4. Из объяснительной. «Когда умер концертмейстер альтов, мы не сразу это заметили. Нет, звучало всё ровно так же, как всегда. Но только виолончелисты начали жаловаться на запах...»
* * *
— Что вы имеете в виду?
— Когда-то я потерял два пальца на левой руке... А случилось это так. Вообще начал играть на скрипке с 4, всё поначалу было нормально. Но лет в семь поехал на каникулах на ферму, полез в коровник, желая накормить буренку. А там стояла специальная молотилка, которая дробит траву. Ну и случайно засунул пальцы в нее, ребенок же. Всё. Пальцы остались в молотилке. Пришлось переучиваться на другую руку...
— Любой скажет, что после этого события путь в музыку вообще был бы заказан.
— И я так думал. Но отец мой был музыкантом, альтистом. А у него был друг — кстати, брат жены самого Арнольда Шёнберга, величайшего композитора. Звали его Рудольф Колиш. Известный квартетный скрипач. Его ранило на Первой мировой войне в плечо. Так вот он тоже переучился на другую руку... и его пример укрепил меня. Кстати, лет до 12 я продолжал учиться именно на скрипке (отец сказал, что это обязательная наука). И только потом меня отдали на альт.
— А вы встречали когда-нибудь альтистов, играющих левой рукой?
— Видел такого человека один раз в Штутгарте, но там тоже всему виной была война. Ранение. А так в принципе нет. Однажды во Франции ко мне обратились родители за советом, — их сын оказался левшой и хотел так учиться в музыкальной школе. В итоге ему запретили. Но лично для меня это уже не имеет никакого значения. Хотя, понятно, что все струны лежат совершенно иначе.
— Часто мы слышим от альтистов, что они не любят менять инструмент: альты очень ревнивы...
— Может быть, но не в моем случае. У меня семь (!) альтов (ведь я глубоко интересовался аутентичной музыкой, там нужны альты с иными настройками). Причем какого-то особенно любимого у меня нет. Большинство из них — современные, сделанные специально под меня. Правда, есть и два постарше — один английский, другой из Вены... И как-то с этим венским случилась прелюбопытная история. Его у меня украли в Дюссельдорфе. Так вот тот, кто украл, ни минуты не думая, сразу пошел к мастеру и предложил тому альт купить. Мастер ровно через 5 минут перезванивает мне: «Есть только один человек на свете, для которого этот альт мог быть сделан». И этого вора-дурака поймали моментально.
— Но особого преклонения перед старыми инструментами у вас нет?
— Я скажу так. Сейчас очень много хороших альтистов, но мало хороших инструментов. Хороших просто не хватает на всех нуждающихся. Тем более, старые шедевры стоят миллионы и на них ограничен диапазон (раньше на альте высоких нот не играли). Поэтому в отличие от скрипачей альтисты ничуть не брезгуют новыми, только что сделанными. Поверьте, дело не в дереве, а в твоем таланте. Что до меня — я, разумеется, никогда не гнался за раритетами. Ведь под меня пришлось бы полностью перелицовывать строй. А зачем портить хорошую вещь? Все старые альты в трещинах, им по 300 лет, любое вмешательство вмиг убило бы все их чудные качества. Звук исчезнет. Нет уж. Пусть они послужат другим людям. Я обойдусь «молодняком».
— А что нового вы приобрели для себя, «вложив» альт в другую руку (извините за некорректный вопрос)?
— Я объясню. Поскольку моя ситуация — путь в неизведанное, учитель все время говорил: «Юрген, а попробуй-ка так, так или так». В чем разница, спросите? Других детей учили конкретно: «делай только так и только так». Так что я в своей жизни перепробовал все приемы и техники. По сути, всему себя научил сам. От меня требовалось слушать и... чувствовать, как правильно.
«Однажды альтиста поставили на ворота»
— Нет, а вообще была какая-то альтернатива музыке? Или только альт сиял в небесах как Крест Господень?
— Я был классным вратарем нашей местечковой футбольной команды, некогда широко известной. Так вот в мои 12 лет тренер пришел к отцу домой и заявил следующее: «Не надо учить его музыке; в его раненой руке в десять раз больше энергии, чем у них вратарей в руках здоровых! Юрген — потрясающий вратарь». Но отец решил иначе. Слишком любил музыку, ее дыхание...
— А дыхание должно быть в инструменте?
— Нет, в самой игре. Инструмент должен быть свободным, если вы понимаете, о чем я. Если вы на него давите — он никогда не зазвучит.
— Согласны ли вы с тем, что в альтовом репертуаре не так много шедевров, и переиграв их, вы заходите в тупик?
— Что ж, я лично многое открыл из репертуара XIX века, что раньше практически не игралось. Меня иной раз журналисты даже путали с «барочным музыкантом», но дело не в том, чтобы музыка была аутентичной — я должен быть аутентичным! И я лучше послушаю Рихтера с «Хорошо темперированным клавиром» Баха, нежели какого-то барочника, который на клавесине играет в дико быстром темпе, что ничего не поймешь.
— Люди обычно говорят: две недели не позанимаешься — уже не то. Нужен ли ежедневный тренинг?
— Ой, всё наоборот. Когда я долго не занимаюсь — только лучше становлюсь. На меня и так в юности было изрядное давление. Плюс собственное честолюбие. Так что сейчас имею право расслабиться. Альт — это как плавание или езда на велосипеде: не забывается. Ведь помимо концертов я и так много всего делаю — преподаю, дирижирую (учился у Челибидаке), путешествую, занимаюсь семьей.
— А что с семьей? Все музыканты?
— У меня от первой жены трое детей. После развода я некоторое время жил один. Потом снова женился, и в новом браке у меня — еще две маленькие девочки. Кем будут они — не знаю, но старшие сыновья — не музыканты. Когда одному мальчику было четыре года, он сказал: «Отец, послушай, не води меня больше в консерваторию». — «Почему, сын?». — «А музыканты выглядят ужасно глупо, когда играют». — «Значит, и я выгляжу глупо?» — «Ты нет. Ну... если только иногда». Так что им хватит и одного папы-альтиста. Когда-то я много ездил, на семью совсем не было времени... сейчас наверстываю. Повторяю, мой отец учился у ученика самого Брамса. То есть в семье был один бог — музыка. Когда-то эта традиция должна прерваться. Всё имеет свое начало и свой конец.
— Так кем стали ваши сыновья?
— Один спортсмен, другой педагог, третий занимается политологией.
— Кстати, футболом до сих пор увлечены?
— О да. Я болею за «Боруссию» из Дортмунда. Знаете почему? Потому что моя молодая жена там, в Дортмунде, работает в оркестре. Ну и в тренере всё дело. Юрген Клопп такую атмосферу в команде создал, что в него влюблен весь город. Лучших игроков, конечно, покупает Мюнхен, он богаче, но Дортмунд всё равно команда... опасная. У тренера широкий взгляд на вещи, поэтому при разнице бюджета ему удается сохранить в команде высокое чувство собственного достоинства.
«Я — первый альтист, увидевший сонату Шостаковича»
— Бывает очень сложно перебороть лобби обычной публики, желающей лакомых попсовых кусочков от классики...
— Сейчас с этим как раз стало сложнее, потому что академическая музыкальная жизнь все больше тяготеет к так называемым проектам. Ну слышим же повсюду — «у нас проект, у нас проект». Не просто концерт, а мультимедийное нечто с обязательным внешним поводом. И вот этот самый повод зачастую становится для обывателя куда более значимым, чем играемая музыка. Муниципальные оркестры, желая угодить слушателю, приглашают известных маэстро, готовят «тематические» программы, но иногда это приобретает совершенно глупые формы: начинаются надуманные исторические параллели, нацистский лагерь на сцене...
— То есть форма довлеет над содержанием?
— Абсолютно. Этакое примитивное завлекание публики — «у нас проект», где важна постановка, а музыка на 125-м месте. Поэтому она плохо исполняется. Но должен сказать — в Европе многие уже наелись «проектами», миксами одного с другим, идет возвращение к чистому искусству. Я в подобном вообще не участвую. Последний раз имел отношение к опере в 1976 году, когда в Кельнском театре ставили «Аиду». И Аида там неожиданно переехала в метро. Я ничего не понял.
— А какого качества только что написанная музыка? Ее вы не чураетесь?
— Ну что вы. Я сыграл порядка 150 новых произведений. Понятно, что в сухом остатке оседают единицы, но чтобы это понять, надо вскрыть большие пласты. Хотя, по статистике, львиная доля современных опусов исполняется лишь раз. Тут другая проблема: не всё воспринимается сразу, мгновенно. Это сейчас Шостакович для нас — великий, и не потому, что у него была тяжелая жизнь. Он что-то важное успел сказать, отдав свою энергию в мир. Но ведь поначалу я его не понимал. Шутка сказать: у меня была рукопись его последней при жизни альтовой сонаты (получил ее от издательства Сикорского) — я был первым на Западе, кто мог этот шедевр исполнить, мог заработать кучу денег (иронизирую). Но... тогда я ничего не понял. Дошло через десять лет.
— Как-то вы сказали, что вас не очень вдохновила работа с большими оркестрами в качестве дирижера...
— Это не мой мир. Оркестранты слишком запрограммированы. Много штампов. Они не хотят иметь в лице дирижера своего друга. Очень критично настроены. Привыкли, что ими руководят. А я стремился к тому, чтобы думать о музыкантах — какой лучше темп взять etc. Короче, мой желудок сказал — нет. Я — не человек карьеры. Мне ближе камерная музыка. Живая и свободная. Когда друзья и единомышленники вокруг. Такие же живые и свободные. Важнее этого в музыке ничего нет.
